Владимир ДУЛЕНЧУК - дозиметрист, друг, муж и отец… К 35-летию Чернобыля…

 

Фестиваль моей молодости...

Это было очень давно. Это было в те далекие времена, когда на политической карте мира еще не было такого государства, как Россия. Это было в те времена, когда я, мой брат, мои родители, моя близкая и далекая родня жили в одной стране, и когда я ехал к кому-нибудь в гости или к родителям домой, у меня не возникало вопроса: «А нужен ли мне загранпаспорт?». 

В то время, про которое пойдет ниже речь, страна была на подъеме. По крайней мере, нам (живущим в то время и в той стране) так казалось, что - на подъеме, на взлете. Как позже выяснилось, этот взлет уже находился за пределом возможного, и требовал чрезмерного напряжения сил от страны - напряжения, в конечном счете, и поломавшего ей крылья. Так бывает в жизни. Бывают такие взлеты, за которыми следует падение. И полет еще длится, еще возносит вверх – навстречу солнцу, а уже возникает предчувствие, что скоро подъем прекратится, что это уже и не взлет даже, а точка зависания, миг, вслед за которым будет падение, стремительное и головокружительное ускорение в бездну.

Страна была на подъеме. Шла весна 1986 года. Я учился в Московском энергетическом институте на теплоэнергетическом факультете. Заканчивал 3 курс. Совсем недавно (еще и года не прошло) отсверкал, отгулял, отстучал тамтамами. Московский фестиваль молодежи и студентов, оставивший после себя яркий пестрый шлейф воспоминаний, противоречивых и разнородных, как и многое в той легендарной, уже несуществующей стране, где комическое очень часто соседствовало и мирно уживалось с патетическим.

Мы работали в стройотряде сантехниками, плотниками, электриками, дежурили на этажах своего общежития – в общем, обустраивали быт гостей. Впрочем, гостей из регионов Союза гостями назвать можно было только условно. Ребята съехались со всех республик и областей СССР, прошли отборочные конкурсы для того, чтобы попасть на фестиваль, но, в конечном итоге, они тоже были обслугой. Дни до открытия фестиваля у них проходили в бесконечных репетициях. Под одну и ту же музыку, оживляемую ревом мегафонов режиссеров («Эй, голубой среди зеленых! Смени табличку!»), одни «гости фестиваля», сидя на трибунах, усердно ворочали табличками, создавая красочные узоры и картинки, а другие в это время выплясывали сложные фигуры на футбольном поле стадиона МЭИ «Энергия». Так рождались представления Открытия и Закрытия фестиваля.

Запомнилось открытие культурной программы фестиваля. Во-первых, в парке имени Горького по дороге на концерт, посвященный ее открытию, я попробовал первый раз импортный газированный напиток «Фиесту» (волшебный напиток, неизвестно по каким причинам безвозвратно оставшийся в прошлом). Помню Иннокентия Смоктуновского в Зеленом театре. Он вылетел на сцену с широко раскрытыми руками, навстречу миру и зрителям распахнув грудь и сердце. Вылетел и замер на несколько мучительных секунд, тряся широко раскрытыми руками и не находя нужных слов. («У меня нет слов!» - «Ну, что ж Вы так! Подготовиться надо было!»)

Потом были чтецы и танцоры. Потом была оперная «дива- лагуна», беззвучно разевающая рот в микрофон, обиженно молчащий из-за оттоптанного плясунами шнура. (Ух! Как потом жахнуло нам по ушам ожившим звуком, выдуваемым могучими легкими примадонны, после того, как шустрый толстенький спасатель в пиджаке и при галстуке пронесся по сцене и приголубил-успокоил шнур.). Но и плясуны еще показали себя в этот день во всей своей красе, затопив сцену сменяющими друг друга круговоротами танцев. Двадцать пять танцевальных коллективов, слетевшихся на фестиваль со всех концов огромной страны, долго еще мучили нас, представляя нам при помощи пляски разные народы и народности, населяющие СССР. Танцы, танцы, танцы. Прекрасно поставленные, в отличном исполнении, с яркими костюмами.

