Колхозники о колхозах.

Уважаемые форумляне!

В мои руки совершенно случайным образом попала замечательная книга, которая называется "Первая борозда". Это сборник воспоминаний пожилых, заслуженных колхозников о том, как создавались и жили колхозы, с какими трудностями сталкивались, каких успехов достигали.

С нового 2020-го года начинаю выкладывать эти воспоминания колхозников о колхозном строительстве. Воспоминания тех людей, которые прошли вместе со своими колхозами путь от худосочных крестьянских лошадок с деревянной сохой до крепких хозяйств с собственным тракторным парком, школами, детсадами и клубами, от черезполосицы единоличных лоскутков земли к громадным массивам пашни и садов, от дедовского трехполья к девятипольным оборотам и прогрессивным технологиям животноводства.

С уважением, Чингис.

П. А. Малинина

ВЫСОКИЕ ЧУВСТВА

Да, пробежало, пролегло за плечами семьдесят годков с лишком. Все за это время было: и горести, и радости.

Что было, что помню? Семья наша была самая что ни на есть бедняцкая: ни коровы не имела, ни лошади. Отец и брат уезжали на заработки, а мать оставалась с нами, тремя девчонками. Было в нашем селе Саметь несколько богатых дворов, так мать и старшая сестра там батрачили. Пошла и я. Настоящей батрачкой стала: полола, вязала снопы, косила. А когда заканчивались полевые работы — всей платы было: пирог да клочок материи на платьишко. Принесу домой, а мама и этому рада.

Иногда говорят: чего, мол, сравнивать — время другое. Другое, правда, да велик ли срок прошел? Всего одна человеческая жизнь в него уложилась!

Октябрьская революция внесла в нее свои поправки и все поставила на свое место. Когда возвратились мужчины с гражданской войны, образовалось у нас товарищество по совместной обработке земли, назвали его «Селекционер». А заинтересовал крестьян коллективным хозяйством секретарь нашей партийной ячейки Гаврилов. Меня тоже. Я тогда в чайной работала. Подаю чайники, а сама прислушиваюсь к спорам-разговорам, которые вели мужики. Часто заходил сюда и Гаврилов. Газету свежую принесет, почитает вслух, побеседует. Словом, стала я разбираться, что, к чему. А когда образовали колхоз, решила вступить в него.

3 ноября 1929 года состоялось общее собрание. На том собрании было решено создать колхоз и назвать его в честь наступающего праздника «12-й Октябрь».

К концу ноября почти все хозяйства Самети вошли в колхоз.

Начали было у нас в деревне готовиться загодя к весенней посевной, а тут, как на грех, забрели к нам в эти дни двое нищих с сумой, муж и жена. Одеты очень плохо, во все рваное, сами сгорбленные, горем убитые. На них никто бы не обратил внимания, до них ли сейчас? Но они зашли во двор к Василию Шишину и рассказали подробно о своей жизни. Рассказывали, плакали. Сами они из далекого района, вступили в колхоз, колхоз их начисто разорил, с сумой по миру пустил, пришлось им теперь идти «по кускам». Рассказ нищих тут же облетел всю деревню. Теперь каждая хозяйка спешила их зазвать к себе во двор да как следует расспросить. Они охотно шли и все подробнее и длиннее рассказывали, как разорил их колхоз, а ведь имели они до колхоза лошадь хорошую, корову и избу с двором.

А утром один за другим потянулись люди в сельсовет, торопились выписаться из колхоза. И все в один голос:

— Будя с нас, повидали колхозников, понаслышались о счастливой их жизни, как по миру-то пустили. Будя!

Из сельсовета кто-то лошадь оседлал да поскакал в рай­он. Где разыскали нищих — неизвестно. Только узнали про них всю подноготную: в колхоз они не вступали. Кулаки посулили им большие деньги, чтобы шли по деревням, сказки про колхозы рассказывали. Нищих арестовали.

Правду узнали наши саметские про этих нищих, а в кол­хоз обратно некоторые записываться не хотят.

— Поживем — посмотрим, торопиться некуда, — один ответ твердили.

«И что же это делают? — думала я, и сердце от тревоги замирало. — Так хорошо начали, а теперь что будет? А се­ять? Землю удобрять, обрабатывать?..»

Эти тяжелые мысли не только меня одну тревожили. Тревожно было у нас в деревне. Такие, как Власовы, Борисовы, Воронины, самые наши богатеи, волком смотрят на тех, кто в колхоз вступил, ругали нас всячески.

Кулаки травят колхозников, запугивают бедноту. И на­чал неустойчивый народ из колхоза выходить и скот свой забирать. А из каменных да полукаменных домов Борисовых, Власовых да их дружков снова зловеще поползло: «Режь телят, не щади коров! Продавай мясо, денежки в карман прячь!»

