«Мы все жили в этой стране. Кто — больше, кто — меньше, но мало кто сколько-нибудь отчетливо понимает до сих пор, что же в стране и со страной происходило после большевистской революции 1917 года. Но то, что происходило, было сделано искусственно и реализовано по определенной схеме.

Случилась революция 1917 года, большевики захватили власть. Потом случилась гражданская война, три года она шла. Это было жутко кровавое месиво. И исторические источники говорят, что после гражданской войны, практически, весь экономический потенциал России был уничтожен. Россия и так была не очень развитой по сравнению с европейскими странами, но от этого довоенного российского экономического потенциала осталось всего 3%. Т. е. осталась пустыня.

До революции и до гражданской войны Россия была крестьянской страной. Промышленность существовала, фигурально выражаясь, в двух с половиной городах. Больше 90% населения — крестьяне. Промышленность была неразвита, а во время гражданской войны вообще всё кончили.

Потом был НЭП.

НЭП был нужен, чтобы накопить минимальное богатство (как Ленин говорил, это было „временное отступление перед буржуазией“). Потом нэпманов расстреляли, богатство отобрали и на него закупили за рубежом станки, машины, оборудование для будущего разворачивания промышленности.

Российские инженеры в большом количестве съездили в Европу и Америку, посмотрели, как там устроена индустриальная жизнь. И, начиная с 1929 года (года „Великого перелома“, как говорил Сталин) они стали разворачивать, фактически, на пустом месте индустриальный каркас будущего Народного хозяйства.

Причем, с точки зрения Маркса (Маркс это прописал, а Ленин был всячески за эти идеи), чем плох был капитализм?

Он был плох, главным образом, двумя вещами: во-первых, хаосом отдельных производств. Принцип действия капиталистов — кто во что горазд. Никто не согласовывал свои действия и производство со своими конкурентами и партнерами. И на рынок выбрасывалось то больше, то меньше, то — одних товаров, то других. В результате, какая-то часть товаров оставалась не проданной, другая становилась, наоборот, „дико“ прибыльной. Одни разорялись, их рабочие выбрасывались на улицу. Другие, наоборот, богатели. Всё время различия между полюсами богатства и бедности усиливались.

И второе „зло“ капитализма, по мнению Маркса, это то, что рыночный обмен товарами опосредовался деньгами. Деньги были „злом“, порождавшим фетишизм, отчуждение людей от продуктов их труда и многие другие беды.

Отсюда идея, сформулированная Марксом, и большевиками реализованная. Зачем деньги? Не нужны деньги. Упразднить. Если мы сделаем одну — как говорил Ленин — „общесоюзную фабрику“, то внутри этого единого производственного комплекса деньги будут не нужны. Т. е. то, что мы при советской власти называли „предприятиями“, на самом деле, предприятиями не были (к слову: „предприятие“ и „предпринимательство“ — однокоренные слова, но у нас были „социалистические предприятия“, а предпринимательство было запрещено законом; парадокс русского языка, „подправленного“ большевиками в 1918 году).

Эти, так называемые „предприятия“, были на правах, или на условиях цехов одной гигантской корпорации. Ну, когда она вся развернулась за несколько десятилетий. Или — лучше сказать — это были „производственные узлы народнохозяйственного комплекса“.

В начале же было, что? Построили Магнитку, построили Сталинградский тракторный завод, построили Днепрогэс. И их замкнули друг на друга. Металла нужно было столько, сколько завод мог произвести тракторов, и электроэнергии нужно было столько, сколько нужно было для выплавки металла и производства тракторов. Каждое из этих „предприятий“ ни коим образом не было самостоятельным. Они работали друг на друга.

На схеме представлен первый шаг разворачиваемого плацдарма для последующих финансовых схем. Квадратики, где написано „ПУ“, это — „производственные узлы“ в огромной хозяйственной конструкции, которая постепенно разворачивалась. Примеров можно привести много. У нас в области Шелеховский алюминиевый завод строился почему? Здесь была рядом дешевая электроэнергия и рядом авиационный завод. Еще рядом построили кабельный завод. И недалеко были ачинские глиноземы, из которых выплавляли алюминий. Всё завязали в цепочки, получился производственный узел.

