Война за жизнь.

На войне есть место не только ратному подвигу, а спасти солдата можно не только меткой стрельбой и умением воевать. Владимир Александрович Белов, полевой хирург, военный врач, получил Звезду Героя РФ за «совокупность спасённых жизней». В 1994-м, когда началась первая чеченская война, он поехал в Грозный по собственному желанию. Понял, что его знания, опыт и навыки больше всего нужны не в гарнизоне, в мирной жизни, а там, где на волоске от смерти ходят 18–19-летние пацаны и молодые офицеры.

О том, что заставило принять такое решение, об отличиях работы хирурга на войне и на гражданке, а главное, о любви и жизни – в нашем интервью

Владимир Александрович, вы всегда хотели стать врачом?

– Всегда! С самого детства! С 7-го класса школы.

– А как это осознание пришло?

– Моему отцу вызывали «скорую», приехал доктор, оказал помощь. Меня это настолько впечатлило, что я сразу захотел стать врачом. Хотя учился, если честно, не очень.

– Почему выбрали именно профессию хирурга?

– В 1973 году я ездил поступать в Военно-медицинскую академию им. Кирова. Но с моим аттестатом, в котором средний балл был 3,2, с двумя пятёрками – по биологии и физкультуре, не взяли. В итоге поступил в Муромское медицинское училище. Как-то летом у нас была практика в нашей ЦРБ, а в неё пришёл только-только после института молодой хирургтравматолог Александр Иванович Архименя. Я был на дежурстве, и вот он меня подзывает и говорит: «Там больного с аппендицитом привезли, пойдём, постоишь на крючках (специальные приспособления, которые применяются при расширении раны)». И вот это для меня, студента, было отправной точкой. Тогда понял, что только хирургия!

Привлекла она из-за своей сложности, наверное. Тут ведь каждый случай уникальный. У нас есть поговорка, что на аппендицитах орден не заработать, а вот крест – мгновенно! Был у нас случай, когда я вытащил отросток длиной 18 сантиметров! Он аж под печень уходил.

Когда идёшь на операцию, никогда не знаешь, что тебя ждёт. Это сейчас есть обследования, томографы. А в 1993 году, после развала СССР, нас осталось 3 врача на всю больницу – терапевт, я, хирург, и анестезиолог. И это на 150 коек (50 – инфекция, 50 – хирургия, 50 – терапия). Рентгена нет, лаборатории нет – ничего нет. 

– Как получилось, что вы попали на войну? – Как говорится, стоит только захотеть! Был такой генерал-полковник авиации Виталий Егорович Павлов, Герой Советского Союза. Не зная, что он большой генерал, я как-то на взлётном поле в Ханкале подхожу к нему и говорю: «Товарищ генерал, с передовой приехали по замене, надо бы мне домой поехать, а никто на борт не берёт». На войну довезли за несколько часов, а оттуда никто увозить не хочет! Поэтому стоит только захотеть, и на войне окажешься в секунду.

– Это было по собственному желанию? – Вообще да. Но супруге я не говорил об этом. Сказал, что меня посылают. А коли я человек военный, то, значит, надо ехать. Когда она узнала через полтора или два года, то сказала: «Белов, как ты был дурак, так и остался!» Я ведь попросился почти сразу, как началась первая чеченская, в январе, сразу после Нового года. И это несмотря на то, что у меня тогда дети сильно болели. Попросился осознанно. Это не было каким-то душевным порывом. На ту пору я был уже состоявшимся врачом, очень неплохим оперирующим хирургом. Просто понимал, что сейчас больше всего нужен именно там, а не здесь.

– Что для вас было самое страшное на войне?

– Прошло уже более 25 лет, не хочу вспоминать! На войне страшно каждую минуту, каждую секунду. Но ужас в том, что ты привыкаешь к смерти, а привыкать к этому нельзя. Если привыкаешь – перестаёшь бояться и сохранять себя. Я говорю именно о самосохранении, а не о трусости.

– А как удавалось это чувство самосохранения сохранить?

– Порой его не было. Просто везло.

– Есть мнение, что медики – циники. А тут ещё и война. Не становишься ещё большим циником?

– Это да! Медики – циники. Но есть разница между просто циником и циником-хирургом. Потому что без здорового цинизма в нашей профессии просто не выжить.

– А сами операции на гражданке и на войне сильно отличаются?

– Очень сильно. Технически ни в чём, а сама обстановка давит безумно. На гражданке, когда идёшь на операцию, тебе подготовили больного, всё чистое, беленькое, спокойно моешь руки, тебе надевают перчатки, халатик, анестезиолог делает наркоз, сестра подаёт тебе инструмент. А на войне всего этого нет. Всё делаешь сам. Вместо халата – бронежилет. Вместо операционной – подвал. Моя операционная была на цокольном этаже полуразрушенного дома, в бывшем ресторане «Терек». Там же находился штаб бригады морской пехоты, и всё, что нас разделяло, – это синяя занавесочка.

Психологически тяжело было работать. Чтобы поспать 2–3 часа, нужно было принять несколько таблеток феназепама. Настолько были натянуты нервы.

– Есть ли у вас одна конкретная операция, которую могли бы назвать самой сложной?

– Самая сложная операция – каждая. Каждый следующий раненый не похож на предыдущего. Ни сама операция, ни само ранение. Были ранение черепа, ранение грудной и брюшной полостей, ранение конечностей.

