Народные песни про Ивана Грозного

****
Какъ въ теремѣ живетъ православный Царь:
Православный Царь Иванъ Васильевичъ:
Онъ грозенъ, батюшка, и милостивъ,
Онъ за правду милуетъ, за неправду вѣшаетъ.
Ужъ настали годы злые на московскiй народъ,
Какъ и сталъ православный Царь грознѣй прежняго.
Онъ за правду за неправду дѣлалъ казни лютыя.

Какъ было при старомъ при Царѣ при Иванѣ Васильевичѣ,
Было время нехорошее, время нездоровое;
Только слышишь — брани — драки, все то буйныя дѣла!
Вотъ настало времячко счастливое
Ужь и сталъ то Грозный Царь Россеюшку любить,
Сталъ Россеюшку любить, чужи страны съ ней сводить.

****
Что у насъ было на святой Руси,
На святой Руси, въ каменной Москвѣ,
Середи то торгу, братцы, среди площади,
Тутъ бьютъ добраго молодца на правежѣ,
Нагого, босого и разутаго.
Поставили его на бѣлъ-горючъ камень:
Стоитъ молодецъ, самъ не трехнется,
Русы его кудри не ворохнутся,
Лишь катятся изъ глазъ горючи слезы.
Случилося тутъ ѣхати
Самому Царю православному,
Грозному Царю Ивану Васильевичу.
Какъ возговоритъ Царь Иванъ сударь Васильевичъ:
— Охъ вы, гой еси, бурмистры-цѣловальнички!
За что вы пытаете добраго молодца,
Нагого, босого и разутаго,
Поставя его на бѣлъ-горючъ камень?
Стоитъ молодедъ—самъ не трехнется,
Русы его кудри не ворохнутся,
Только катятся изъ глазъ горючи слезы
По бѣлому лицу, по румяному?
Тутъ возговорятъ бурмистры-цѣловальнички:
— Охъ ты, гой еси, нашъ батюшка, православный Царь,
Грозный Царь Иванъ сударь Васильевичъ!
Пытаемъ мы съ него золоту казну,
Золоту казну, платье цвѣтное,
Не много, не мало—сорокъ тысячъ.
Возговоритъ тутъ православный Царь:
— Охъ ты, гой еси, добрый молодецъ!
Почему тебѣ золота казна доставалася
И какъ она тебѣ приходила?
Возговоритъ добрый молодецъ:
— Охъ ты, гой еси, нашъ батюшка, православный Царь,
Грозный Царь Иванъ сударь Васильевичъ!
Была у меня дубиночка вязовенькая,
И клалъ я дубиночку на плечико,
Ходилъ я, добрый молодецъ, по чисту полю,
По чисту полю, по темному лѣсу,
Нашелъ я воровъ разбойниковъ.
Тутъ то они дуванъ дуванили,
Золотую казну дѣлили мѣрою,
А цвѣтное платье дѣлили ношами;—
Тутъ то я ее отбилъ у нихъ.
Возговоритъ православный Царь,
Грозный Царь Иванъ сударь Васильевичъ:
— Куда ты дѣвалъ эдаку золоту казну?
Возговоритъ добрый молодецъ:
— Точилъ я ее все по домамъ по питейнымъ,
А поилъ я все голь кабацкую,
А въ цвѣтное платье одѣвалъ все нашихъ босыихъ.
Возговоритъ православный Царь:
— Охъ вы, гой еси, бурмистры-цѣловальнички!
Заплатите ему за каждый ударъ по пятидесяти рублей.
А за безчестіе заплатите ему пятьсотъ рублей.

****
Что во горенкѣ, подъ окошечкомъ
Что позднымъ поздно, поздно вечера,
Что сидѣла тамъ душа дѣвица:
Что руса коса порастрепана,
Ясныя оченьки заплаканы...
— Не сиди, душа, поздно вечера,
Ты не жги свѣчи воску ярова,
Не кручинь, дѣвка, родна батюшки,
Не печаль свою родну матушку:
Ты не плачь, не плачь по своемъ горю,
По миломъ другу!
Что и Царь молодца пожалуетъ...
Повели молодца въ каменну Москву,
Ко Грозному Царю.
Какъ и сталъ Царь молодца выспрашивати
И допрашивати:
— Ты скажи, скажи, вдалый молодецъ,
Ты за что убилъ мово подручника,
Молодого мово опричника?
