Выношу на суд читательский...

Тут у нас некоторые камрады на суд общественности не только новости, но и прозу выставляют.

Вот я подумал-подумал: а почему бы и нет? Запощу один соавторский рассказец, фантастика, не без этого. Но исторического материала перерыто при его написании - не один мегабайт (в голом TXT)!

 

КУКУРУЗНЫЙ БОГ

Село Калиновка. Курская губерния. Лето, 1908 год.

-Теть Ксень, теть Ксень, нету там Никитки! –рыжий, босоногий мальчишка начал кричать еще не добежав до калитки. –Один Полкан и сторожит!
-Чего разорался то так? – на крыльцо вышла женщина лет тридцати пяти. Протянула рыжему баранку. – Держи горлопан.
Мальчишка, схватив награду, тут же побежал дальше.
Ксения вернулась в дом, подошла к спящему мужу, потрясла за плечо.
-Сергей! Сергей!
Мужчина нехотя открыл глаза.
-Чего еще?
-Никитка опять куда-то подевался. Поди, поищи его. Неровен час – коровы опять разбредутся, всю ночь ведь собирать придется.
-Вот ведь зараза! – Мужчина встал, потер лицо ладонями, прогоняя остатки сна. – Нет, пора ему все-таки всыпать хорошенько! Куда он опять запропаститься?!
-Известно куда. –женщина вдруг заговорила шепотом. –На поле кукурузное пошел. Как будто на веревочке его туда тянет кто…
-Опять? – Сергей накинул рубаху. – Ох, попробует его спина сегодня хворостины!
-Ты осторожнее там, с оглядкой. Про поле молва дурная ходит. Да и про грека, владельца, недоброе говорят.
-Пустое. – Мужчина отмахнулся. – Сплетни бабские. А Никитку – выпорю.

А поле, несмотря на дурную славу, действительно чем-то привлекало Никиту. Ему нравилось находиться здесь. Идти, касаясь ладонями стеблей и листьев. Идти и слушать поле. Оно как будто шептало что-то. И, с каждым разом казалось что вот-вот, и он разберет, что же оно ему хочет сказать.
Никита лег на землю, закрыл глаза. Пропали все звуки. Остался лишь шепот.
Подросток открыл глаза, поднялся. Он понял. Не разобрал отдельные слова, но понял смысл сказанного. Сказанного только ему.
Поле предлагало. И поле просило. Обещало и требовало.
Поле могло исполнить любые желания. Любую мечту. Но и в ответ, надо было пообещать. Пообещать что-то такое, что бы заинтересовало поле. Или что-то ему подарить.
Никита улыбнулся и направился обратно к стаду. Что-ж, можно попробовать. Начинать надо с малого, всегда говорил отец. Значит, начнем с маленького желания и маленького подарка.

***

Кто знает - случайность ли, а может Поле действительно повлияло на судьбу деревенского паренька? Семья паковала скромные пожитки, готовясь к переезду в шахтерский поселок. Радостно носилась десятилетняя сестренка Ира, с беспокойством суетилась мама, а Никитка, уже почти взрослый, четырнадцатилетний пацан, помогал отцу грузить добро на телегу.
Сидя на узлах, погоняя кобылу, обернулся паренек на родное село, чтобы увидеть Таньку - первую свою любовь, понимая, что видит ее в последний раз. Горько, но что поделаешь? Плата есть плата...
Жизнь шахтера - не чета крестьянской. Таких денег, какие платил отцу немец, крестьянину не скопить и за год. Но если в одном месте прибавилось - в другом убавилось. На селе-то все свое было - и молоко, и хлеб, и картошечка. Здесь же приходилось раскошеливаться на еду. Никтика устроился на механический завод учеником слесаря - грамотный, читающий парень пришелся по нраву строгому наставнику. Свободного времени почти не оставалось. Но Поле никак не шло из памяти - во сне Никита не раз оказывался среди шелестящих стеблей, и они звали, манили, шептали: "Загадай... Загадай... Всё можно... Всё можно..."
- "Неужели и царем стать можно?" - удивлялся Никита - "Можно, можно..." - шелестело зеленое Поле.
Нет, царем Никитке быть не хотелось. А вот мастером стать он мог и без помощи потусторонних сил - нужно только стараться...