В конце представления плясали все! Танцоры с дикой удалью и безумством в глазах наяривали на сцене, а стройотрядовцы, не глядя на сцену, не в силах уже более терпеть эту изощренную пытку искусством, пели и плясали в зале плотными островками, разделенными принадлежностью к различным московским вузам. Танцы закончились всеобщим братанием, и когда пляшущая и поющая толпа студентов, перемешанных с танцорами, вывалила за ворота парка Горького на тихие улицы ночного города, прекратить ее громкоголосое ликование смогли только цепи напряженных и озабоченных милиционеров, взявших на вооружение тактику действий во время футбольных матчей в Лужниках между «Спартаком» и «Динамо-Киевом». Толпу рассекли на части и оттеснили в разные стороны. Но долго еще отражались от стен спящих домов песни растекающихся к местам дислокации полуночников.

Потом был еще «Звездный марш мира», в котором,  по замыслу организаторов, по проспекту Мира через всю Москву должны были пройти стройными колоннами, разделенными шеренгами знаменосцев, участники фестиваля и студенты-стройотрядовцы. Знаменосцы, конечно, были из кагебешного ведомства, но даже их тренированные гантелями и инструкциями тела уже через полчаса после начала движения не смогли помешать объединиться разноплеменным колоннам, которым уж очень хотелось идти общей толпой, вместе стучать в барабаны, петь и плясать, жизнерадостно покрикивая «Миру -  мир» и «Пису – пис»... Но – все проходит. Прошел и Фестиваль молодежи и студентов. На смену 1985 году пришел 1986-й....

.... Шла весна 1986 года. Уже закончилась череда похорон генсеков, продолжительностью своей родившая анекдоты с отчетливой черной окраской. «Вы получили пригласительный билет на Красную площадь, на похороны Черненко?» - «Нет. Зачем мне пригласительный? У меня – абонемент». К власти пришел Генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Горбачев, неожиданно молодой для такой должности, что породило в наших умах смутные надежды на перемены. Но год 86-ой как-то с самого начала не заладился. 

На букву «Че».

Это утро ничем не отличалось от многих других. Обычное полусонное студенческое утро, когда организм еще спит – ноги сами, на автомате, доносят тело до аудитории, а уши напрямую, не пробуждая мозга, транслируют слова лектора сразу на руки для фиксации в конспекте.

Группа Т-9-83, в нестройных рядах которой я и проходил обучение, приползла на утреннюю лекцию, которую должен был прочитать профессор нашей кафедры «Автоматизированные системы управления тепловыми процессами» Волгин. Но классической лекции не получилось. «Папаша Волгин», как его добродушно у нас называли, спокойно и профессионально освободил наши мысли от остатков сна, встряхнув их известием о том, что на Чернобыльской АЭС произошла крупная авария.

А надо сказать, что девятые группы Теплоэнергетического факультета (включая и нашу группу) специализировались на автоматизации тепловых процессов на АЭС, и производственная практика на старших курсах обычно проходила на атомных станциях. Так вот - Чернобыльская АЭС была одной из самых любимых. Ребятам, кто проходил на ней практику, нравились и сама станция; и место, где она расположена; и люди, которые на ней работали, тоже нравились. В то далекое утро мы не знали причин аварии, и вся лекция прошла в попытках угадать – что же произошло на станции.

Максимум, на что хватало нашей фантазии – это предположить, что разорвало первый контур АЭС, т.е. произошло заражение территории станции радиоактивной водой. Не надо упрекать нас в наивности – тогда не только у нас была «железная» уверенность в надежности атомных станций. Даже при оценке возможных аварий обсчет шел только на разрыв трубопровода ГЦН (главного циркуляционного насоса), то есть все той же аварии первого контура. («Что Вы! Вероятность и этой аварии – 1 раз в 10 тысяч лет! Что-либо более серьезное просто невозможно!»)

В Советском Союзе на АЭС чаще всего ставили реакторы двух типов – ВВЭР (Водно-Водяной Энергетический Реактор) и РБМК (Реактор Большой Мощности Канальный). («Эх! Подвели все-таки, канальи!») При этом РБМК имеют еще и двойное назначение. Они решают не только мирные, лежащие на поверхности и доступные стороннему взгляду задачи, не только задачи, направленные на удовлетворение энергетических потребностей - РБМК решают еще и задачи военные. Задачи, про которые знают специалисты, которые вроде бы и не секретны на сегодняшний день, но упоминания о них в открытой прессе не часты. На Чернобыльской АЭС стоят реакторы типа РБМК...

Комсомол ответил: «Есть!»

Прошло некоторое время прежде, чем Саша Ткачук, бывший ранее комсоргом факультета, а на тот момент уже работавший в институтском бюро комсомола, промчался по этажам общежития с вестью, что набирается отряд добровольцев для работы на Чернобыльской АЭС дозиметристами. Я этому, честно говоря, не очень-то и поверил, но все равно записался.