Возговоритъ добрый молодецъ:
— Я скажу табѣ, православный Царь,
Я за что убилъ зла татарченка,
Молодого твово опричника,
Я убилъ его за дурны дѣла,
За худы слова.
Поносилъ онъ нашу святую Русь,
Тебя узывалъ кровопійцею,
Еще поносилъ православный людъ:
Урекалъ онъ насъ быть христьянами
И холопами,
Татаръ величалъ людьми вольными,
Никому какъ быть неподручными.
А славенъ то былъ онъ тобою, Царь,
Твоей милостью!
Возговоритъ православный Царь,
Грозный Царь Иванъ сударь Васильевичъ:
— Исполать тебѣ, вдалый молодецъ,
На добромъ словѣ, на честномъ дѣлѣ!

****
Середи было Казанскаго царства,
Что стояли бѣлокаменны палаты.
А изъ спальни бѣлокаменной палаты
Ото сна тутъ царица пробуждалася,
Пробуждалася царица Елена,
Симеону царю она сонъ разсказала:
— А и ты встань, Симеонъ царь, пробудися!
Что ночесь мнѣ, царицѣ, мало спалося,
Въ сновидѣньицѣ много видѣлося:
Какъ отъ сильнаго Московскаго царства
Кабы сизой орлище встрепенулся,
Кабы грозная туча подымалась,
Что на наше вѣдь царство наплывала.
А изъ сильнаго Московскаго царства
Подымался Великій князь Московскій;
А Иванъ, сударь, Васильевичъ, Прозритель,
Со тѣми ли пѣхотными полками.
Что со старыми славными казаками,
Подходили подъ Казанское царство,
За пятнадцать верстъ становились,
Становились они подкопью подъ Булатъ рѣку;
Подходили подъ другую подъ рѣку—подъ Казанку,
Съ чернымъ порохомъ бочки закатали,
А и подъ гору ихъ становили,
Подводили подъ Казанское царство.
Подъ рѣчку Казанку подкопы подкопали,
Много бочекъ закатали съ чернымъ порохомъ,
Засвѣтили на нихъ свѣчки воскояровыя;
Молодые пушкари изъ подкопу выходили.
Свѣчки догорѣли,—бочки не разорвало.
А злые татаришки по стѣночкѣ похаживаютъ. [28]
Нашего Царя бѣлаго Ивана Васильевича подразниваютъ.
На то Грозный Царь осердился:
Приказалъ нашъ Государь пушкарей своихъ казнить,
Пушкарей своихъ казнить, саблей головы рубить.
Всѣ наши пушкарчики задумались, стоятъ,
Задумались—стоятъ, ничего не говорятъ,
Одинъ же пушкаричекъ осмѣлился,
Къ Царю близко подходилъ, ему рѣчи говорилъ:
— Грозный Царь, Иванъ Васильевичъ!
Не приказывай казнить, прикажи мнѣ говорить:
На ходу то наши свѣчки скоро горятъ,
Во глухомъ же мѣстѣ онѣ тихо горятъ.
Не успѣлъ слова вымолвить,
Свѣчки догорѣли, бочки разорвало.
Какъ стѣны бросать стало за Сулой за рѣку.
Всѣ татары тутъ, братцы, устрашилися,
Они Бѣлому царю покорилися.
Теперь нашъ Государь привозрадовался,
Приказалъ нашъ Государь пушкарей своихъ дарить,
Всѣмъ пушкарямъ по пятидесятъ рублей,
Одному пушкарчику пятьсотъ ему рублей;
Зато ему пятьсотъ: къ Царю близко подходилъ,
Къ Царю близко подходилъ, ему рѣчи говорилъ.
Когда же всѣ татары устрашилися
И Бѣлому Царю то покорилися,
Тогда бѣжалъ Великій Князь Московскій
На тое ли высокую гору,
Гдѣ стояли царскія палаты.
Что царица Елена догадалась,
Она сыпала соли на ковригу,
Она съ радостью Московскаго князя встрѣчала,
А того ли Ивана сударь Васильевича Прозрителя.
И за то онъ царицу пожаловалъ
И привелъ въ крещеную вѣру;
Въ монастырь царицу постригли.