***

Курск, декабрь, 1917 год
Стать мастером…
Это даже не мечта. Вполне достижимая цель.
Никита усмехнулся, разглядывая пыльную карту Донбасса на стене. Стал. Стал уважаемым человеком. В таком-то возрасте.
И новый твой велосипед блестит спицами на солнце, когда едешь к проходной, и девчонки шепчутся у тебя за спиной, и ты им нравишься. Ты молод, ты умен, ты сможешь многого достичь… и ты не женат…
– Помнишь котлы? – хохотнул Шура, и достал из кармана флягу.
Времена были…
Никита вспомнил: от неостывших котлов шел жар, к ним даже подходить было страшно, не то, что лезть внутрь, сбивать черный нагар…
И как злой и чумазый Шура трет ссаженный кулак, чертыхаясь сквозь зубы, и костерит немцев, и повторяет, что уедет таки отсюда, потому что жить тут могут только такие беспринципные люди, как ты…
– Помню.
– У тебя рюмки есть?
– Стаканы. Откуда водка? Страна голодает, а у тебя…
– Я вот хочу спросить… война идет, Никита Сергеевич…
В комнате повисла тяжелая пауза. Скрипнула где-то далеко дверь.
– Фрося, – пояснил Никита. Луч керосинки отразился в прозрачной жидкости на дне стакана. – Ужин принесла.
– Понимаю. У вас ведь сын?
– У нас двое. Что ты хотел спросить?
– На фронт. Комиссаром. Пойдешь?
– Да я даже не член партии. Смеешься?
– Нет. А что до партии… завтра зайди ко мне в ревком. Думаю, вопрос решится быстро.
Шура глотнул водку, как воду. Даже не поморщился.
Евфросиния вошла, метнула настороженный взгляд на гостя. Шура стушевался:
– Мне пора. Решай.
И ушел.
В его шагах шелестело поле: ну же! Желай! Решай! Все для тебя.
Жизнь загнала тебя, мастер, шахтер, рабочий человек, в тупик. Планка уже видна: у тебя двое детей, у тебя жена, служба, книги, у тебя… ничего нет. Никаких перспектив. До конца дней – на шахте. До конца дней – жалеть о том, чего не случилось.
Желай! Будущего, в котором есть надежда стать чем-то большим… нужная, правильная работа – чтобы страна жила не хуже, чем все другие страны.
Желай!
О плате договоримся…
– Никит, ты что? – тихо спросила Фрося, заглянув в глаза мужу.

***

Мастером, конечно, неплохо. Да какой толк, если есть нечего. Не обратно же в крестьянство идти. В начальство выходить надо. Власть сейчас чья? Правильно, большевиков. У них сила. У них оружие. Что хочешь отнимут и меж собой поделят. Поле много не попросит: он бы и сам справился, только время надо. Ан нет его, времени! Чуял Никита, что если не договорится, время упустит, а там – сам под колесо попадет и прощай.
Договорились с Полем. Ох, как плохо договорились! Не подумал, поспешил, рукой махнул. И, вроде, не пришлось платить-то. Воевал. На войне как – всё просто: решил – сделал. Там думать некогда. Не успеешь, за тебя решат. Не везде пулей надо. Иногда лучше словом хлестким. Убедить, позвать за собой. Откуда только слова брались у Никиты? О том он не думал. А через два года Фроси и не стало. Взяло Поле плату. Незаметно, исподволь, а Никита и не понял. Сообразил, только когда Фросю в гробу увидел. И не поменять уже ничего, не исправить. Доживай вдовцом, расти детей. Правда, должность хорошую дали, и всё по-человечески у него пошло. По линии партии его двинули – Поле расплачиваться стало. В Промакадемию поступил, с известными людьми познакомился, чуть ли не с самыми первыми. Понял – кого поддерживать надо, кого славословить, за кого держаться. И куда не лезть – тоже понял. И что работать надо на износ, не жалеть себя, благо сил и энергии хватало. За это и ценил его Главный.

Москва, 1938 год.
Далеко Поле. Но голос его рядом, не ослабел. Даже, как будто, настойчивее стал. Тревожит, предлагает. В стране черт те что творится: все видят и молчат, боятся. Одному Полю всё нипочем. С ним одним разговоры вести можно. Только оно ничего не посоветует. Лишь жизнь хорошую предлагает. Никита с Полем спорил:
- Тут не жить надо, тут выживать приходится. Косорукий большую власть забрал – всех чистит, без разбора. Чуть что не так – к стенке.
"Вот и сделаю, чтоб тебя не тронули, чтобы выше многих стал. Выбирай…"

***

Хочешь – делай по-своему, Никита Сергеевич. Только знай – на Украине тебя не ждут. Никто не ждет. В тамошнем ЦК о тебе знают, тебя боятся… верней, боятся Хозяина, но ты – проводник его воли, и тебя они тоже боятся, за компанию. А я скажу, что делать… я подскажу.