А скоро у нас решение состоялось о раскулачивании хозяйств, пользующихся наемным трудом, арендой земли, имеющих бойни, лавки. Поотбирали у кулаков дома, инвентарь, скот. В борисовском двухэтажном полукаменном разместили сельсовет и почту. А самых что ни на есть эксплуататоров да вредных, на бедноту мужицкую обозленных, из Самети выслали.

На первых порах было у нас много трудностей. Вот повели мы своих сивок и буренок сдавать в колхоз. Одна у ме­ня Цыганка, привыкла я к ней, и горести, и радости — все видела она у нас в семье. Как буду без нее? Будто с родным человеком расстаюсь. Пошли мы с матерью в коровник. Подоила Цыганку мать, встала, мне место уступила, я подоила. Стоим, смотрим на Цыганку, а она вроде почуяла что-то неладное... замычала тревожно, грустно. Вся улица полна народу, ведут коней, гонят коров... И мне становится спокойно, и не так уж жалко Цыганку, и думаю, что, действительно, сызнова начинается моя жизнь и у всей Самети.

А вечером прибежал мальчишка и кличет: «Тетка Паня, иди свою Цыганку доить, лягается, никого не подпущает». Подхватила я свою бадейку да бегом... На дворе стоят десять колхозных коров, я их всех знаю... Я обняла Цыганку, глажу ей голову, она притихла. Подоила, еще приласкала и домой собираюсь, а доярка Сиднева говорит мне: «Паня, возьми кружку-то парного молока дочурке Лидушке. Вот тебе гор­шок, тогда занесешь». Я было протянула руку за горшком, даже обрадовалась, да тут же и одумалась: «Не надо, — го­ворю, — Аграфена Васильевна, раз не дают еще всем, и мне не надо. Порешили в колхозе все по справедливости, так уж и на кружку молока отступать не надо». «И то правда, — от­вечает Сиднева.— А завтра-то решат, как молоко раздавать, кому сколько. У тебя — Лидушка, ты на нее обязательно получить должна». Пошла я домой, и жалко мне и Цыганку, и Лидушку, а на душе все равно как-то по-новому: и славно, и хорошо!

Разве же обойдешься без трудностей в жизни? Но неиз­менным было и остается одно: Коммунистическая партия, Советское государство, крепкие, надежные руки бескорыст­ного друга крестьянства — рабочего класса — помогли из­менить весь уклад деревенской жизни.

Год от года креп колхозный строй, а вместе с ним росли и люди. Вот она и есть главная причина, почему я, бывшая батрачка, стала одним из руководителей колхоза. А затем и его председателем...

Вспомнились многие работы на коллективной земле, и особенно сенокосы. Собирались на них все трудоспособные. Работали с песнями, шутками, с настоящим азартом. В но­винку были премии за хорошую работу. Кому пальто вруча­ли, кому отрез на платье — всех по справедливости отмеча­ли.

С первых доводов колхоз начал строительство ферм. В наших местах давно разводили племенной скот и горди­лись своими коровами. Велся учет потомства.

Председатель колхоза Иван Михайлович Суриков прямо говорил мужикам: «Наши края животноводством заняты, за это в первую очередь нам и браться надо... Есть у нас и коро­вы хорошие, и можем мы через это стадо богатыми людьми стать».

«Ведь вот правда, — думала я, слушая Ивана Михайловича, - большое у нас хозяйство, сколько земли, скота, а машин! Одних тракторов теперь уже три. Богатство-то какое, и все здесь зависит от тебя. Поленись день-другой, и развалится хозяйство. Ведь в нем каждая корова, бык, зем­ля — все зависит от тебя. Вот и впрямь ты хозяин». И такое чувство в душе поднялось, будто ты самый главный человек, очень нужный, очень уважаемый. А время было особое, произошло очень важное событие: Второй Всесоюзный съезд колхозников-ударников, на котором был принят Устав сельскохозяйственной артели. Устав широко обсуждался. Еще бы! Ведь он определял основные вопросы нашей колхозной жизни — как нам правильно вести наше общественное хозяйство, какое личное подсобное хозяйство мы можем иметь, обеспечивал широкое развитие колхозной демократии. Был еще один уж очень важный пункт: все земли, которые обрабатывали колхозы, закреплялись за ними на веч­ное пользование.

Вот чем жили все мы в это время, вот что с жаром обсуждали, учились думать «государственно». Слово это появилось у нас в колхозе тогда же, но о каком бы деле колхозники теперь ни говорили, они тут же добавляли: «Думать надо государственно, а не только о своей избе». Этот новый девиз вскоре стал для меня сущим испытанием. Вызывает меня новый председатель колхоза Михайлов и предлагает мне бригадирство на ферме:

— Трудно тебе будет, знаю, но разве мы имеем право бояться трудностей. Каждый должен в меру своих сил трудиться, думать государственно...

Случилось, что бригадир фермы стал плохо к делу относиться. И тут предложили мне пойти на его место. Я поначалу очень растерялась. Но уговорили. В райзо вызывали, обещали помочь. Посоветовали держать связь с костромс­ким госплемрассадником, искать там опору во всех начина­ниях.