А за гордость царя Симеона,
Что не встрѣтилъ Великаго Князя,
Онъ и вынялъ ясны очи косицами,
Онъ и взялъ съ него царскую корону,
И снялъ царскую порфиру,
Онъ царскій костыль въ руки принялъ.

****
Во славномъ понизовомъ городѣ Астрахани,
Противъ пристани матки Волги рѣки,
Сходилися тутъ удалы добры молодцы,
Донскіе славны атаманы казачіе:
Ермакъ Тимоѳеевичъ, Самбуръ Андреевичъ,
Самбуръ Андреевичъ и Анофрій Степановичъ.
И стали они во единой кругъ,
Какъ думати думушку за единое,
Со крѣпка ума, съ полна разума.
Атаманъ говорилъ Донскимъ казакамъ,
По имени Ермакъ Тимоѳеевичъ:
— А и вы, гой еси, братцы, атаманы казачіе!
Некорыстна у насъ шутка зашучена:
Гуляли мы по морю синему
И стояли на протокѣ на Ахтубѣ,
Убили мы посла персидскаго
Со всѣми его солдатами и матросами,
И всѣмъ животомъ его покорыстовались,
И какъ намъ на то будетъ отвѣтствовать?
Въ Астрахани жить нельзя;
На Волгѣ жить—ворами слыть,
На Яикъ идти—переходъ великъ,
Въ Казань идти—Грозенъ Царь стоитъ,
Грозенъ Царь Государь Иванъ Васильевичъ,
Въ Москву идти—перехватаннымъ быть,
По разнымъ городамъ разосланнымъ
И по темнымъ тюрьмамъ разсаженнымъ.
Пойдемте мы въ Усолья ко Строгоновымъ,
Ко тому Григорью Григорьевичу.
Къ тѣмъ господамъ къ Вороновымъ:
Возьмемъ мы много свинцу пороху и запасу хлѣбнаго.
И какъ были они въ Усольѣ у Строгонова.
Взяли запасы хлѣбные, много свинцу пороху,
И пошли вверхъ по Чусовой рѣкѣ,
Гдѣ бы Ермаку зима зимовать.
И нашли они пещеру каменну,
На той Чусовой рѣкѣ, на висячемъ большомъ каменю;
И зашли они сверхъ того каменю,
Опущалися въ ту пещеру казаки,
Много не мало—двѣсти человѣкъ:
А которые остались люди похужѣе, на другой сторонѣ,
Въ такую жъ они пещеру убиралися,
И тутъ имъ было хорошо зима зимовать.
Та зима проходитъ, весна настаетъ:
Гдѣ Ермаку путя искать?
Путя ему искать по Серебреной рѣкѣ.
Сталъ Ермакъ убиратися со своими товарищами.
По Серебреной пошли, до Жаровля дошли,
Оставили они тутъ лодки коломенки:
На той Баранченской переволокѣ
Одну тащили, да надсѣлися, тамъ ее и покинули.
И въ то время увидѣли Баранчу рѣку, обрадовались,
Подѣлали боты сосновые и лодки набойницы,
Поплыли по той Баранчѣ рѣкѣ,
И скоро они выплыли на Тагиль рѣку;
У того Медвѣдя камня, у Магницкаго горы, становилися;
А на другой сторонѣ было у нихъ плотбище:
Дѣлали большія коломенки,
Чтобъ можно имъ совсѣмъ убратися.
Жили они тутъ, казаки, съ весны до Троицева дня,
И были у нихъ промыслы рыбные,
Тѣмъ они и кормилися.
И какъ имъ путь надлежалъ,
Совсѣмъ въ коломенки убиралися
И поплыли по Тагиль рѣкѣ;
А и выплыли на Туру рѣку
И поплыли по той Турѣ рѣкѣ въ Епанчу рѣку:
И тутъ они жили до Петрова дня
Еще они тутъ управлялися,
Подѣлали людей соломенныхъ,
И нашили на нихъ платье цвѣтное:
Было у Ермака дружины триста человѣкъ,
А стало уже со тѣми больше тысячи.
Поплыли по Тоболь-рѣкѣ,
Въ Мядешки юрты приплыли.
Тутъ они князька положили небольшого,
Дабы показалъ имъ путь по Тоболь рѣкѣ.