Киев, апрель 1938
Снилась кровь. Снилось, что я стою у мокрой каменной стены, а рядом стоит Успенский, и требует: подпиши…
Заснул на работе. В первый раз.
Никита устало потер шею. Снова попытался себя убедить: в этих бумагах нет людей. Имена только. Так проще.
Зашел посетитель. Надоже, сколько лет, сколько зим! Знакомое лицо. Вот только…
У Шуры мертвые глаза и небритые щеки. Он стоит, скрестив на груди руки, и ловит твой взгляд.
– Ты изменился, Никита. Или теперь к тебе – только по имени-отчеству?
Никита Сергеевич прекрасно знает, что за тоненькой перегородкой обязательно сидит неприметный человечек, и слушает, слушает…
Странные у тебя гости, Никита Сергеевич. Ненадежные.
– Да и ты тоже… не молодеешь.
– Вот список на арест. Это Винница.
– Откуда у тебя-то?
Шура, по данным все того же НКВД, последние годы вел жизнь скромного обывателя. Женился здесь, на Украине, сын умер в голодомор. В политику не лез, высказываться остерегался. И тут вдруг.
Щека у него непроизвольно дернулась – не хотел бывший приятель отвечать. Может, и правильно. Только вот у ЧК могут вопросы возникнуть…
– Допустим, случайно. Соседа забрали, он в органах работал. Вынули ночью из кровати, дом обшаривать не стали. Я утром зашел, смотрю – лежит.
Соврал, понял Никита. Это видно, когда человек врет.
– Восемь тысяч только за март. Только в Виннице. Тебе не страшно, Никита? Смотри. Отдельный список – члены партии. Члены политбюро.
В голосе Шуры явственен шепот ветра в стеблях кукурузы: «Эти люди действительно выступают против коммунистической партии и правительства. Против товарища Сталина. Кроме того, все списки идут на два адреса – тебе, и Ежову, в Москву. Попробуешь изменить цифры – и все. Твоя фамилия займет место среди вот этих – с пометкой «Политбюро».

***

«…Впрочем, если ты желаешь… если это твое желание… желай! Все исполнится. А насчет платы – договоримся».
Нет, Поле, нет. Позже. Не сейчас.
– Кто-то из твоих знакомых в этом списке?
Шура опустил глаза. Долго смотрел в пол. Худой, сутулый… в юности он казался не по годам взрослым и энергичным парнем. В молодости – идеалистом, соратником.
Жизнь, похоже, от души потопталась на его судьбе, не стало больше Шуры Коваленко из села Калиновка, веселого парня и доброго приятеля. Теперь вместо него – унылый незнакомец. Проситель. Социально-ненадежный элемент.
– Ну? Что молчишь?
– Останови.
– Что?!
– Завтра отряды чекистов пойдут по адресам. Суда не будет. Приговоренных расстреляют на площади. На рассвете, чтобы не тревожить тех, кому на этот раз повезло. Потом приедут грузовики, заберут тела…
Никита поморщился: Поле шуршало так явственно, чуть ли не громче, чем Шурина речь.
– Да откуда…
– Думаешь, в первый раз? В декабре забрали больше тысячи человек… из города даже вывозить не стали, на месте старого кладбища яму вырыли и…
«А ведь он понимает, что это конец. Поэтому и не боится. Может, он сам в списке?»
Как ни странно, версия показалась удобной.
Она уравнивала их. «Мы оба бежим от смерти. Но у меня есть Поле, а у него – нет».
Вот ради этого понимания, Никита и спросил:
– Так кто там у тебя?
Шура криво усмехнулся:
– Три десятка знакомых имен. Я знаю, о чем ты думаешь. Нет. Меня там нет. Хотя, теперь есть. Ведь так?
И ушел, демонстративно не дожидаясь ответа. Как тогда.
Никита долго сидел, уткнувши лицо в ладони.
Поле, если я скажу «да». Если эти тридцать исчезнут из списка… что ты потребуешь?
Ветер раскачивал высокие стебли. Поле отвечало: «Не мелочись».

Телеграмма о смерти отца пришла лишь через месяц. Поле не брало авансов, не теряло счета и всегда назначало соразмерную плату.
Потом… потом ты сможешь сказать, глядя в глаза людям: если я мог кого-то спасти, я спасал. И это будет правдой. И другие случаи, когда вопреки осторожности решишься помочь, это будет уже только твоя заслуга. Только твоя…

Где-то в Казахстане. Лето, 1964 год.