На рисунке линии, которые соединяют производственные узлы, это их „производственные связи“ по поставкам, с одной стороны, сырья и других ресурсов, с другой — по поставкам готовой продукции. И никакого рынка. Никаких денег. Точно так же, как из отдельного цеха продукция передается в другой для дальнейшего передела, так и это всё циркулировало.

И вокруг этих производственных узлов стали создаваться поселения (на рисунке — зеленые кружки). По началу их стали даже называть „соцгородами“. Это одно время было официальным названием. Нигде в мире никогда так города не строили и не называли. Потом появился термин „моногород“, чтобы обозначать города с одним „градообразующим предприятием“ (мы до сих пор этими словами пользуемся).

Сначала на местах „соцгородов“ были просто палатки вокруг заводов, потом появились бараки, а потом уже более благоустроенные жилища. Но принцип оставался один и тот же: в центре — производство, вокруг — поселение-спальня. Люди работают на этом производстве и живут жизнью этого производства.

И была еще одна структура — государственно-партийная, которая это всё организовывала. По началу, главным образом, кадровую политику формировала: кого куда назначить „красным директором“, чтобы он проводил совершенно определенную политику.

Когда это всё стали разворачивать, возникло две трудности.

Во-первых, старый механизм жизнеобеспечения людей был уничтожен. Раньше люди жили как? С рынка же питались. Либо — со своего огорода. А в этих „соцгородах“ никаких огородов не было (это считалось „буржуйским пережитком“). И рынка тоже не стало. И встал вопрос: как людям жить? Надо же было хоть какую-то нормальную обстановку создавать, чтобы это не было разрушено. Люди не могут долго существовать, неизвестно, в каких обстоятельствах. Это — первое затруднение, и первый проблемный разрыв (на рисунке обозначен номером 3).

И второй проблемный разрыв, который сразу стал ощущаться: механизм управления только через партийное влияние — это тоже не то. Фактически, строилась огромная организационная машина из людей и железа. И эта машина не могла управляться только идеологическими лозунгами. И встал вопрос: как управлять этой гигантской организацией, которая непрерывно росла в своих масштабах?

К слову: к концу срока жизни советской системы это была самая крупная в мире корпорация. Ни одна американская даже в подметки ей не годилась. Советский Союз с любым конкурентом мог справиться даже на чисто хозяйственном уровне. Только за счет того, что это была одна гигантская монополия. Несмотря на всю бесхозяйственность. Несмотря на весь бардак, который существовал. Эта машина позволяла довольно устойчиво конкурировать в мире. Американцы, например, до сих пор завидуют нашей единой энергетической системе, которая при большом количестве часовых поясов (а в Америке их тоже немало), позволяет гибко маневрировать энергетическим потенциалом. А американцы не могут себе выстроить нечто подобное — не хватает столько денег, сколько для этого дела требуется в условиях рынка. В СССР это сделали без всяких денег.

И встал вопрос о решении этих двух проблемных узлов. Отсюда был придуман следующий шаг разворачивания схемы.

Надо было создать систему жизнеобеспечения людей. Вот, смотрите, что сделали:

Сделали две управляющие структуры — Госплан и Госснаб. И создали два инструмента для работы этих управляющих структур: во-первых, „План развития Народного хозяйства“ (это, фактически, была квадратно-гнездовая матрица, очень большая: откуда что брать и куда по плану поставлять? Т. е. не продавать, а поставлять.

Например, директор Шелеховского алюминиевого завода точно знал, куда произведенный алюминий поставлять — на авиационный завод, а часть — на кабельный завод. За счет этого „Плана развития…“, за счет этой квадратно-гнездовой матрицы держалась вся производственно-техническая система связей: откуда брать сырье, где его перерабатывать, куда потом поставлять, на какой машиностроительный завод, куда эта машина потом пойдет и т. д. Соответственно, это всё выстраивалось каждый год и каждую пятилетку.