Во тѣхъ устьяхъ Тобольскіихъ,
На изголовѣ становилися,
И собиралися во единой кругъ,
И думали думушку за едино:
Какъ бы имъ приплыть къ горѣ Тобольской той?
Самъ онъ, Ермакъ, пошелъ устьемъ верхніимъ,
Самбуръ Андреевичъ устьемъ средніимъ,
Анофрій Степановичъ устьемъ нижніимъ,
Которое устье впало противъ самой горы Тобольскія.
И выплыли два атамана казачіе,
Самбуръ Андреевичъ и Анофрій Степановичъ,
Со своими товарищами на Иртышъ рѣку,
Подъ саму высоку гору Тобольскую.
И тутъ у нихъ стала баталія великая
Со тѣми татары Котовскими:
Татары въ нихъ бьютъ со крутой горы,
Стрѣлы летятъ, какъ часты дожди,
А казакамъ взять не можно ихъ.
И была баталія цѣлой день,
Прибили казаки тѣхъ татаръ не мало число.
И тому татары дивовалися,
Каковы Руски люди крѣпкіе,
Что ни единаго убить не могутъ ихъ:
Каленыхъ стрѣлъ въ нихъ какъ въ снопики налѣплено,
Только казаки всѣ невредимы стоятъ;
И тому татары дивуются наипаче того.
Въ то-же время пришелъ атаманъ Тимоѳеевичъ,
Со своею дружиною, тою лукою Соуксанскою,
Дошелъ до устья Сибирки рѣки,
И въ то время полонилъ Кучума царя татарскаго;
А перваго князька, поиманнаго,
Отпустилъ со извѣстіемъ
Ко тѣмъ татарамъ Котовскіимъ,
Чтобъ они во дракѣ съ казаками помирилися:
— Ужъ, де, царя вашего во полонъ взяли
Тѣмъ атаманомъ Ермакомъ Тимоѳеевымъ.
И таковы слова услыша, татары сокротилися,
И пошли къ нему, Ермаку, съ подарочками:
Понесли казну соболиную и бурыхъ лисицъ Сибирскіихъ,
И принималъ Ермакъ у нихъ не отсылаючи;
А на мѣсто Кучума царя утвердилъ Собанака Татарина,
И далъ ему полномочіе владѣть ими.
И жилъ тамъ Ермакъ съ Покрова
До зимняго Николина дня:
Втапоры Ермакъ шилъ шубы соболиныя,
Нахтармами вмѣстѣ сшивалъ,
А теплые мѣхи наверхъ обѣихъ сторонъ;
Таковымъ манеромъ и шапки шилъ.
И убравши (нарядивши) Ермакъ всѣхъ казаковъ,
Отъѣзжалъ въ каменну Москву,
Ко Грозному Царю Ивану Васильевичу.
И какъ былъ Ермакъ въ каменной Москвѣ,
Наканунѣ праздника Христова дня,
Втапоры подкупилъ въ Москвѣ
Большого боярина Никиту Романовича,
Чтобы доложить объ немъ Царю Грозному.
На самый праздникъ Христовъ день,
Какъ изволилъ Царь Государь итти отъ заутреня,
Втапоры доложилъ объ нихъ Никита Романовичъ:
Что, де, атаманы казачіе,
Ермакъ Тимоѳеевъ съ товарищи,
Къ твоему Царскому Величеству съ повинностью пришли,
И стоятъ на Красной площади.
Тотчасъ велѣлъ предъ себя привести
Того атамана Ермака Тимоѳеева,
Со тѣми его со товарищи.
Тотчасъ же ихъ ко Царю привели
Въ тѣхъ шубахъ ихъ соболиныихъ;
И тому Царь удивляется,
И не сталъ больше испрашивати,
А велѣлъ ихъ разослать по домамъ
До того часу, когда спросятся.
Втапоры Царю праздникъ радошенъ былъ,
И было пированіе почестное,
На великихъ на радостяхъ,
Что полонилъ Ермакъ Кучума царя Татарскаго,
И вся сила покорилася тому Царю Грозному,
Ивану Царю Васильевичу.
И по прошествіи того праздника,
Приказалъ Царь Государь
Того Ермака предъ себя привести.
И тотчасъ же ихъ пособрали всѣхъ
И къ Царю всѣхъ представили.
