«Российское общество и вызовы времени», книга

Но все же главная причина быстрой дискредитации идеи демократии состояла отнюдь не в отторжении ее ценностей обществом. Этого отторжения, о чем свидетельствуют многочисленные исследования, не было ни в 90-х годах, нет его и сейчас. Что действительно было, так это весьма смутное представление о сути этой самой демократии. А главное – разочарование в собственном политическом выборе, сделанном в начале 90-х, в команде Б. Ельцина – Е.  Гайдара. Сейчас уже очевидно, что эта команда имела в качестве главной цели «ударное» строительство капитализма, а создание демократических институтов, норм и практик рассматривала в качестве сопутствующего фактора, полагая, что рынок и конкуренция рано или поздно их сформируют чуть ли не автоматически. Многие из этой команды и вовсе считали, что рынок и свобода предпринимательства – это и есть демократия. Известный американский социолог А. Пшеворски в свое время охарактеризовал такое поведение элит как «авторитарный соблазн», порождаемый нетерпением реформаторов быстро осуществить преобразования «любой ценой, даже ценой демократии».

Необходимо признать, что и значительная часть общества в начале 90-х годов мыслила примерно так же. Их поддержка демократии на начальном этапе реформ, как уже отмечалось, была скорее условием развития свободного рынка, на который возлагались основные надежды на улучшение жизни в стране. Как весьма образно на этот счет высказался М. Кантор, русский народ воспринимал демократию как "буржуазность, данную вместо равенства". Дав карт-бланш на проведение реформ Б. Ельцину и его команде, общество фактически отвергло не только альтернативные, возможно более щадящие варианты проведения рыночных реформ, но и необходимость синхронизации их политических и экономических слагаемых. С этой точки зрения негодование значительной части населения нашей страны по поводу «лихих девяностых» выглядит довольно лицемерным, хотя и понятным, учитывая, что шок от капитализма по-российски был настолько силен, что породил феномен посттоталитарной травмы, полностью залечить которую не удается до сих пор.

Да, собственно, и пресловутая 85%-ная поддержка действующего президента наполовину весьма условна: безоговорочно одобряют его деятельность около 42% респондентов, тогда как 43% с чем-то в ней согласны, а с чем-то – нет. При этом 54% тех, кто безоговорочно поддерживает В.В.  Путина, считают, что ситуация в стране за последний год никак не улучшилась, а 36% даже полагают, что она ухудшилась (табл. 6.3).

Структура и динамика доверия в течение последних лет говорят о достаточно устойчивом дисбалансе в пользу институтов, деятельность которых олицетворяет общегосударственные, а не частные интересы: под ними здесь понимается все многообразие индивидуальных, групповых, корпоративных, региональных запросов и потребностей. Примечательно, что с точки зрения доверия к этим институтам трудно отнести даже судебную власть, функции которой заключаются в защите интересов каждого гражданина независимо от его статуса или принадлежности к социальной группе. Как показывают результаты опроса, суду доверяют всего около четверти наших граждан, причем этот показатель в последние годы практически не менялся: ни эмоциональный подъем в связи крымскими событиями, ни тревожные настроения в условиях экономического кризиса не повлияли на отношение общества к этому институту.

<...>

Так, в октябре 2016 г. Государственной думе доверяли 35% хорошо обеспеченных респондентов и только 11% – плохо обеспеченных, политическим партиям – 21 и 7% соответственно.

Однако для избирателей, проголосовавших за конкретную партию, мотивы выбора оказались различными, о чем говорят ответы респондентов относительно партий, прошедших в парламент, и для сравнения – о не прошедшей в парламент партии «Яблоко» (табл. 8.6). Так, мотивом близости идеологии и программы партии больше других руководствовались сторонники КПРФ и «Яблока» (по 36%) и несколько в меньшей степени – сторонники «Справедливой России» (30%) и ЛДПР (28%). А наименее характерным он оказался для электората «Единой России» (18%), что противоречит мнению о первенстве этой партии в части идейного влияния. Ведущим мотивом для сторонников «Единой России» оказалась поддержка деятельности президента В.В. Путина (35%). Президент в ходе предвыборной кампании и после выборов неоднократно подчеркивал ее системообразующую роль. Еще более красноречиво на эту тему высказался премьер-министр Д.А. Медведев в ходе очередного XVI съезда партии в январе 2017 г., на котором он был переизбран ее председателем. Он заявил, что «Единая Россия» – это не просто партия конституционного большинства, а, без преувеличения, правящая партия, главный политический ресурс президента страны. По сути, это указывает на признаки сращивания законодательной и исполнительной власти в стране. А с учетом того, что, по словам премьер-министра, «единороссы» через свои приемные выстроили целую партийную систему защиты прав граждан, то и судебной.