И вот я вхожу в полумрак коровника. Скотник Швылев, оказавшийся здесь, посмотрел на меня с интересом, потом сказал: «Смелая ты баба. Думал, не придешь. У нас тут мно­го приходят, поработают с недельку, да и до свидания, а все потому, что порядку нет. Глянь, какая у нас канализация, глянь на вентиляцию, поработала месяцдругой и вся тут — сломалась. А животина тоже сырость не любит. Телята грязные. А корма как отпускают? Народ как по улице ходит: сегодня пришла, а завтра нейдет, заместо нее другая. Мой тебе совет — порядок давай. А для Елкина (это значит для заведующего фермой) порядок — чирей на носу. Заводить порядок начнешь — он те! Не боишься?

— Не убьет. Да и смерти не боюсь...

В телятничке, что находится при скотном дворе, меня встретила телятница Елена Васильевна Баракова.

— Как дела-то? — спрашиваю ее.

— Да ничего себе, ноне только наши племенные родят слабых теляточек, таких, что, того гляди, передохнут. Вот погляди, - и она, сильно припадая на ногу, подошла к костлявому, длинному теленочку. За ушами почесала, смотрит на него не налюбуется, а мне говорит:

— Беда у нас, стельных-то, грузных коров гулять не выводят. Елкин боится за них, говорит, головой за них отве­чаю, а те, бедные, и без воздуха-то, да и корма не те. Не от­пускают им, так как молока они же не дают, а что теленочка внутрито матери подкормить надо, не думают.

Она гладила теленочка по длинной спине, потом какой- то чистой тряпочкой, что вынула из кармана халата, вытер­ла ему глаза и, сильно хромая, пошла по телятнику. Пока шла, все телята за ней головы свои повернули, глаз с нее не спускают, а она идет, как мать среди детей: одного потреп­лет по шее, другому ласковое словечко скажет, третьему выговор за что-то сделает. Из маленького шкафчика доста­ла бутылку с соской и давай поить из нее тоненького, как былиночка, теленка.

— Вода. Кипяченая. Перемешаю с подсосом. Чтобы понос-то не был. Слаб больно. Из-за него и домой не пош­ла.

— Устала?

— Почто? Здесь разве мне не дом? Вон мои детишки- то...

Пришел Елкин, лицо у него опухшее от пьянки, злое, но сам трезвый. Обращается ко мне:

— Ты чего тут командуешь? Начальство мне тоже. Так ты мне всех доярок разгонишь.

— Сейчас додою корову и поговорим, - отвечаю я Елину. А он мне сердито:

— А что мне с тобой разговаривать? В гостях, что ль, у тебя? Сказал — и слушайся. Мне чтоб без шуму, - и ушел, не торопясь, вразвалку...

Дня три пыталась поговорить с Елкиным, да все напрас­но... накричал на меня: «И чего ты ко мне пристала, как банный лист? К коровам приставили тебя, к телятам, а вовсе не ко мне, и отстань ты от меня! Сиди на своей метефе ^[1]и отту­да ни шагу — такой мой тебе строжайший приказ!»

Пошла я к нашему председателю колхоза, потом к заместителю. А через несколько дней на МТФ пришел секретарь нашей партячейки Балдин.

— Ты чего такая расстроенная? — спрашивает меня. - Я пришел узнать, как ты тут справляешься, может быть, помощь в чем нужна?

Хорошо поговорили мы с Балдиным, много говорил мне о науке:

— С наукой дружи, Прасковья Андреевна, если хочешь, чтобы ферма твоя процветала, обязательно с племрассадником связь крепкую установи и никогда ее не рви.

На следующий день вместе с Балдиным поехали мы в госплемрассадник. Директор Иосиф Эрастович Горохов захотел поговорить со мной сам. Рассказала я ему подробно обо всем и дивлюсь: как слушать умеет! Все он выслушал, не перебивая, а потом сам стал говорить.

Дал он мне три небольших книжицы, велел прочесть и самой и дояркам дать.

— И не только прочесть эти книги надо, но и подумать над ними.

Приехала я домой да скорей за книжечки, что дал мне Горохов, всю ночь читала, так и спать не легла. А не устала, планов, мыслей уйма, и все хочется скорее в жизнь провести.

Все по книгам выписала и — еще не рассвело — пошла на скотный двор. В свободном закуточке оборудовала что-то вроде складика для доильного инвентаря, на всем поставила номера доярок — никто не спутает. Завела необходимые журналы и среди них «Заводскую книгу», в которой записывались все данные о каждом животном.