Вопрошаетъ тутъ ихъ Царь Государь:
— Гой ты еси, Ермакъ Тимоѳеевъ сынъ!
Гдѣ бы былъ-поживалъ и по волѣ гулялъ
И напрасныхъ душъ сколько ты загубилъ,
И какимъ случаемъ татарскаго
Кучума царя полонилъ
И всю его татарскую силу
Подъ мою власть покорилъ?
Втапоры Ермакъ предъ Грознымъ Царемъ на колѣни палъ,
И при томъ говорилъ таковы слова:
— Ой ты, гой еси, надежа, православный Царь!
Не вели меня казнить, вели рѣчь говорить:
Приношу тебѣ, Государь, я повинность свою:
Гуляли мы, казаки, по морю синему.
И стояли мы на протокѣ на Ахтубѣ;
И въ то время годилося мимо итти послу персидскому,
Коромышеву Семену Константиновичу,
Со всѣми солдаты и матросами;
И они напали на насъ своею волею
И хотѣли отъ насъ поживитися;
Казаки наши были пьяные, а солдаты упрямые,
И Персидска посла тутъ устукали
Со тѣми его со солдатами и матросами,
А теперя, надежа, православный Царь,
Приношу тебѣ буйну я головушку
И съ буйной головой царство Сибирское!
И на то Царь Государь не прогнѣвался,
Но и паче смилосердился:
Приказалъ Ермака онъ пожаловати.
Рѣчь возговоритъ надежа православный Царь,
Какъ и Грозной то Иванъ Царь Васильевичъ:
Ой ты, гой еси, Ермакъ сынъ Тимоѳеевичъ,
Ой ты, гой еси, войской Донской атаманушка!
Я прощаю тебя да и съ войскомъ твоимъ,
Я прощаю тебя за твою да за службу,
За твою то ли службу мнѣ за вѣрную,
И я жалую тебѣ, Ермакъ, тихой славный Донъ!
Царь послалъ Ермака въ ту сторонушку Сибирскую.
Ко тѣмъ татарамъ Котовскіимъ,
Брать съ нихъ дани въ казну царскую.
И по тому приказу Государеву
Поѣхалъ Ермакъ Тимоѳеевичъ
Со своими казаками въ ту сторону Сибирскую.
И какъ былъ онъ у тѣхъ татаръ Котовскіихъ,
Сталъ онъ набольшихъ
Подъ власть государеву покоряти,
Дани выходы безъ запущенія выбирати.
И годъ-другой тому времени поизойдучи,
Тѣ татары взбунтовалися,
На Ермака Тимоѳеева напущалися
На той большой Енисеѣ рѣкѣ.
Втапоры у Ермака были казаки разосланы
По разнымъ дальнымъ сторонушкамъ,
А при немъ только было казаковъ
На дву коломенкахъ.
И билися дралися съ татарами время не малое.
И для помощи своихъ товарищей,
Онъ, Ермакъ, похотѣлъ перескочити
На другую свою коломенку,
И ступилъ на переходню на обманчивую,
Правою ногой поскользнулся онъ,
И та переходня съ конца верхняго
Подымалася и на его опущалася,
Разшибила ему буйну голову
И опустила его въ тое Енисей рѣку быструю:
И тутъ Ермаку такова смерть случилась.

****
Царь Иванъ сударь Васильевичъ,
Содержатель онъ всей Руси,
Сберегатель каменной Москвы,
При блаженной его памяти,
Поизволилъ Царь женитися:
Онъ беретъ не у насъ въ Москвѣ,
Онъ беретъ во иной землѣ,
У тово ли Темрюка-Кастрюка,
Молодого Черкешенина,
Тое малую сестру,
Да свѣтъ Марью Темрюковну.
Онъ и много приданова беретъ:
Двѣсти татариновъ,
Полтораста бояриновъ
И семьсотъ Донскихъ казаковъ,
Что ни лучшихъ добрыхъ молодцевъ.
Собирался почестной пиръ,
И всѣ гости съѣхалися, и всѣ сходилися,
Всѣ гости пьютъ и ѣдятъ,
И всѣ гости кушаютъ,
Бѣлаго лебедя рушаютъ.
Одинъ гость хлѣба-соли не ѣстъ,
Хлѣба-соли не кушаетъ,
Бѣлаго лебедя не рушаетъ,
Зеленаго вина въ ротъ не беретъ,—
Кастрюкъ-Мастрюкъ Темрюковичъ,
Любимый царскій шуринушка.