И, во-вторых, система каналов Госснаба, который в теснейшей связи работал с Госпланом. На рисунке это обозначено как „наброшенная сеть“ поверх производственных узлов — сеть каналов материально-технического снабжения, в т.ч. — продовольственного. Эти каналы замыкались на производственных узлах (на рисунке так и нарисовано).

„Предприятия“ имели свои пункты распределения, которые потом стали называть „государственными магазинами“, а поначалу это были просто пункты распределения (ОРСы — „отделы рабочего снабжения“ просуществовали практически до конца советской власти). На самом деле, это были никакие не магазины. Туда все по плану поставлялось. Пункты плановых поставок и выдачи.

И поначалу предполагалось, что никаких денег, в принципе, не должно было быть. Каждый работник этого „предприятия“ должен был получать „рабочую квитанцию“ (так это называлось вначале), и по этой „рабочей квитанции“ они в распределителях получали то, что было положено по установленным нормам: сколько хлеба? сколько костюмов? И т. д. — пятого-десятого.

Когда эта организационная машина была достроена вот до такой (как на рисунке) формы, проявилось еще два проблемных момента. Проблемных разрыва.

Первый момент (под номером 5): очень быстро выяснилось (буквально, через несколько лет, когда уже не три „предприятия“ было в этой „единой народнохозяйственной фабрике“, а несколько десятков, а потом — сотен), что пересчитать всё это в плане в натуральных показателях практически невозможно. Компьютеров тогда не было. Но даже если бы они были, они бы все равно не справились.

Как это тогда обсуждалось на партийных пленумах и конференциях? Чтобы произвести миллион шляпок для наших женщин, нужно посчитать, сколько нужно произвести овец. А для этого нужно посчитать, сколько должно быть пастухов. А для пастухов — сколько нужно хлеба, тулупов и всего остального. Нужно посчитать, сколько металла нужно выплавить, чтобы изготовить из него чашки, в которые пастухи будут разливать похлебку… И т. д., и т. п.
Когда начинают доходить до каждого пастуха и его потребностей…

Получался абсурд, поскольку это всё начинало ветвиться и размножаться волнами, которые уходили в запределье. И возникла идея, что нужно ввести какие-то расчетные коэффициенты, которые сводили бы валенки со сталью, а сталь с хлебом, чтобы можно было всё считать и суммировать через эти условные коэффициенты. Никто и не предполагал, что это должны быть настоящие деньги. Это было марксистское табу…

И вторая проблемная вещь возникла (на рисунке обозначено — пункт 6). Смотрите. Когда вам по норме распределяют два костюма, другой женщине — три красные революционные косынки. Одному две буханки хлеба и другой две буханки хлеба…

Очень быстро выяснилось, что одному двух булок — мало, а другой и одной — много. И так со всеми распределяемыми вещами. Стал появляться этот неконтролируемый обмен, причем — в самых разных местах: в подворотнях, в соседских избах… ЧК же за всем этим пыталось следить и пресекать. Но уследить за всеми было невозможно, поскольку, если человеку что-то нужно позарез (например, маленькие дети и нужны какие-то детские вещи, а при этом не столь нужен лишний костюм), то обязательно найдешь, как и с кем поменять.

А существовала совершенно определенная марксистская догма, и она имела основания. Ленин об этом много писал и говорил в своих выступлениях. Он говорил: если мы допустим этот неконтролируемый обмен, он, как за хвост, потащит за собой весь капитализм. Поскольку, что такое „капитализм“? Это прежде всего рыночный обмен. Если наши люди будут получать через распределители всё больше и больше материальных ценностей (по мере развития социализма), то этот неконтролируемый обмен и рынок будут развиваться так же всё больше и больше. И никакие посадки, никакие расстрелы „чуждых элементов“ эту проблему не решат. Всех же не перестреляешь. И всех не пересадишь. Поэтому надо было придумать что-то такое, что могло бы эту тенденцию сгладить, а лучше бы — вообще, ликвидировать эту пагубную тягу „старорежимных людей“ к обмену. Этот „нарыв капитализма“, как тогда говорили.