С фермы почти не уходила. Утром появлялась раньше всех, вечером позже всех уходила, а ночью появлялась частенько, чтобы проверить работу дежурных скотников. Вроде пошла у меня работа. Но вот нагрянула беда, откуда не ждали... Телята вдруг стали подыхать один за другим. Решили устроить на ферме производственное совещание, пригла­сили на него председателя колхоза, членов правления и директора из госплемрассадника. Елкин заартачился, не хотел этого собрания, но его не послушали. Всю ночь перед собранием я не спала, думала, как выступить. Встала утром рано, чтобы написать речь, а только всего и вывела слово «Товарищи!» и побежала к секретарю ячейки. «Ничего не могу придумать», - говорю ему. — Напиши мне выступле­ние». «Да о чем ты хочешь, чтобы я написал тебе?» — спра­шивает меня секретарь. Я-то думала — он мне будет писать, и давай ему все высказывать, что меня тревожит. Выслушал и смеется: «Вот так и выступишь на собрании. Хорошо сказала, в самую точку».

Началось производственное совещание. Елкин, как заведующий фермой, сделал доклад. Говорил хорошо и закончил бодро и уверенно: «Нашему колхозному крестьянству все по плечу. Сейчас у нас падеж телят, но мы все это преодолеем, построим зажиточную жизнь». На этом кончил, самодовольно оглядев всех. Ему похлопали. А я пригото­вилась всех крыть да на свежую воду выводить... И вдруг слышу — мне слово предоставляют, а я встать с места не могу. Но вот слышу, Елкин сладеньким голосом говорит: «Товарищ Корнева у нас совсем недавно на ферме работает, откуда ей все знать?! Поработает, поучится, тогда уж и выступит. Так, Прасковья Андреевна?» И вдруг я точно в бездну ринулась, громко говорю: «Нет, не так!» И понеслась. Ба­тюшки! Ругала председателя, ругала Елкина, о неполадках рассказала, все высказала и на место пошла. Смотрю —- си­дят все серьезные, совсем не такие, какими были, когда Елкин выступал. Встает Егорова и решительно к столу идет. Громко и уверенно говорит:

— Хочу вот что сказать. Елкин выступал, складно говорил, да об том, чего у нас нет. Слова его хорошие, а делато у нас плохие. А Прасковья Андреевна как топором сухие да гнилые ветки рубила, все как есть сказала. Правду ничем не прикрыла. Пока мы все эти безобразия, о которых она говорила, терпеть будем, ничего у нас не получится.

В конце своего выступления Егорова сказала: «Вот наш распорядок дня и наши обязанности, которые она состави­ла. Будем их выполнять — наши коровы в округе будут луч­шими, озолотят нас молоком. И должны мы сейчас сердце свое спросить: согласны ли на такой труд? Спросите, това­рищи, свое сердце, и, если повелит оно вам, распишемся сейчас под своим распорядком дня. Я беру на себя обязательство: на два года закрепляю себя за фермой и буду работать с трех часов утра до девяти вечера с перерывом среди дня». Все притихли, кое-кто слезу утер. И пошел листок по рядам. Дух этого собрания надолго сохранился в нашей МТФ. На другой день, когда я шла по нашей улице, меня увидал Климанов, уважаемый член колхоза, и сказал: «Ты, Прасковья, сейчас уже со своей стежки-дорожки никуда нейди, так и режь всегда правду-матку, в этом и есть знатность. Не посмотрела, значит, что начальники, и голову тебе может любой сломить. Ты теперь, значит, у нас козырь».

Пришла я на ферму и вижу: доярки с почтением и уваже­нием смотрят на меня. И было у нас на ферме настроение большое — работать только отлично, добиться высоких, редких удоев, сохранить всех телят. Руководитель на виду, на тебя смотрят, с тебя пример берут.

Началось в стране стахановское движение, появились и у нас свои стахановцы. Падеж телят вроде приутих, а тут опять начался. За ночь пять пало. Смотрю на Елену Васильевну Баракову, ее не узнать, лицо осунулось, под глазами черные круги. Ходит, сильно прихрамывая на сломанную ногу, от одного теленка до другого и сокрушается: «Не было еще такого у меня, Паня, которую ночь не могу спать, как малые дети беспомощные, молча-то мрут, а в глазах-то у них тоска такая! Что же это, Паня, милая?» А у меня самой душа ноет, сердце надрывается, но не могу виду показать, нужно силу укрепить у Бараковой и веру в себя удержать, и я говорю спокойно:

— Нынче на всех фермах белый понос, в Шунге уже 40 процентов новорожденных телят пало, а ты еще тридцати не потеряла. Мне ветеринар говорил — хорошо ходишь за телятами, лучше некуда! Вот как на собрании навалились мы на правление колхоза, зашевелились они, родилку строят, легче нам будет. Сразу ничего не бывает. И телятник перестроим, как хорошо будет!

