Осень (Дм.Ефстафьев)

Реплика
Пошла какая-то "мировая политика категории "B". Совсем все как-то грустно. И даже Дональд, наш вечно неунывающий Дональд, перестал радовать репризами. Хорошо, что еще не "XXX". Мировая экономика-то уже почти в категории "С", но к этому уже как-то все привыкли, а, вот, политика…. Грустно это все. Даже суета грустна. И чем больше суеты, тем грустнее становится.

Осень... Осень эпохи.

Ее, кажется, чувствуют уже все. Даже те, кто еще вчера верил, что глобализация будет вечной, потому, что "все так живут"... Они говорили «все», а подразумевали – «всегда». А мы – это были «они», которые в глубине души надеялись, что станем «ими».

А теперь мы сидим и ловим последние деньки уходящего лето, которое и не лето уже вовсе, а так, - «послелетие».

Да, еще прекрасен капучино и свеж круассан, а официанты в кафе все также давят из себя синтетическую улыбку, но пармезана уже не завезли. Все так же беспредметен разговор одетых в штампованные костюмы клерков, думающих, что они финансисты. «Уровень поддержки», «отскок», «капитализация», «коррекция»... Эти уже почти бессодержательные слова шелестят по покоробившейся плитке нового урбанизма. Шелестят бессмысленно и беспощадно, унося с собой то, что еще недавно составляло смысл жизни целого поколения. Кажется, это шелестение уносит с собой и само это поколение. Не так страшна волатильность рубля, как волатильность судеб.

Осень.

Поколение «дворников и сторожей», понимая, что до пенсии ему теперь еще тянуть и тянуть, печально смотрит в след бывшим яппи и думает: «ну что, сынку, помогла тебе твоя ипотека?».

А затем печально идет в свою унаследованную от папы-конструктора на оборонном заводе «двушку», на кухню где одна из стен обляпана еще в ноябре 1982 года портвейном «Далляр». И которую никто с тех пор не удосужился отмыть. А зачем? Не мешает же. И только смятая пачка сигарет напоминает, что отпускные уже проедены и пропиты, а до аванса еще две недели.

Ноябрь 1982 года… Похороны Брежнева. И это тоже была осень и тоже довольно теплая. И они были очень молоды. Но уже понимали, что эпоха закончилась.

Уютно в кухоньке. Можно не торопясь подумать о глобальном. Как там, у Трампа нашего дела, как с импичментом? Или включить канал «Дискавери» и полюбоваться, как на Аляске ищут золото или как британские фрики на аукционе покупают брошенные склады. Последний бросок к глобализации… Создание иллюзии сопричастности даже к тому, к чему мы и не хотим быть сопричастными.

Как далеко мы ушли за это время от Луиса нашего Альберто. На фоне британских фриков он вообще-то уже выглядит вполне приличным человеком.

Глобализация – это уютно и почти не хлопотно, особенно, если не пытаться изображать из себя «гиганта мысли». Глобализация, - это вообще было не про «гигантов». Про что была глобализация? Да про то, что можно никуда не стремиться, ни о чем не задумываться, жить, как все, прожить жизнь в относительном тепле, умеренном достатке и умереть в один день.

Глобализация была про то, что человечество могло остановить эволюцию. «Конец истории» - это было не про идеологию. Это было про социальное развитие. Глобализация – это было про то, что у тебя есть все возможности для развития, но развиваться не надо. Потому, что не зачем.

И только Штирлиц, как выяснили британские (или американские? – ну неважно) ученые, терпеливо подтачивал основы глобального миропорядка. Он такой, да. Мы-то знаем…. Штирлиц, - это не голова. Это две головы. А то и три.

Осень… Осень природы, осень эпохи.

И, вот, уже где-то на подходах к нашему "глобальному городу" по просторам "глобальной деревни" с гиканьем, матерщиной и пока еще умеренными реквизициями, уже кружит махновский бронепоезд с надписью "Анархiя" и черными лентами. И перегар заполняет окружающее социальное пространство.

Жители тихих местечек, сабурбий и пригородов Лондона начинают узнавать новые слова. Хотя какие там новые…. Smersh, GRU, Spetsnaz, Lubjanka, Zachistka, Suka, Kakiye vashi dokazatelstva…. Старики понятливо кивают и достают паспорт с пропиской и партбилет со взносами, уплаченными как раз по август 2018 года.

Осень. Осень эпохи квалифицированного потребительства и неквалифицированного производства.

Да, командир бронепоезда, революционный матрос со стершимися буквами на бескозырке (да и были ли они?) и безмерными клешами, еще платит за конфискованные продуктами фитюльками с надписью "имеетъ хождение наравне с разменной монетой", но все чаще показывает селянам наган. Как главную гарантию платежеспособности фитюлек. Обыватель понимающе кивает и, оскалившись, уходит, сделав зарубочку на память: «Вот придут «наши». Которые будет «наши» обыватель еще не решил. Но, что они придут, знает точно.

А где-то в дымке политической неопределенности уже начинают прорисовываться силуэты, вглядываясь в которые мы начинам ощущать почти забытое чувство то ли восторга, то ли страха. А, может быть, всего вместе…? Мы же все знаем, что мы в этих силуэтах боимся увидеть, правда? Нет, трубка из туманного сумерка теплой осени еще не появилась. Но, вот, аромат табака уже ощущают почти все. И, да простят меня, российские либералы, это не гаванская сигара.

Осень…

Еще никто не сжег в небе не одного корабля, но настроение уже полусонное и вялое. И только острый шпиль собора в городе Солсбери продолжает упорно тыкать в небо, как бы споря с природой, пытаясь выкрикнуть: «Я здесь, я жив, я существую, во мне еще хранится Великая хартия вольностей, я популярен, посмотреть на меня приезжают со всего мира, даже из России»…. Но молчит небо. Ему, в сущности, плевать и на собор в Солсбери, и на кота Скрипалей, призрак которого с безмолвным укором обходит помрачневшие пригороды Лондона, и на политику категории “B”, и на экономику категории “C”.

Небо вечно.

Как вечна весна. Где не 17 мгновений, а существенно больше. И все они – наши жизнь.

А зима, да, в этот раз будет долгой.