Ну, и соответственно, был сделан следующий шаг разворачивания этой схемы. Была достроена эта конструкция двумя системами псевдоденежного обращения. На следующей схеме показаны два круга „денежного“ обращения. Псевдоденежного, еще раз подчеркну, поскольку это были не настоящие деньги.

Нигде в мире советские рубли за деньги не считали. И большевики, по большому счету, их тоже деньгами не считали. Это в 70-х — 80-х годах, во времена „застоя“, когда сменилось поколение советских руководителей, которые уже не знали, как всё замышлялось и делалось, они и вправду возомнили, что в СССР — настоящие деньги, которые не хуже денег других стран.

Первый круг на рисунке — это круг обращения безналичных рублей, тех самых расчетных коэффициентов для пересчета производимой продукции и сведения ее в едином плане. А также для дополнительного учета и контроля от разворовывания. Например, столько-то тонн алюминия тебе поставлялось по плану, а бухгалтерия еще в своих бухгалтерских книгах это ставила на учет в этих расчетных единицах.

Это всё достаточно быстро прижилось, Госплан все считал в укрупненных натуральных показателях и одновременно — в учетных безналичных рублях.

И второй круг наличных рублей, в которых стали выдавать зарплату, и которые нужны были исключительно для „подавления тяги к обмену“. Это был инструмент не рыночного обмена, а развития распределительной системы: чтобы человек имел возможность минимального выбора в государственных магазинах из того, что туда распределялось по плану.

При этом возникали дополнительные возможности управления этой неповоротливой „единой фабрикой“. Если планировалось что-то еще развить, то надо было где-то дополнительные ресурсы изыскать. И эта система расчетных коэффициентов-безналичных рублей позволяла это делать. Например, если надо было поднять атомную промышленность, то что делали? Меняли государственные „цены“ у одних в сторону повышения, а у других — в сторону понижения. Этим занимались Госбанк и Госкомцен, которые одновременно с советскими псевдоденьгами были учреждены. Госбанк эмитировал наличные рубли (безналичные никто даже и не эмитировал). А Госкомцен, т. е. комитет по ценообразованию, был призван по специальным методикам все цены считать и „спускать вниз, на места“, как тогда говорили. В т.ч. — во все „государственные магазины“ (на рисунке — вынесенная вставочка, где наличные рубли заработной платы должны были обмениваться на товары народного потребления — ТНП).

ТНП — это было далеко не всё, что тогда производилось в системе Народного хозяйства. Это были, прежде всего, предметы повседневного спроса, и то даже не все. До 1963 года (Хрущев это отменил) всё советское село было выведено за пределы рублевого обращения. В сельской местности не было паспортов (это были, фактически, советские крепостные, поскольку уехать в город без паспорта было нельзя), и в сельской местности не было даже этих советских псевдоденег. Там работали за трудодни.

Бабушка мне говорила: „Мы за палочки работали“. День проработал — тебе палочку в сельсовете ставили, еще проработал день — еще палочку ставили в учетной книге. А потом, когда осенью урожай собирали, сдавали государству, сколько полагалось сдать по плану, а то, что оставалось — распределяли между собой пропорционально количеству „заработанных палочек“. И так до 63-го года жили.

Так вот, если надо было развить атомную промышленность, Госкомцен понижал, например, цены на сельхозпродукцию и повышал на продукцию „Средмаша“ (т. е. „среднего машиностроения“, так тогда называлась отрасль военного машиностроения), и ресурсы начинали перетекать из сельского хозяйства в сектор атомной промышленности. Одно — „усыхало“, другое — росло.

Это всё делалось в рамках исходного замысла „уничтожения капитализма навсегда“.

Введение советских „денег“ ни в коем случае не означало „возрождения экономики“. Это всегда называлось „Народным хозяйством СССР“. Это уже в самом конце советской власти стали называть „экономикой“. После того, как Хрущев с правительственной делегацией съездил в Америку (в 1962 году). После этой поездки он затеял так называемую „экономическую реформу“, которая после снятия Хрущева стала называться „косыгинской реформой“.