Немного успокоились. А тут зоотехник Горелов кричит: «Лишай у телят!» Час от часу не легче! Целый день мы с телятницами выстригали шерсть у телят вокруг лишаев. Пораженные места смазывали спиртовым раствором крис­таллической карболовой кислоты, затем смазывали анабазинсульфатовой мазью. Пальцы у всех растрескались, всю ночь не спали. На шестые сутки стали у телят корки с боль­ных мест отваливаться, надо смывать бляшки 2—3-процент­ной креолиновой водой, с мылом мыть. Пальцы болят, чуть криком телятницы не кричат. Приехал из обкома партии уполномоченный, вызвал меня и долго расспрашивал о па­деже телят. Все ему рассказала. А он говорит: «Об одном еще не сказали, в чем виноваты вы сами?» «Не знаю, в чем виновата», - говорю и молчу. «Так в чем же вы винова­ты?» — повторяет он. Наконец растерянность прошла, и я говорю: «Во всем: что Елкина не заставила не пить и не приходить на работу в пьяном виде, не обижала телятниц за то, что не знают, отчего дохнут телята, когда за ними так старательно ухаживают. А теперь судите, как хотите, все принимаю, так как я виноватая». «Судить надо очень стро­го, - говорит он, - мало учитесь. Книги надо читать и о классовом враге помнить. Требовать с людей больше надо. И себе поблажки не давать. И должны требовать с правле­ния колхоза все, что нужно ферме. Корма вам нужны? Сле­дите, как колхоз их будет заготавливать. Поняли?» Из кон­торы я домой не пошла. Все думала, думала... Обком поста­вил вопрос о падеже молодняка на своем пленуме и пред­ложил райкомам партии изучить положение на каждой ферме, установить причины падежа, исправить положение дел.

Вместе с нашей коммунисткой Т. И. Прохоровой поеха­ла я в райком партии. Одной в первый раз было неловко. Тут мы рассказали о делах нашей фермы и о наших нуж­дах... поставили вопрос о пьянстве и бездеятельности Ел­кина. И нам помогли. Получили мы немного концентратов для племенных коров. А вскоре у нас на ферме произошло большое событие. 13 июня М. В. Егорова получила по почте с сургучными печатями конверт. В письме говорилось, что подведены итоги Всесоюзного конкурса 1934 года на луч­шую доярку. И ее, как лучшую доярку Советского Союза, выполнившую все условия конкурса, Народный комиссариат земледелия СССР премировал денежной премией в 500 руб­лей и наградил Почетной грамотой! Что тут творилось! У нас праздник. Собрали митинг всего села, приехали представители района. Егорову поздравляли. Потом выступила сама Мария Васильевна. Лицо ее стало ясным, счастливым. И мы видим — нет человека счастливее ее.

Мы хлопали Егоровой долго и страстно, потому что чувства у всех были приподнятые.

К тому времени нам удалось организовать в нашем клу­бе художественную самодеятельность. Ею занималась наша активистка, член партии А. Д. Губанова. И еще один чело­век, знающий и понимающий музыку, - это А. Н. Вороши­лов. Было ему за пятьдесят, но он любил молодежь, любил людей, искусство. Организовали хор, включили в него и ме­ня. Выделялись две девчонки — огонь, плясунья Маруся Калинникова и Валя Сиднева. Они не только хорошо пели, но и очень складно, остро сочиняли частушки. Вот, например:

 

Наш колхоз к весне готов,

Только нет лишь хомутов,

У телеги нет колес,

Как же выедет колхоз?

 

Тут уж весь зал хохотал. Все хорошо знали председателя колхоза Булавинцева, знали, как он, глядя печальными глазами, говорит: «К севу мы готовы, только у нас сла­бовато с тягловой силой, с горючим для трактора, нет хомутов...»

А девчата пели уже про другое:

Бригадир восьмой бригады

Спит и потягается,

А бригада под окном

Работы дожидается.

 

И опять взрыв смеха. Через несколько дней мы выступали в Костроме, в городском клубе имени Коминтерна, и имели большой успех. Всячески старалась я скрасить наш тяжелый труд, растянутый от зари до зари.

Из номера в номер газета «Северная правда» писала о стахановском движении, и в частности о том, что у нас в районе много работников, которые могут возгла­вить это движение. Назывались и наши доярки Егорова и Разинова. И было решено начать у нас в районе стаха­новскую вахту в животноводстве. Цель: повышение вы­хода продукции — надоя молока и привеса животных.

Утром иду на работу и на всю деревню смотрю по- новому. Прихожу на ферму, разговариваю с Егоровой, не просто она — доярка, она — стахановка, новый чело­век в мире. И сама-то я ответ должна держать перед людьми двойной, так как заведую фермой да людьми руковожу. (К тому времени уже сняли Елкина и назна­чили меня заведующей фермой.) В углу коровника мы поставили стол и покрыли его красным кумачом. Над столом повесили портрет Алексея Стаханова. К портре­ту прикрепили веточки герани, дома я срезала все цветы, чтобы украсить коровник. Цветы принесла и новый сек­ретарь нашей партийной ячейки Минадора Вячеславов­на Аверина. Цветы в горшках мы поставили и на стол, и на выступах у окон. На столбы повесили плакаты.