Лимузин остановился у кукурузного поля. Из машины вышел Первый секретарь ЦК КПСС, Председатель Совета Министров СССР, Герой Советского Союза Никита Сергеевич Хрущев.
Никита усмехнулся. Сколько регалий, гораздо звучнее чем просто «царь» в мечтах шестидесятилетней давности. Да и империя не чета той, дореволюционной. Изменился и он. Единственное, что оставалось общего у Никиты Сергеевича и Никитки – пастушонка было то, что он до сих пор слышал кукурузу. И, что как и тот Никитка, зарезавший дрожащей рукой старого пса Полкана и долго потом плакавший на печке, понимал, что если хочешь что-то, то нужно что-то дать в замен.
Следом из машины вышла Варя. Варенька.
Поле просило в соответствии с желанием. И чем дороже для тебя жертва полю, тем лучше оно его исполняло. Хрущев решил схитрить. Специально нашел Варю, что бы влюбится в нее. Сначала долго общался с ней и полюбил как друга. Варя, сперва робевшая и не смеющая возразить первому человеку в стране, постепенно привыкла и обсуждала с секретарем все – от внешней политики, до кинематографа. Тем более, что Никита на честь девушки не покушался.
Позже он полюбил ее как ребенка. Заботился о ней, подарил квартиру, помогал с учебой в МГУ.
А недавно, открыв ее квартиру своим ключом и застав Варю в ванной, вдруг осознал, что любит и хочет ее как женщину. И понял – пора.
Он вел ее держа за руку по кукурузному полю, все дальше отходя от машины. Девушку трясло. Неужели чувствует?
Никита остановился, отпустил Варю, сделал несколько шагов вперед. Услышал шепот. Да, именно здесь. Обернулся и замер. Варя стояла перед ним совершенно обнаженной.
-Никита… - девушка дрожала. – Рано или поздно это все равно должно было случиться. И я хочу что бы ты знал – я согласна. Я сама тоже этого хочу.
Хрущев подошел к девушке, наступив на лежащее на земле, платье. Она думала о сексе! Что он привел ее сюда, что здесь лишить ее девственности! Черт, и он хотел ее! Но жертва... Ничего, поле не обидеться из-за того, что ему достанется не девственница. Тем более, что он на самом деле любил Варю! Он отмахнулся от навязчивого шепота и расстегнул штаны.

***

Яркое августовское солнце слепило глаза, в небе без умолку щебетали неугомонные жаворонки. Первый секретарь, обнимая свою юную любовницу, лежал на импровизированном ложе из сочных кукурузных стеблей. Варенька, такая же юная и миловидная, как Фрося в пятнадцатом году... Такая хрупкая белая шея... Достать из кармана шелковый шнурок - и дань будет уплачена! Давай же, смелей, Никита! Тебе ли не привыкать?
Первый зажмурился. Нет! Поле сдержало свое обещание. Но он свое сдержать был не в силах.
Несколько лет назад, уже будучи у руля мощной сверхдержавы, он впервые в жизни был на грани истерики. Оказалось, что могущество кукурузного поля не безгранично: баловень судьбы из Белого Дома тоже знал его секрет! Как быть? Как сделать Поле сильнее?
Он мог. Одним росчерком пера тысячи тракторов были брошены на целину. Любой ценой нужно успеть первым!
Успел. И вновь остался единственным хранителем тайны, отправив за океан телеграмму соболезнования.
Но Хрущев знал - если не принести дань своему мистическому Полю судьбы (будь оно проклято!), то оно само возьмет свое, без спросу. Так было в 43-м, с Ленькой. Желая одного - остаться живым в горниле ужасной войны, не щадившей ни солдат, ни генералов, ни женщин, ни детей он потрял сына, красавца-пилота. Сейчас, в шестидесятые, специальным распоряжением созданные поисковые команды поднимали из болот сбитые самолеты, но "ЯКа" с номером двадцать так и не нашли. Даже холмика могильного не осталось от Леонида.
- Хватит. Нам пора! - Смахнув слезу от накативших воспоминаний, Первый поднял пиджак и отряхнул его. - Водитель заждался!
- Что-то не так? - насторожилась Варя.
- Ничего, дочка, ничего. Просто воспоминания. Войну вспомнил...
Он помолчал и добавил:
- Всё не так. Вся жизнь с этим проклятьем! Никита Сергеевич размахнулся и далеко, как только мог, забросил подвернувшийся под руку зеленый початок.
- Всё! Баста! Душу мою хочешь? На, возьми! И покончим!
Над Полем быстро сгущались грозовые тучи...