„Прибыль“ тогда же появилась. Псевдоприбыль. На самом деле в такой системе никакой прибыли быть не может, в принципе. А „прибыль“ нужна была чтобы сформировать так называемые „стимулирующие фонды“ (это Хрущев „украл“ у американцев: он там понял, что если больше платить, то люди будут лучше работать). И создали три фонда: „фонд развития производства“, „фонд материального поощрения“ (для премирования трудящихся) и „фонд социального развития“ (чтобы детский садик при „предприятии“ построить).

Косыгинская реформа очень скоро заглохла, а термины, связанные с работой капиталистической экономики („экономика“, „прибыль“, „деньги“ и другие), остались. А в 70—80-е годы вообще стали превалировать в печати, вплоть до развала советской распределительной системы. И, как ни странно, те же советские „экономисты“ стали ратовать за „переход к рыночной экономике“ (казалось бы, зачем куда-то переходить, если экономика и так уже существовала).

Но возвращаюсь к схеме. Такая система, построенная на принципах социальной инженерии (на рисунках фигурка позиции, которая это всё разворачивала, помечена как „социальный инженер — СИ), просуществовала до конца 80-х годов. Но у этой системы был один очень мощный изъян. Ну, или не изъян, а „ахиллесова пята“. На рисунке она обозначена под номером 7. Дело в том, что категорически запрещалось обналичивать безналичные счета, поскольку это были не деньги, а просто „крючки“ в бухгалтерских книгах и на счетах „предприятий“ в отделениях Госбанка. Они ни с чем не балансировались.

А „наличка“ строго балансировалась с товарами народного потребления, которые по плану распределялись через систему Госснаба. И наличных рублей не должно было быть ни больше, ни меньше, чем лежащих на прилавках „госмагазинов“ ТНП. Если ТНП в каком-то месте оказывалось меньше, чем рублевой массы на руках у населения, то всё равно инфляции не возникало (как в рыночной экономике), но возникал дефицит. Люди говорили: „деньги невозможно отоварить“ (хотя это были и не деньги, и не товары). Рубли оказывались „пустыми“.
На них ничего приобрести было нельзя. В последние годы советской власти дефицит стал всё более и более частым явлением, особенно в „глубинке“. Вроде, у людей зарплата есть, а купить на нее во многих местах было нечего. Даже из Сибири в Москву приходилось ездить „за колбасой“, как тогда говорили. А в подмосковье, вообще, реально работали „колбасные электрички“.

За этой „ахиллесовой пятой“ народного хозяйства компетентные органы тщательнейшим образом следили, и жесточайшим образом наказывали тех хозяйственников, директоров „социалистических предприятий“, которые пытались обналичить какие-то суммы с безналичных счетов. Даже не для себя (с целью украсть), а для того, чтобы, например, выплатить премию своим работникам.

Вы, наверное, не помните самые последние годы советской власти, когда уже „гласность“ появилась (после 85-го года), и когда в газетах стали писать, что вот „такого-то председателя колхоза осудили за то, что он незаконным образом обналичил счета, повысил зарплату и выплатил премии своим колхозникам“. Очень много таких случаев было.

Помимо этих двух кругов советского „денежного“ обращения, к концу жизни этой системы насчитывалось уже до 15 разновидностей разных „денег“, которые друг с другом нельзя было смешивать.

„Внешнеторговые рубли“ — это были не те рубли, которые ходили внутри СССР. „СЭВовские рубли“, которые использовались для расчетов с соцалистическими странами, это тоже были особые „деньги“, не смешиваемые с остальными. Так называемые „чековые рубли“, которые привозили дипломаты и другие специалисты, работающие за рубежом, тоже были особыми рублями. И т. д.

Я, например, в 87-м году ездил в Монголию, и мы там несколько месяцев делали одну работу по заказу Монгольского правительства. Мне выплатили зарплату этими внешнеторговыми чеками. И у нас в Иркутске, на улице 5-й Армии, был „магазин“ (где сейчас винный магазин), „Березка“ назывался (такие „Березки“ были во всех крупных городах страны). Только там эти чеки отоваривали, причем совсем не по таким ценам, какие были в остальных „магазинах“. И ассортимент там был совсем другой. Я, помню, там хорошо „прибарахлился“ после поездки в Монголию. А те, что ездили в другие страны (например, в Штаты) пользовались еще большими привилегиями.