У входа в коровник поместили большой лозунг о стахановском движении и приделали к нему шесть электрических лампочек. Они ярко горели, выделяя в ночи красный лозунг.

Три часа ночи. Сейчас придут доярки. Мы завели патефон, зажгли все лампочки. Входят доярки. Звучит музы­ка. Все одеты по-праздничному. На нарядные платья они надевают отутюженные, белоснежные халаты, осо­бенно тщательно приготовленные к нашему торжеству. Повязывают белые косыночки. Мы поздравили друг друга со стахановским полумесячником, и Минадора Вячеславовна открыла митинг. Говорила она хорошо трогательно, интересно.

Первой замычала егоровская Милка, она-то уже привыкла к строгой точности, за ней замычали другие коровы. Пора было начинать дойку. Мы друг другу по­жали крепко руки, пожелали успеха.

Начался полумесячник, а около коровника непро­лазные сугробы. На вывозку навоза лошадей нам не дали. Я каждый день помогала то одной, то другой дояр­ке носить ведра воды для пойки коров — ведь мы с двухкрат­ного поения перешли на четырехкратное, - каждая доярка в день перетаскивала более шестидесяти ведер воды, это помимо трех- и четырехкратной дойки. Прогулка коров у нас срывалась, и коровы стояли у кормушек, привязанные цепями, как и раньше. Несколько раз срывалось у нас и поение. На наше стадо требуется в сутки более тысячи ведер воды. На доставку воды выделено два колхозника. Коровы без воды такой страшный рев подняли, что в деревне стало слышно. В этот день много недополучили молока. Удой сразу упал. Еще бы, без воды не будет и молока. А здесь выпало несколько теплых дней, снег подтаял, а потом ударил мороз, все сковал, и к нашей ферме не подъехать и не подой­ти, скользко, шагу сделать нельзя. Доярки на заре вышли. Взяли они сковородники да опираются на них, идут, постукивают, лед расшибают, пришли в коровник с опозданием. Еле дошли. А тут еще беда навалилась. Подвезли недобро­качественный силос. Коровы его не поедают, не нравится он им.

Тут наша доярка Маркуха не выдержала, побежала в контору, я — за ней. Первый, на кого она налетела, был Баранов, заместитель председателя колхоза. Маркуха как ястреб на него набросилась, схватила подшивку газет, что на столе лежала, да ему по голове раз, другой, газеты растрепались все, клочьями летят в разные стороны. Председа­тель Булавинцев кричит:

— Постой, баба ты сумасшедшая, да подвезу я вам другой силос, сам подвезу!

Стахановский полумесячник нас многому научил.

На открытом партийном собрании решили послать меня и бригадира фермы Е. В. Баракову в совхоз Караваевой посмотреть, поучиться. Целый день провел с нами животновод Штейман, водил по коровникам и телятникам, показы­вал животных, рассказывал подробно об уходе, режиме, рационах, раздоях. И совершенно понятно нам было, что именно здесь в «Караваево» появилась такая корова, как Послушница-II, за год она дала 16 262 литра молока. Телята в «Караваево» были крепкими, здоровенькими, упитанными. Очень нам понравился телятник — сухой, светлый, воздух чистый. Отсутствовали печи — даже в самые сильные моро­зы телятник не отапливается. Штейман показал нам акку­ратные деревянные клетки, стоящие друг против друга вдоль телятника, каждый теленок имеет свою клетку, она невелика, стоит на ножках, легко переносится. «Мы клеточку пере­двинем да ломом замерзшую мокрость уберем, - говорил Штейман.— На пол клетки настилаем толстый слой соломы. Теленок всегда имеет сухую мягкую подстилку. В зимнее время клетку покрываем сверху соломенным матом. Тща­тельно наблюдаем, чтобы не допустить в телятнике сырос­ти и сквозняков. В клетках телят держим с рождения до пятнадцати дней, затем переводим в телятник». Слушали мы и диву давались. Малюсенького, только что родившегося да прямо на холод?! А мы стараемся — натапливаем телятник да новорожденных еще укутываем, чуть не дышим на них. Но телята дохнут. А тут на холоде они здоровые и крепкие.

— Какая у вас температура в телятнике? — спрашивает Штейман.

— Я все старалась, чтобы было двадцать — двадцать пять градусов.

А тот за голову схватился.

— Батюшки! — воскликнул он, а на лице его ужас.— Как они все у вас не подохли?! Как ветерок откуда подует, так и простуда. Воспаление легких, и с копыт долой. Утром и сдох.

«Вот, Паня, чудно, - говорит мне Баракова, когда мы с ней возвращались, - рядом живем, а скот по-разному ведем. У них ни один теленок не пал, а у нас уйма подохла. Так чего-то ранее нам было не поехать к ним, не перенять. Сколько скота бы спасли!»