Сейчас попытаюсь описать весь набор двигателей этого моего поступка. Много здесь было всего понамешано. И энтузиазм советского комсомольца, конечно, присутствовал. («ЭНТУЗАЗЫСТЫ!» - как говаривал, маскируясь под армянский акцент, завкафедры научного коммунизма Князян.) И жажда приключений, замешанная на непуганности идиота, воспитанного в брежневскую, защищенную от всяческих невзгод, пору. («Ну, уж если туда зовут, значит, уже все продумали, и бояться нечего.») И юношеское любопытство вперемежку с пренебрежением к возможной опасности.

А что потерял я на этой земле?

Один только ветер, и тот – в голове.

Один ясный день, растерявший все краски.

Один желтый лист, да и тот – типографский.

К тому же, присутствовал и некоторый зародыш профессиональной гордости и ответственности за будущее дело - уж если я планировал работать в атомной энергетике, то кроме теории и светлых сторон этой отрасли, надо было узнать и о проблемах. («Вот ты говоришь: «Я – ядерщик! Я - ядерщик!» А бросил ли ты хоть одну лопату урана в активную зону реактора?»).

К тому же, то, что работа изначально планировалась с дозиметрами, обнадеживало – это позволяло самостоятельно контролировать ситуацию. Но была еще и другая причина…

Ниже – отрывок из письма, по которому многое становится понятно. Это письмо я написал своим родителям и брату и отправил из Москвы в далекий степной город Джезказган. (Сейчас и города этого нет на современной карте мира. В независимом Казахстане его переименовали в Жезказган, и на всех постаментах, лежащих рядом с дорогами и отмечающих въезд в город, поотколупывали букву «Д».)

«Здравствуйте, мои родные! Вчера сдал последний экзамен на четыре. Уложился в сессию. Так что у меня теперь должна быть стипендия... Да, у меня тут появились новости. Практика у нас должна быть до 4 августа, а 30 августа уже надо быть в Москве, ехать на картошку. Я так подумал и решил, что это уже чересчур. Поэтому когда у нас здесь набирали отряд, я тоже решил поехать.

Работать будем 2,5 месяца. Обещают хорошие заработки. К тому же, обещали в этом случае от картошки освободить. А это значит, что весь сентябрь можно будет отдыхать дома (это вместо 2 недель августа). Так что я думаю, что я не прогадал. Съезжу, поработаю. Лишь бы не обманули и освободили от картошки (да не заставили бы практику отрабатывать на кафедре). Едет нас немного, человек 25. С двух факультетов: нашего и энергофизического. Часть отряд будет состоять из студентов, частью – из аспирантов наших. В общем-то, все должны сказать завтра в 10 утра в деканате. Схожу завтра, узнаю. Ну, вот, в общем-то, и все новости.

15 / VI - 86г. Владимир»

Как видите, про то, что это за отряд, и где он будет работать, я ничего не написал (огорчать не хотел раньше времени). А вот то, что летом я хотел побыть дома подольше, из письма видно. И этому была серьезная причина. (Хотя, вообще-то, не такая уж и серьезная. Скорее, причина была смешливой и хохотливой.) Дело в том, что в последние зимние каникулы закрутилось у меня знакомство с одной девчушкой. И очень хотелось это знакомство продолжить... (И что там какой-то Чернобыль, если где-то тебя ждет хорошенькая девчонка!)

В общем, решение было принято, установка на цель сформирована, оставалось немного подготовиться и пройти все препоны, проламывая заборы и сметая все на своем пути. Первой преградой была медкомиссия, на которой врачиха упорно допытывалась - по своей ли воле иду, и нет ли желания «откосить» от грядущего приключения (у меня из-за плохого зрения такая возможность была). Кажется, после этого раунда были и потери в рядах нашего, уже в целом сформировавшегося отряда - не все бойцы прошли в следующий круг.

Потом был краткий курс молодого дозиметриста, который вел профессор Голубев. Занятия и экзамены к этому времени уже закончились – институт и общежитие несколько обезлюдели. В Лефортово в это время, в начале июля, в воздухе висят легкие парусники тополиного пуха, и так волнующе пахнет молодыми тополями, свежевыпеченным хлебом и еще чем-то еле уловимым, кружащим голову - быть может, свободой?.

Мы собирались в дорогу. Кто-то из ребят взял футбольный мяч. Кто-то – гитару. Кто-то - катушечный магнитофон и катушки с записями к нему. Что нас ждет впереди, мы представляли смутно, поэтому сразу определились, что с собой возьмем только те вещи, которые не жалко будет оставить там - в зоне. Уже появился этот термин - «тридцатикилометровая зона отчуждения».