Вот эта вещь (запрет на „обналичку“ и смешение разных видов советских „денег“) была совершенно принципиальная. Одни денежные знаки разрешали иметь на руках и с ними ходить в разные распределители, а вот эти, „безналичные“ — были для населения „табу за семью замками“. Ни в коем случае, этого нельзя было трогать. Если массово нарушить это „табу“, то вся система могла быстро развалиться. Об этом в свое время предупреждал главный изобретатель советской „денежной“ системы Г.М. Кржижановский“.

Когда объявили горбачевскую перестройку в 85-м году, сначала три года просто болтали. В хозяйственной системе ничего не происходило. А потом наши академики-экономисты (даже фамилии известны — Аганбегян, Абалкин, Шаталин и некоторые другие), которые из публикаций 30-х годов узнали о предупреждениях Кржижановского, придумали, как обмануть Горбачева. И обманули.

Они добились аудиенции у Горбачева и „объяснили“ ему, что перестройка буксует из-за того, что нет заинтересованности у людей. И прежде всего, заинтересованности нет у молодой и наиболее грамотной части населения. Они убедили Горбачева, что ничего страшного не произойдет, если мы небольшому количеству молодежных кооперативов научно-технического творчества разрешим обналичивать то, что они заработают (то, что по „безналичке“ им предприятия будут перечислять за выполненные заказы). Ну, чтобы они могли не 200 рублей в месяц зарабатывать, как все остальные, а чуть больше. Тогда у нас научно-технический прогресс начнет прогрессировать, и мы очень быстро решим все проблемы перестройки.

Горбачев на этот трюк „повёлся“ и подписал соответствующий указ. Подмахнул. В результате так называемые „Центры научно-технического творчества молодежи“ (ЦНТТМ) получили законное право обналичивать свои безналичные банковские счета. После этого и начался развал Советского Союза. Фактически, „пальцем ткнули“ в это уязвимое место советской хозяйственной системы — и всё просто развалилось.

Вот, смотрите, что сделали „финансовые инженеры“ перестройки и последующей „рыночной реформы“.

Это 4-й шаг — схема развала советской системы. В центре рисунка нарисован этот самый „Центр научно-технического творчества молодежи“ (ЦНТТМ). Их, на самом деле, очень быстро наплодили очень большое количество. Почти при каждом институте Академии наук такой Центр появился. А потом они стали появляться повсеместно, даже не при Академии наук. Их стали называть „кооперативы научно-технического творчества молодежи“, которые тоже имели право на обналичивание безналичных „денег“, санкционированное первым руководителем государства. Был Госбанк. У него были безналичные счета „предприятий“ и появились „наличные счета“, которые открывали эти молодежные центры и кооперативы.

Что стало происходить? Если находился человек, который понимал, что надо делать, он занимал позицию „финансового инженера“ на этом „предприятии“ (пункт 1). Вторым шагом заключался договор с каким-нибудь ЦНТТМ, что это предприятие даст заказ Центру на производство каких-то научно-технических новинок, нужных данному предприятию. Фактически, это всё быстро превратилось в фикцию.

Пункт 3 — передача Центру документов на „производство“ фиктивных работ. Поскольку у этого предприятия (как и у всех остальных в то время) было немереное количество „безналичных рублей“, руководство предприятия давало поручение банку (пункт 4) оплатить с его безналичного счета эти работы. Банк выполнял данное поручение (пункт 5). Центр снимал „наличку“ (пункт 6), передавал этому предприятию, как они договаривались заранее часть снятой суммы (пункт 7) — фифти-фифти или какую-то другую долю, чтобы заработали и те, и эти. На этом всё заканчивалось, все были довольны. И никто никаких законов при этом не нарушал. После этого можно было думать о новых заказах на „научно-техническое развитие“ социалистического хозяйства.

И это стало делаться просто повсеместно. Гигантский вал „налички“ вывалился из круга безналичного обращения псеводорублей социалистических предприятий:

Печатный станок заработал на полную мощность. Наличная денежная масса выросла в тысячи раз. Товары народного потребления, как корова языком, смели с прилавков государственных „магазинов“.