Наибольшие разночтения среди экспертов вызвал вопрос об идейно-политической дифференциации российского общества, о наличии или отсутствии ценностного раскола в обществе. Большинство опрошенных подобного раскола не наблюдают, но по разным причинам. Например, Т.А.  Алексеева и И.Л.  Недяк – по причине деидеологизации российского общества, безразличия подавляющего числа граждан ко всему, что выходит за пределы их повседневной жизни. И.Л. Недяк по этому поводу высказалась так:

«Я разделяю мнение коллег, считающих, что в сегодняшнем обществе нет внятной системы ценностей. Поэтому говорить правомернее не о ценностном расколе, а о ценностной дезориентированности общества, которое еще не пришло в себя и не нашло себя после шока 90-х. Кстати, высокий уровень поддержки президента обусловлен, в частности и тем, что он дал обществу вполне четкий ориентир, в сферу притяжения которого многие граждане попали не столько по «идейным» соображениям, сколько в силу отсутствия иных внятных ориентиров»

И.Е. Дискин объясняет это тем, что 90% населения страны разделяют ценности, с которыми выступает президент: патриотизм, социальная справедливость и свобода. Можно ли считать такое общество ценностно расколотым?

Примерно об этом же, только с обратным знаком, говорил В.Л.  Иноземцев: В России нет раскола, а есть консолидированное довольно тупое агрессивное общество и некоторое количество диссидентов, которые никогда не были оппозицией. В этом наша проблема. У нас нет оппозиции – у нас есть несогласные. Несогласные есть везде, но они не та группа, которая может претендовать на альтернативное видение общественного состояния. Эта группа слишком мала, чтобы заявлять о расколе общества.

Н.Е. Тихонова и А.Л. Андреев, напротив, признают существование идеологического раскола, причем вполне традиционного для российского общества – на национал-консерваторов и либералов-западников (А.Л.  Андреев) и «славянофилов» и «западников» (Н.Е.  Тихонова). Причем процентное соотношение их между собой оба эксперта указывают одинаковое – 85% против 15%. Н.Е. Тихонова при этом отмечает, что эти два крупных идеологических кластера не являются монолитом и в них, в свою очередь, представлены разные идеологические течения. По мнению С.Ю. Барсуковой, раскол в обществе настолько силен, что для его преодоления требуется дискурс общей войны, внешних угроз. Вот этот раскол преодолевается через апелляцию к более страшному противнику.

Л.Г. Бызов весьма серьезным и еще не до конца отрефлексированным научным и экспертным сообществом считает нынешнее размежевание в обществе. В частности, он обратил внимание на то, что значимость и влияние меньшинства, которое составляет, по разным оценкам, 10–15%, в действительности существенно выше приводимых статистических показателей, поскольку в руках этого меньшинства достаточно мощные информационные ресурсы, определенные связи с внешним миром, креативные способности. Что же
касается собственно консервативной части общества, то она тоже невелика. Проблема состоит в том, что «конформистская середка», которая реально представляет сегодня большинство общества, примкнула именно к консервативному меньшинству, что и дает ему такое преимущество. Она не имеет каких-то глубоких убеждений, эти люди привыкли следовать за властью, следовать за федеральными СМИ и ретранслировать их точку зрения. Причем раскол между консервативно-реакционной частью общества и креативным классом уже практически дошел до уровня холодной гражданской войны. Констатируя такой раскол, В.В. Лапкин главной проблемой большей части общества считает его ценностную индифферентность при жестком противостоянии друг другу идеологически ориентированных меньшинств. Причем внутри каждого идеологического сегмента, в свою очередь, перманентно возникают конфликты по самым разным поводам. Не только в либерально-оппозиционном лагере, но и среди поддерживающих власть есть сторонники самых различных взглядов – от антикоммунистических, националистических до откровенно советских. И это тоже является фактором, препятствующим политической консолидации общества в целом. Ни присоединение Крыма, ни рост рейтинга президента России в идеологическом смысле, по мнению В.В. Лапкина, не сгладили эти расколы, скорее, напротив, их усугубило.