Незадолго до этого в кинотеатрах массово прошел снятый с дальних запыленных полок «Сталкер» Тарковского. В умах бродили аналогии со странной, холодной и тревожащей атмосферой фильма. Термины от Стругацких рвались в реальную жизнь – «зона» прозвучала в правительственных документах и осталась в истории, «сталкер» тоже звучал первое время, потом перестал – не прижился как-то, хотя до сих пор еще выныривает время от времени на страницах прессы, охочей до жареного.

ДОЗИМЕТРИСТ - 86

Когда мы с ребятами зубоскалили на тему о названии для нашего отряда, кроме эпатирующего «Чернобыль-86» предлагался еще и романтический вариант - «Сталкер-86». Впрочем, варианты наши, конечно, никого не интересовали, и в жизнь вошел и навсегда там остался «Дозиметрист-86».

Потом мы получили спецодежду (тоже с прицелом после использования выбросить). В комнате общежития я выбирал среди двух вариантов костюмов свой размер. Взял себе гордость геолога – энцефалитку. Штормовка и штаны. С резинками на запястьях и возле ступней. Молния закрывает ворот наглухо. Капюшон затягивается так, что незащищенным остается только лицо. Низ штормовки и верх штанов тоже затягиваются и плотно прилегают к телу.

 На штанах по два кармана с клапанами на пуговицах. Материал плотный, толстый, цвета хаки. По тем временам такая куртяха была жутким писком каэспешной моды! (КСП – вот еще одно слово, оставшееся в прошлом, и расшифровывается оно, как Клуб Самодеятельной Песни.) Для леса, для ночного костра, для самодеятельных гитаристов, расплескивающих вино и роняющих кильку в томате – для этих условий энцефалитка была очень удобной и практичной вещью. (Этот комплект я еще и потом, после Чернобыля, долго по лесам и по полям обтрепывал.)

Итак, что мы имели на тот момент? Теоретические знания – «мало-мало есть», спецодежда – «ставим плюсик», бытовые и спортивные изыски – «прихвачены». До места дислокации еще надо доехать, а в дороге нельзя без оружия - из закромов мэевских лабораторий получили переносной с ремнем через плечо дозиметр РГД (на первое время хватит). Пора было выдвигаться в дорогу.

https://mpei.ru/news/longreads/2018_dozimetrist_86/page2094083.html

 

Дорога

Дорога из Москвы в Чернобыль пролегала через Киев. У меня есть фотография. Вечер 21 июля 1986 года. Отряд почти в полном составе, не хватает нескольких человек, уже выехавших на разведку в Киев. Над нами - крыша застекленного перекрытия Киевского вокзала, за нами - бюст Ленина, перед нами – оставшийся за кадром поезд, который повезет нас в новый, неизвестный и таящий в себе опасности, мир.

Уже рано утром мы были в Киеве. Нас встретили сладкое теплое украинское утро и ребята из группы квартирьеров. Почти весь этот день мы провели в Киеве. Потоптались в министерских приемных, выправляя какие-то бумаги. В результате все бойцы были снабжены разовыми бумажными пропусками на въезд в тридцатикилометровую зону (потом нас снабдили постоянными, закатанными в пластик пропусками для перемещения по зоне, которые мы и носили на шее, на веревочке).

Погуляли по Крещатику среди его залитых летним зноем каштанов. Освежились у «азиатских» фонтанов, скатывающих воду журчащими широкими ступенями сверху вниз. («Азиатские» - потому, что именно азиатские фонтаны услаждают слух, привычные же нам - европейские – предназначены, в основном, для услады зрения.). Заглянули в магазины, которые показались более заполненными товарами, чем московские. Там я купил себе открывашку с гербом города, выпущенную к недавно прошедшему юбилею Киева.

Уже тогда мы знали, что воду будем пить исключительно привозную минеральную, так и получилось - открывашка все время была под рукой и перекладывалась из кармана одной спецовки в карман другой, пока и не была благополучно забыта в одной из сменных курток в шкафчике проходной 1-го АБК ЧАЭС (1-й Административно-Бытовой Комплекс, обслуживающий 1й и 2й энергоблоки Чернобыльской АЭС).