Я хорошо помню 1989 год, ездил в Москву в командировку. У меня дети тогда маленькие были. Зашел в „Детский мир“, который на площади Дзержинского расположен, нынешней Лубянке. Как обычно, я заходил туда, что-то покупал, будучи в командировках (а тогда я часто ездил в Москву). Захожу… Вот, не поверите! У меня волосы дыбом поднялись. Огромный магазин (кто там был — знает) и абсолютно чистые полки. Абсолютно! Даже пыль стёрта. Выхожу на улицу, а здесь же за углом — барахолка. Там торгуют тоже детскими товарами (видно, из этого „Детского мира“), но по ценам в 10 раз дороже.

ТНП повсеместно исчезли. Может быть, кто из вас помнит то время. „Дикий“ голод. Карточки ввели на сахар, макароны, сигареты, вино с водкой и другие „социально значимые“ вещи. Рубли перекочевали в частный сектор. Тут же появилась возможность превращать рубли в валюту (была создана Московская межбанковская валютная биржа и обменники при банках).

Валютные запасы страны стали таять. МВФ подсуетился и выделил первый „стабилизационный кредит“, так называемый. 12 или 15 миллиардов долларов — не помню точно — в обмен на подписание „Вашингтонского консенсуса“, основная суть которого была в привязке рубля к доллару). Львиная доля появившейся рублевой массы была конвертирована в доллары и отправлена в „дальнее зарубежье“. За эти доллары хлынул в страну вал импортных товаров, который сразу разрушил всё производство ТНП.

Здесь же была объявлена приватизация предприятий. Производственные связи были разорваны, Госплан с Госснабом ликвидированы. Предприятия оказались в „подвешенном“ состоянии. Раньше они всё получали и всё отгружали по плану, а теперь им сказали: „Всё, господа! Теперь у нас рынок“.

Производство ТНП не выдержало конкуренции и остановилось. Импорт всё задавил, напрочь.

Те предприятия, которые производили другую продукцию (не ТНП), на Запад не могли ничего продать (никому там это не нужно было).

А тут еще одна ситуация возникла. Видите, на рисунке такие голубенькие границы нарисованы? Это — государственные границы, которые возникли между 15-ю „суверенными государствами“ после развала Советского Союза в конце 91-го года.

Для чего развалили Советский Союз? Поскольку быстро поняли, что эта „единая фабрика“ могла быстро восстановиться даже после приватизации предприятий. Почему? Потому что ты приватизировал, я приватизировал, он приватизировал… Но, если я тебе раньше поставлял свою продукцию, а он — мне поставлял, то мы между собой быстро договоримся, заключим двухсторонние договора, и уже без всякого Госплана, продолжим и дальше друг другу поставлять (только уже за деньги) ту же продукцию. Поскольку других, аналогичных, поставщиков все равно нигде не найдем. Их просто нет в стране.

И для того, чтобы этого не случилось ни при каких обстоятельствах, придумали очень хороший способ: разделить эту „общесоюзную фабрику“ государственными границами. И развалили ее на 15 частей, „обрубков“ одного хозяйственного „тела“. Причем, самые последние стадии переработки сырья оказались на Украине, в Белоруссии, в Прибалтике. А самые первые — сырьевые — в России в основном остались. Для Украины это привело в результате к печальным последствиям… А в российском „обрубке“ хозяйственного комплекса бывшего СССР производство все поначалу рухнуло. А потом, когда чуть-чуть очухались, быстро подсуетились и построили трубопроводы в Европу. И вся страна „села“ на „нефтяную иглу“. На которой и продолжает сидеть до сих пор. Вот и всё!

Этот псевдорынок, который у нас сейчас существует, нигде в мире никогда не существовал. Такого нигде не делалось. Сама гигантская советская „единая фабрика“ была 100%-ной искусственной конструкцией. Она специально так создавалась, как вот эта табуретка, чтобы из нее никогда не могло вырасти заново „живое дерево“. Превратить ее снова в рыночную экономическую систему, в принципе, невозможно. С моей точки зрения [1].