На ферме у нас просто нашему рассказу не поверили. Дал мне Шишин (теперь он был председателем колхоза) три дня на подготовку собрания, а сам уехал, вроде как бы проверять наше новшество.

Начался отел. Время холодное. Морозы не спадают. У нас в телятнике все подготовлено по-новому. Воздух чис­тый и сухой. А что, если первый-то теленок в морозе у нас и сдохнет? Все тогда прахом пойдет. Корова трудно тели­лась. Теленок наконец родился. Длинный, тощий, хилень­кий и слабый. Мы дали корове его облизать, подхватили и... не в тепло понесли, а в клетку. Сами дрожим, боимся - вдруг теленок замерзнет. Мы вокруг него все смотрим, а он взял и встал на свои слабые, дрожащие ноги Через два часа по совету зоотехника дали ему вдоволь мо­лозива, заснул. Прошло несколько дней. Бычок веселенький крепенький. Весь колхоз приходил смотреть его. И все же это новшество, как и другие почерпнутые в госплемрассаднике, пришлось вводить не сразу. Вопрос о перестройке работы нашей МТФ поставили на правлении колхоза. Соб­рались все. Я постаралась все обстоятельно рассказать, что видели мы с Барановой и слышали в совхозе «Караваево». Кончила я, и вопросы посыпались, как горох из разорван­ного мешка. Старое да привычное крепко в народе сидит. Спор затянулся до самой ночи. А на следующий день из района звонок — чего это выдумали у вас на правлении какое-то новшество на МТФ заводить?

Я решила поехать в Кострому, в госплемрассадник к Горохову. Как всегда, встретил он меня очень приветливо.

Я все ему рассказала, особенно подробно о той войне, что началась у нас из-за холодного метода, и что хочу за­ручиться его поддержкой.

— Поддержу, - энергично сказал Иосиф Эрастович.

Я давно думал уже об этом, даже было заикнулся в выше­стоящих организациях, но на меня руками замахали мол, что ты, что ты?! Это в институтах в Москве или еще там где экспериментируют. Я в область поехал, в Ярославль, не разрешили. Категорически... Словом, обязательно помогу, поддержу.

С Гороховым мы сделали наметки работы нашей фермы по-новому, с введением холодного метода воспитания телят и раздоя коров. Это заставило нас переделать почти всю работу фермы.

Горохов и в райкоме был, и в обком ездил — убедил. Теперь нам никто не мешал работать.

У нас начались селекционно-племенные работы. Спе­циалисты госплеменного рассадника составили нам план, разъяснили, и мы приступили к делу. Прежде всего отобрали лучших коров в свое племенное ядро и на раздой. Отбирали все вместе — доярка, Шишин, зоотехник Горелов. Состави­ли рацион по вкусу животных — разнообразные корма. Добились отпуска нам барды с пивоваренного и винного заводов Костромы, организовали занятия для доярок по раздою и уходу за коровами. Наш Шишин, договорившись с Гороховым, ввел у нас на ферме искусственное осемене­ние. Работа по-новому шла споро. Заведование фермой была моя первая, начальная школа руководства. Я уяснила тогда одну важную истину — что одними приказами людей не поднимешь, надо, чтобы они были глубоко убеждены в правильности того или иного решения руководителя. Так было и все последующие годы, так и по сей день. Всегда сначала сама изучу что-то новое, глубоко в него поверю, все взвешу, прикину так и этак, а потом на людской суд выношу, прислушиваюсь ко всяким мнениям: ведь и те, которые не соглашаются, тоже какие-то доводы имеют.

Наши труды по выращиванию телят скоро стали давать свои плоды: высокие привесы — по 900—1000 и более, до 1300 граммов в день. Мы выращивали бычков, кото­рые в шестимесячном возрасте весили 250—300 кило­граммов. Да, рождение теленка было у нас важным собы­тием.

Когда в 1939 году в Москве открылась Всесоюзная сельскохозяйственная выставка, мы уже могли показать наши скромные достижения. Они были отмечены дипломами первой степени. Нас радовало признание, но мы знали, что сделали лишь первый шаг и надо двигаться дальше, нахо­дить наиболее рациональные методы отбора, выращивания и кормления животных. Наше стадо совершенствовалось. Животные год от года становились продуктивнее, рос их живой вес, повышались удои.

Каждый, кто бывает у нас на ферме, не может скрыть своего восхищения, глядя на наших коров. Нам есть чем гордиться. На ферме нынче свыше 950 голов племенного скота, в том числе 410 коров. Среднегодовой удой — свыше 4 тысяч килограммов. Племенной скот, выращенный у нас на ферме, можно видеть во многих областях Советского Союза и даже в других социалистических странах.

Слава о выведенной у нас новой, костромской породе крупного рогатого скота обошла мир. Некоторые наши коро­вы дают сейчас 6—7 тысяч килограммов молока. И это за­слуга общая. В создании и развитии племенной фермы участие принимал весь колхоз. Кто ухаживал за животными, кто выращивал для них корма, а кто помогал полезным советом.