И только уже ближе к вечеру мы добрались до речной пристани, где и сели на теплоход. Из Киева в Чернобыль путь лежал по реке. Все как-то присмирели, и откуда-то набежавшие тучки превратили день из яркого и безоблачного в сумрачный и невеселый. Когда высаживались на пристани в Чернобыле, я обратил внимание, что зрение мое как будто ухудшилось – какие-то помехи появились, какие-то черточки и крапинки, мелькающие перед глазами, навроде того, когда «снежит» на экране телевизора. Позднее где-то попадалась мне информация, что некоторые люди чувствуют повышение уровня радиации - как-то на зрении это сказывается. То ли у меня был схожий случай, то ли это просто сказалось волнение  перед неизвестностью, но только на выезде из «зоны» произошло что-то похожее, но с обратным знаком – «все стало вокруг голубым и зеленым».

Конец пути был уже близок – в качестве места базирования нам определили пионерский лагерь «Сказочный», находящийся между городом Чернобылем и Чернобыльской АЭС (от станции примерно в 20 километрах).

Сказочный…

Пионерский лагерь «Сказочный» был построен среди соснового бора для летнего отдыха детей сотрудников АЭС. Красивое место. Вкусный воздух. Удобные корпуса – небольшие одноэтажные (в таком разместились и мы) и большие, в несколько этажей. Вместительная столовая. Большая сцена под открытым небом, обрамленная полукруглыми рядами деревянных скамеек. Крытый спортзал с баскетбольными кольцами и стойками для крепления волейбольной сетки. Открытые волейбольные и баскетбольные площадки.

Футбольное поле. Летний открытый бассейн на несколько дорожек, с душевыми. И даже – роскошная, с любовью отделанная деревом сауна. В нашем корпусе, состоящем из двух комнат, поставили раскладушки по числу бойцов. Мне досталось место напротив входа. Рядом устроился Коля Поздняков (на фото выше они вместе).

Переоделись в спецодежду, которую привезли с собой (потом мы получим еще один комплект - х/б спецовки, бахилы, шапочки – который и будем, в основном, пользовать в повседневной жизни). Гражданскую одежду сложили в пластиковые мешки, которые плотно завязали. (Она нам понадобится теперь только через две полные вахты, т.е. через месяц.)

На следующее утро получили от командира отряда Саши Коваля распределение по местам работы.  Таких мест было несколько: осуществлять дозиметрический контроль на входе в п/л «Сказочный», на Первом и Втором АБК ЧАЭС, а так же обрабатывать показания индивидуальных дозиметров в Чернобыле. Видимо, тогда наши командиры и определили, что самую опасную работу будут выполнять ребята постарше возрастом, т.е. в основном, аспиранты. Такой работой была работа на 2 АБК (именно этот АБК обслуживает третий и аварийный четвертый блоки ЧАЭС)...

Дозиметрический контроль на станции

Первое, что рубануло по глазам, это безраздельное господство мужского пола и однообразный внешний вид – все в спецодежде. Следующее, что запомнилось, это чернобыльская столовая и ужин в ней. В столовой было множество снующих, голодных, раздраженных людей, которые прибыли на ужин с разных работ, в том числе и связанных с сильной радиоактивностью. Радиоактивную грязь таскали они без всяких ограничений.

Мы поставили пару стульев на входе, организовав на скорую руку дозиметрический пост. Среди голодных старожилов было несколько попыток бузы и несанкционированного прорыва к вожделенной пище, но попытки бунта были в зародыше подавлены, не вызвав особого сопротивления – в чистоте и безопасности все и так были заинтересованы. Только одна проблема волновала тех, кто «светился излишне ярко» - надо где-то сменить одежду и обувь (именно они и светились). Решили и это. Отправляли с рукописными записками в ближайший склад обуви и одежды – таких складов было много. Пользовались дозиметром РГД, который привезли с собой

Все бы было ничего, если бы не пошли рабочие, занимавшиеся земляными работами. Достаточно быстро поняли, что бытовые РГД, использующиеся в обычных, мирных условиях, здесь не годятся – для тех, кто приехал с земляных работ, шкалы прибора не хватало. Кто-то принес военный дозиметр ДП-5В. Вот это уже было то, что нужно – шкалы «дэпэшки» хватало с походом. (В дальнейшем, на пропускных пунктах мы работали только с ними.) Уже не помню – какой порог был выбран в качестве критического, после превышения которого людей за порог не пускали. В конце концов, и сами поужинали, подменяя друг друга.