Был один случай – ранение кисти. У меня рука не поднялась ампутировать. Набрал трубок, сопоставил все косточки и отправил в тыл с надеждой, что там солдатику спасут руку. Горжусь тем, что у меня не было ни одной ампутации. Я старался и в живых человека оставить, и чтобы у него жизнь потом нормальная была. Там же все молодые были, парни по 18–19 лет в основном, им же ещё жить и жить.

Был морпех, кореец, у него было ранение бедра. С чистой совестью можно было ампутировать. Он меня спрашивает: «Доктор, я тхэквондо увлекаюсь, а я смогу заниматься?» Тут не заниматься, а ходить бы ты на своих двоих смог…

– Вы же тоже получили ранение – контузию. Как это случилось и как продолжали работу?

– Получилось очень просто. Пятница, 13-е, и старый Новый год. Часов 7 утра. Мы были на цокольном этаже, все окна закрыты листом железа – импровизированная защита от рикошетов и случайных осколков. Там же, рядом с окном, стояла печка, труба которой выходила на улицу. В тот день я был дежурным и решил подбросить дров в печку. Наклоняюсь, и как шандарахнет! Вместе с этим листом железа лечу к противоположной стенке. Хорошо, что наклонился, если бы стоял во весь рост, мне бы всё в лицо прилетело! Контузило. Сутки отвалялся, наложили повязку, и вперёд, снова работать.

– Тяжело ли восстанавливаться после войны?

– Тяжело. Я очень многое пересмотрел в своей жизни после войны. Главное – полюбил жизнь. Узнал её настоящую цену. У меня сыну почти 33 года, а я при каждой встрече обнимаю его и говорю: «Как я тебя люблю!» С дочкой так же. А про мелких вообще молчу – трое внуков. Их безумно люблю.

– Вы сказали, что отправились по собственному желанию в Чечню. Не пожалели?

– Нет. Я ни о чём в своей жизни не жалею. Ни о том, где учился, ни о том, как учился. Никогда не пожалею, что женился на той девушке, на которой и сейчас женат. Счастлив, что она, Нина Аркадьевна, со мной. Ничего бы ни хотел в жизни менять.

Конечно, не может быть всё кучеряво и хорошо. Просто трудные моменты нужно пережить. В 2016 году у меня буквально рухнул мир, и, чтобы никто не видел моего состояния, я уходил в сарай, закрывался и выл. У сына диагностировали онкозаболевание, оперировали. Состояние – будто сидишь на бочке с порохом. Но мы живём дальше, у нас масса планов, и сын после операции женился и подарил нам великолепную внучку  А уходил тогда, чтобы никто не видел моего состояния. Я же за всех отвечаю в семье, поэтому не могу себе позволить при них так себя вести. Если они меня таким увидят, то им-то тогда что делать?

– Как вы познакомились с женой?

– А я с ней не знакомился, мы учились вместе в Муромском медучилище. Она меня тогда терпеть не могла. Это было, как у Маяковского – «Барышня и хулиган». Нина Аркадьевна была спокойной домашней девочкой, а я, как говорит жена, весь такой из себя кручёный ходил.

Мы закончили вуз, все разъехались кто куда, после призыва в армию, я поступил в Горьковский медицинский институт. И как-то на 3-м курсе приехал в Муром, она жила там, случайно пересеклись, и я решил её в кино позвать на «Экипаж», тот самый, советский. Странно, но она согласилась

Прошло недели 2–3, и я говорю: «Выходи за меня замуж!» Она, разумеется, в ответ: «Я? За тебя? Да упаси меня Боже!» И на этом всё закончилось, как думала она. Но не я! Приехал ещё раз, зашёл к ней домой и под каким то предлогом у моей будущей тёщи взял паспорт Нины. Пошли с ней гулять. Подходим к загсу, говорю: «Пошли заявление подавать!» Она, мол, а у меня паспорта нет! И тут я показываю его… Никогда не забуду, как она встаёт в дверях, растопырив руки, и говорит: «Нет! Я за тебя замуж не пойду». Я очень аккуратно, нежно ручки ей убрал, дверку открыл, и мы пошли. И вот мы уже 39 лет вместе! Конечно, если бы она не хотела за меня замуж, то не стала бы писать заявление. Я свою жену люблю! И каждый день ей говорю об этом.

– А за что любите?

– За то, что я такой, какой есть. И её я люблю за то, что она такая, какая есть. Вот и весь рецепт. Как прожить такую долгую жизнь вместе? Где-то промолчать, чтобы обойти острые углы. Но главное – это понимать, что семья и её интересы на первом на месте. Нужно, чтобы личный интерес не перевешивал интерес семьи.

Всё ещё зависит от того, с каким настроем люди создают семью. Бывает так, что они уже изначально настроены на развал своего союза. А есть те, кто настроены на созидание. Мы же с Ниной Аркадьевной с нуля всё начинали. Когда я был студентом, мы жили на съёмной квартире в Горьком. А первый гражданский костюм-тройку себе купил, когда был старшим лейтенантом – гражданской одежды у меня было немного. А зачем, если есть форма?

А сейчас у меня есть всё: прекрасная семья, дети, внуки! На каждые праздники собираемся все вместе. Этим и живём!

Татьяна Матвеева, студентка 1-го курса ИГСУ РАНХиГС