Онъ думаетъ думушку, съ кѣмъ поборотися,
За прокладъ поводитися:
Онъ хочетъ каменну Москву въ полонъ себѣ взять,
Онъ хочетъ взойти во Кремль городокъ,
Онъ и хочетъ съ насъ пошлины брать,
Съ воротъ поворотныя,
А съ дымовъ подымовныя.
Пошелъ пиръ на веселѣ,
А смиренные на радостяхъ
Пили ѣли, проклажалися
Между собой похвалялися:
Сильной своею силою,
А богатой богатствомъ своимъ,
Убогой Божьей милостію,
Какъ Богъ то насъ милуетъ,
Государь Царь пожалуетъ
И будемъ мы всѣ ровны.
Похваляется Темрюкъ-Мастрюкъ,
Онъ хвалится своей силою:
Я Москву вашу насквозь пройду,
Не найду я себѣ спорщика,
Съ кѣмъ бы могъ я поборотися!
Услыхалъ же про то Царь Государь,
Царь Иванъ сударь Васильевичъ,
Содержатель онъ всей Руси,
Сберегатель каменной Москвы;
Выходилъ онъ на Красно крыльцо,
Говорилъ онъ громкимъ голосомъ:
— Эй вы, гой еси, мои слуги вѣрные!
Вы подите въ каменну Москву,
Прокличьте кличь скорую,
Есть ли у насъ, у нашего Царя,
Бойцы-борцы, молодые охотнички?
Шли бы на царской дворъ,
Безъ докладу государева,
Безъ допроса безо всякаго!
За Москвой стоитъ деревнишка,
Что деревнишка Онихина.
Въ той ли во деревнишкѣ
Жили два брата родныхъ,
Два брата родныхъ, два калашничка,
Два Андрея Андреича.
Встаютъ они ранехонько,
Умываются бѣлехонько,
Обуваются гладехонько,
Чулочки подвязывали,
Башмачки на ноги надѣвывали,
Свои усы они завили,
За уши усы закладывали,
Приходили на государевъ дворъ.
Безъ докладу государева,
Безъ докладу безо всякаго,
Безо всякаго вѣдѣмья,
Становились у Красна крыльца.
Услыхалъ про то Темрюкъ-Кастрюкъ,
Молодой черкешенинъ;
Зашипѣлъ онъ по змѣиному,
Заревѣлъ онъ по звѣриному,
Переломалъ пятьдесятъ скамей,
Передавилъ онъ приданство все,
Двѣсти татариновъ,
Полтораста бояриновъ
И семьсотъ донскихъ казаковъ,
Что ни лучшихъ добрыхъ молодцевъ,
Выходилъ онъ на Красно крыльцо,
Сохватился съ большимъ братомъ,
Со Андреемъ Андреевичемъ [40]
Они водиться поводилися,
Цѣлый день до вечера
И всю ночь до бѣлой зари:
Никто у нихъ не поборолъ;
Расходиться расходилися,
Между собой поклонилися.
Схватился со меньшимъ братомъ:
Тотъ его беретъ за лѣвый воротокъ,
Поднимаетъ на правый на носокъ,
Онъ приподнялъ повыше себя,
Ударилъ о сыру землю,
По колѣни его въ землю вшибъ.
По колѣни, чуть не по поясъ;
Онъ и цвѣтное платье съ него сшибъ,
Пустилъ его косо на босо,
Пустилъ его, въ чемъ мать родила.
Услыхала про то милая сестра,
Свѣтъ Марья Темрюковна,
Выходила на Красное крыльцо,
Говорила громкимъ голосомъ:
— Ты, крапива, крапивной сынъ!
Немного васъ посѣяно,
Да много уродилося!
Хотя бы ты и силенъ,
И хотя бы тебѣ Богъ пособилъ,
На что ты такъ наругаешься
И на что насмѣхаешься?
Пустилъ ты его, въ чемъ мать родила?
Сказалъ тутъ Царь-Государь,
Царь Иванъ сударь Васильевичь:
— Ты баба, ты бабье знай!
Не то-то намъ дорого,
Что татаринъ похваляется,
А то-то намъ дорого,
Что русакъ насмѣхается!