Мне же в качестве первого направления досталась работа на контрольно-пропускном пункте «Сказочного». Работа была организована круглосуточно – по 12 часов. Всего было три смены по два человека. Мы вышли первыми, в дневную смену. Вся территория пионерского лагеря была огорожена забором. В одном месте – проходная. Вот туда-то мы с коллегами и направились утром 21 июля. Мы уже знали, что на проходной есть дозиметры, есть склады новой одежды и обуви, и кого-то мы там должны подменить.

Заглянув в сторожку, оборудованную возле входной калитки и въездных ворот, увидели там парня в стройотрядовской куртке. Разговорившись, выяснилось, что он студент московского вуза (подзабыл уже – то ли МИФИ, то ли МИСИ). Этот искатель приключений пробрался в зону полулегально, так как помчался из Москвы в Чернобыль сразу же, как узнал про аварию на ЧАЭС. Тогда еще не успели выставить оцепления, поэтому проблем «перехода границы» у него не возникло.

Потом его носило по зоне, где он по мере сил помогал, правдами и неправдами увиливая от выдворения «на Большую землю» - понимал, что потом уже вряд ли удастся пробраться обратно. Вот так и жил, пока его «энтузазызму» не нашли применения на проходной «Сказочного». Здесь он и трудился круглосуточно без смены и подмены. Подмена в нашем лице явилась для него неожиданностью, и видно было, что уходить и передавать нам дозиметр ему очень не хотелось. К сожалению, не помню имени этого симпатичного мне человека. Как сложилась его дальнейшая жизнь? Чем расплатилась с ним судьба за его безрассудное геройство?

В тот же день мы познакомились еще с одним, очень интересным человеком – с кладовщицей, работавшей на складе одежды и обуви. Она была из жителей города Припяти. Сейчас, конечно, жила уже в «Сказочном». Позднее, во время долгих вахт, она много рассказывала про мирную жизнь, очень хвалила и город, и отца города - директора АЭС Брюханова. После аварии Брюханова посадили, а в «мирное» время это был очень уважаемый всеми человек, который много хорошего сделал и для города, и для станции.

Эта женщина рассказывала и про дни, которые разбили ее жизнь и жизнь многих других людей. Говорила, конечно, и про то, как аварию замалчивали до последнего, и только из семей сотрудников станции доносились какие-то смутные и тревожные слухи. Рассказывала, как сажала картошку, глядя в рыжее, затянутое страшным выхлопом небо. Как потом спешно эвакуировался город, и всех убеждали, что это ненадолго, всего на два-три дня, чтобы не брали с собой много вещей - только деньги, документы и самое необходимое.

И как в это же время семьи партийного и городского руководства загружали по несколько машин вещей, вывозя из квартир все, включая ковры и мебель. Грустила, вспоминая, как эвакуация разметала членов ее семьи по разным городам, и не знала она - где искать, куда звонить, кого просить о помощи - муж остался работать на станции, детей вывезли в какой-то санаторий за пределы зоны.

Особенно тяжело и непривычно было слушать ее рассказ про то, как ночью после эвакуации из Припяти их привезли в пионерлагерь «Сказочный», и как они проходили дезактивационную обработку на входе. Свидетель тех событий был все еще рядом с проходной. Санпропускник. Этот своеобразный человеко-прогонник сбили на скорую руку из свежесрубленных сосенок, обтянув каркас целлофановой пленкой.

Прежде, чем войти туда, люди снимали свою верхнюю одежду (пальто, куртки, пиджаки) и вешали на ветки окружающих деревьев (жалко было бросать на землю, не хотелось мириться с тем, что любимые вещи уже им недоступны). Потом входили в помещение (стены, пол и потолок из натянутой пленки), в котором снимали оставшуюся одежду. Далее шли в душ, мылись (кажется, применяли какой-то специальный раствор). Переходили в следующее помещение, где уже одевались в казенную одежду (спецовки, бахилы, шапочки). И только после этого проходили на территорию лагеря.

Так и шли, все вместе – голые мужчины, голые женщины, голые дети. Очень организованно и тихо. Даже дети (а их было много) молчали. Как будто понимали, что происходит что-то важное. Шли, как будто переступая какой-то порог – грань между тем, что было, и тем, что будет. Шли, понимая, что возврата в старую жизнь нет.

Одежда вся пошла в захоронение – и нижняя, и верхняя. Только верхнюю убрали не сразу. И еще несколько следующих дней всех людей, въезжающих в «Сказочный», встречали сосны, одетые в сотни пиджаков и пальто....

..................................................................... Владимир ДУЛЕНЧУК   ( на фото внизу сидит третий справа )