М.Ф.  Черныш обратил внимание на драматическую историю страны как важнейший фактор долготерпения россиян: «У  нас есть опыт советского времени, есть опыт XX в., в этом опыте есть несколько кровавых войн, огромные человеческие потери, есть в опыте попытка реформирования начала 90-х, которая по большому счету провалилась и привела к ухудшению ситуации в стране, есть опыт дефолта 98 года... И вот этот опыт – это своего рода прививка, которая заставляет людей подумать, прежде чем следовать за какими-то лидерами, прежде чем протестовать»

Близких позиций придерживается С.И. Каспэ, полагая, что ожидания населения далеки от катастрофических, прежде всего потому, что по крайней мере у значительной части респондентов есть довольно четкое и достигнутое на собственном опыте понимание того, что такое катастрофа. Причем я бы подчеркнул, что это не только опыт 90-х годов, когда не было денег. Но это и опыт непосредственно предшествовавших им 80-х и начала 90-х годов, когда не было еды. Соответственно, до тех пор, пока эти точки отсчета остаются релевантными, думаю, что большинство населения готово терпеть, понимая, что это, может быть, кризис, но не катастрофа. Б.И.  Макаренко полагает, что до сих пор продолжает действовать эффект крымского консенсуса, тем более что государство очень активно поддерживает повестку дня «осажденной крепости». А в осажденной крепости люди не требуют роскошных пиров и тонких вин. Когда враг осаждает со всех сторон, против коменданта не будут выступать. Это два главных фактора.

С.Ю.  Барсукова не согласилась с тем, что относительно спокойная реакция россиян на кризис обусловлена исключительно особенностями их менталитета. По ее мнению, россияне пока могут гасить кризисные явления собственными самоинициативными действиями. Например, они могут вместо Турции поехать в Крым. Вот когда они никуда не смогут поехать, то это будет качественно другая ситуация для них. Сейчас же они не могут покупать овощи в прежнем объеме, но они могут усилить дачную активность. Пока у них есть, я бы сказала, такой репертуар действий, которые можно назвать маневренными действиями.

Ж.Т. Тощенко отсутствие оснований к трансформации политической системы связывает с застоем в политической элите, с тем, что теперешние лидеры, которые на слуху, уже уходят в прошлое. Их время уже прошло: и КПРФ, и ЛДПР, и даже «Справедливой России». Требуются новые лидеры.

Что же касается демократизации общества, то, по мнению С. Ю. Барсуковой, она невозможна в силу неблагоприятной ситуации в экономике страны. Трансформация будет происходить, но в направлении моноцентричности власти. А внешний флер расцвета демократии, оздоровления общества будет камуфлировать процесс усиления конкуренции за все сужающуюся ресурсную базу. Прямо противоположной точки зрения придерживается Ю.А. Красин. Он описал нынешнюю ситуацию так: Например, цены на нефть низкие, Резервный фонд иссякнет примерно к началу следующего года, гасить социальные противоречия будет нечем, раздражение народа будет расти. Это заставит людей, у которых есть здравый смысл, думать о  каких-то изменениях. Г.Г.  Водолазов также не исключает гипотетической вероятности демократизации российского общества. Но и он подчеркивает, что некоторая демократизация возможна лишь под давлением организованных сил гражданского общества, при некотором понимании правящей экономической и  политической элиты того, что уклонение от реформ, направленных на ослабление социального неравенства, грозит громадными бедами стране и самой этой элите. Примерно той же точки зрения, что и Ю.А. Красин, и Г.Г. Водолазов, придерживаются В.А. Рыжков и Б.И. Макаренко, с той лишь оговоркой, что политические реформы при действующей власти, если и возможны, то носить они будут скорее имитационный характер. Вот что по этому поводу сказал Б.И. Макаренко: Реанимация демократических ценностей и институтов, я уверен, произойдет. Только у меня все меньше надежд, что это возможно естественным эволюционным путем, без потрясений и кризиса.