***

Уж оно накажет непослушного, чтоб знал свое место. Кто он такой? Что возомнил о себе? Перед Полем все равны, а некоторые и равнее других.
Громыхнул гром, угрожая, но Никита Сергеевич не привык отступать и уже не мог. Поле вещало, предсказывая неудачи и лично ему, и всем его близким, и стране: "…Не будешь платить мне – сам ничего не сможешь. Поздно отступать – ты весь в моей воле. Что хочу с тобой, то и сделаю. Не сможешь меня уничтожить – я везде! Ты сам меня расширил. Я – это ты. И ты – это я. Мы – вместе. Мы – одно. Две стороны…"
Никита Сергеевич, набычясь, смотрел на ненавистные стебли, которые отнимали у него то, что он отдавать не хотел, взамен давая совсем другое. Вспомнилась чуть не развязанная по какой-то случайности атомная война с Америкой. И создание комитета контроля над партией и правительством. И введение продовольственных карточек в стране. И разочарование во всех областях науки. И даже недавний пленум, где все, все были против него.
- Так и будет, - гудело Поле в уши, - не отдашь нужное – выбросят тебя твои же соратники. Не отдашь – и никакого подъема страны не увидишь. Не полетят космические корабли ни на Венеру, ни на Марс, ни на Луну! Так будет. Не упрямься, Никита. Мне так мало надо, а тебе – много.
- Замолчи!! – заорал Хрущев, наливаясь кровью. – Замолчи! Слишком многого ты хочешь! Хватит! Я сам себе голова!
- Значит, решил. Что ж, посмотрим, как дальше жить будешь. У тебя еще будет возможность изменить решение. Но недолго. Ты почувствуешь, когда закончится время.
- Да что ты такое?! – Никита давно задавался этим вопросом, да всё спросить не решался. У того, кто дает, такое не спрашивают. Но теперь – можно.
- Я? Ты не поймешь. А если поймешь – не поверишь.
Варя давно сидела в машине, наблюдая, как Хрущев что-то кричит, грозя кулаками, и вздрагивала при каждом раскате грома. Дождь всё не начинался, и молнии, несмотря на грохот, не сверкали. "Покричит Никита Сергеевич и успокоится", - думала девушка.

***

Не раз уже она видела, как бушевал Генеральный секретарь, злясь неизвестно на кого. Но потом неизменно отходил и опять становился добрым и ласковым.
Хрущев всё стоял на поле, будто ждал ливня, который прибьет к земле тяжелую горькую пыль, и спорил. Поле не хотело признаваться. Юлило, посмеивалось, врало. Да кто оно такое, чтобы так разговаривать с первым человеком величайшей страны мира?
- Ты всё-таки хочешь знать? Тебе это не поможет стать прежним. Ты уже стал другим, измененным. Не совсем человеком.
- Ты – тоже не человек! – Хрущев успокаивался. Холодный ветер унимал жар, остужал распаренное лицо. – Признайся.
- Когда тебе станет совсем плохо, я скажу. Но тогда ты не сможешь ничего изменить. Будешь кусать локти, как говорят у вас, у людей. И будет поздно.
Хрущев не ответил. Плюнул зло на ближайший стебель и пошел к заждавшейся машине. К Вареньке.

312 км северо-восточнее Кустаная. 13 октября 1964 года.

Тяжелый спускаемый аппарат "Восхода" на двух парашютах шел на посадку. Три космонавта после суток полета ждали момента приземления. Сработал двигатель мягкой посадки. Касание, отстрел парашютов, недолгое ожидание, распахнулся люк и на землю из люка спустился Комаров – командир корабля, – за ним Феоктистов и Егоров. Перезрелый початок подвернулся под ногу Борису, и он с удовольствием пнул его, отбрасывая далеко-далеко. Приятно было стоять на давящей в пятки земле, на изломанных "Восходом" стеблях царицы полей. Как их угораздило приземлиться на единственный неубранный клочок бесконечного поля? Да какая разница?! Главное, что задание Правительства выполнено. Первый раз слетали втроем, да еще без скафандров! Кого волнует эта кукуруза?
Космонавты заметили самолет и замахали ему руками. Скоро их заберут в Кустанай, а поле так и останется здесь: никому не нужное, разбитое и мертвое.
Кончилась власть Поля.
Кончился Никита Сергеевич.