За выведение новой породы главному зоотехнику племенного совхоза «Караваево» С. И. Штейману и автору этих строк, как основным авторам породы, была присуждена Государственная премия СССР. А многие животноводы нашей фермы — М. Егорова, М. Корнева, Е. Кордюкова и дру­гие за активное участие в этой работе были награждены орденами и медалями, кстати сказать Мария Корнева, одна из зачинательниц колхозной жизни, была первой в коллективе. Она стала Героем Социалистического Труда.

Прошло более полувека с тех пор, как создан наш колхоз. Мы собираем теперь с каждого гектара по 26 центне­ров зерна, 400 центнеров овощей, 200 центнеров картофеля. Сказать, что жизнь наша изменилась, - значит не сказать ничего. В жизни саметских крестьян произошла подлинная революция. Пришли к ним достаток и культура быта. А на­сколько облегчился труд колхозников? Можно судить по таким цифрам. В колхозе 100 электромоторов, около трех десятков тракторов К-700 и С-100, десятки грузовых и лег­ковых автомобилей, немало механизмов для возделывания, уборки и обработки сельскохозяйственных культур ком­байны, зерновые и картофелеуборочные, сеялки, культива­торы, опрыскиватели, сенокосилки, картофелесажалки, окучники, молотилки, экскаватор. На животноводческих фермах применяются десятки механизмов.              Колхозники бережно и заботливо обходятся с земель­ным фондом, закрепленным за хозяйством. Более 4 тысяч рублей дохода дает в среднем каждый наш гектар.

Неузнаваемо стало село Саметь. Оно помолодело, похо­рошело. Поднялось кирпичное двухэтажное здание школы со спортивным залом и хорошо оборудованными учебными кабинетами. Напротив школы разместился детский комби­нат, в котором воспитываются дети колхозников от года до дошкольного возраста. Около 20 лет колхоз берет на себя все расходы по содержанию детского сада и школы. Для молодежного джаза колхоз приобрел музыкальные инструменты, орган.

В центре села — красавец Дом культуры со зрительным залом на 350 мест, стационарной киноустановкой, простор­ной сценой, комнатой для кружковой работы.

Дома наших тружеников самые современные, самые благоустроенные. Вечером в каждом из них оживает голубой экран телевизора. Сельские улицы залиты электрическим светом.

У нас стало хорошей традицией отмечать знаменатель­ные события в жизни каждой колхозной семьи. Правление и партком колхоза поздравляют молодоженов в день свадь­бы, родителей — с рождением ребенка.

Всем, кто из колхоза уходит в армию, дарим часы. Отслужил солдат службу в Советской Армии — возвращение его в родной дом торжественно отмечает весь колхоз. Выдаем безвозмездно деньги на устройство, предоставляем жилье и работу по желанию и специальности. А женился - новая семья получает квартиру.

Все это завоевано напряженным и самоотверженным трудом наших колхозников. Наши передовики — боевой авангард хозяйства. У нас шестнадцать Героев Социалисти­ческого Труда. Около трехсот колхозников награждены орденами и медалями. Колхоз награжден шестью знаме­нами, переданными на вечное хранение.

Разве можно не гордиться такими ветеранами, как Мария Васильевна Харитонова, награжденная Золотой Звездой Героя Социалистического Труда, тремя орденами Ленина, орденом Трудового Красного Знамени?! Мария Васильевна сейчас ушла от активной жизни, но место заме­чательной доярки заняла ее дочь — Л. А. Валенцова, одна из лучших наших животноводов. Достигнутые ею высокие показатели говорят о том, что смена пришла надежная. Хорошая смена идет ветеранам.

Я часто встречаюсь со студентами сельскохозяйственно­го института «Караваево». И вот на одной из таких встреч меня спросили студенты: — Прасковья Андреевна, а вы какой институт кончили?

- Не довелось, - говорю, - мне, ребята, институт кон­чать, да и средней школы тоже. Так уж вышло.

А тут один из старших товарищей, обращаясь к молоде­жи, сказал: «Да она, если хотите, академию кончила. Да, да, академию. Только диплома нет». Ну, поулыбались этой шут­ке. Но мне она запомнилась.

Если для молодого поколения путь, который проделала наша Родина под руководством Коммунистической пар­тии, - это история, то для меня — реально прожитая жизнь. И я подумала: «Моя академия — это шестьдесят лет Со­ветской власти». За эти годы я, бывшая батрачка, стала руководителем колхоза, имею шесть орденов Ленина, зва­ние лауреата Государственной премии, коммунисты области избирали меня, делегатом шести партийных съездов.

Всегда меня радует, я горжусь тем, что высоко в нашей стране подняты люди труда, их трудовая слава.

Мы живем в замечательное время. Перед нами откры­ваются горизонты полного перевода колхозного произ­водства на промышленную основу. Крестьянский труд, не­когда низко производительный, становится индустриальным уже сегодня.