«Первый раз я искренне помолился, когда был серьезно ранен»

Беседа с военкором Александром Коцом

Можно связывать эти истории с Богом, можно кривиться в ухмылке, но факт – как пуля: если не сразило, то хотя бы задело. Известный военный корреспондент Александр Коц не раз прощался с жизнью, но везде его спасали крест и молитва. Он истекал кровью во время войн, попадал в плен в арабских республиках, оказывался в эпицентре теракта в Грозном, выносил раненых детей из школы в Беслане под автоматным огнем бандитов – да где он только не был в сошедшем с ума XXI веке! Все горячие точки мира зафиксировались в его фотоаппарате и блокноте, слившись в одну черную предапокалиптическую картину («картинку», как говорят репортеры). В перерыве между командировками Александр рассказал мне о своем крещении, чудесных спасениях и о работе военного корреспондента на линии огня.

 

– Саша, ты мне однажды говорил, что был крещен в Морском соборе Петербурга, когда тебе было 10 лет, получается – в 1988 году. Это было как-то связано с тем огромным религиозным подъемом, который тогда наблюдался в советском обществе?

– Скажу честно, на тот момент для меня это была скорее дань моде. Меня больше волновали внешние атрибуты – крестик, цепочка, – чем внутреннее наполнение. Семья моя тогда была не слишком религиозна. Просто так совпало. Мы приехали из Владивостока в Ленинград к родственникам на каникулы. Я даже не помню, как принималось это решение. Верующим я себя осознал значительно позже.

Неважно, как человек приходит к Богу. Главное, что приходит

– К твоему осознанию мы вернемся чуть позже. А пока, чтобы не уходить от темы, спрошу: как тебе, журналисту с огромным стажем, кажется – почему сегодня нет в обществе такого восторга перед церковью, как в 1980-е или 1990-е? Храмы в Москве и в больших городах переполнены, да, но с другой стороны – огромное количество тех, кто очень враждебно относится к РПЦ. Что сломалось в русском обществе в нулевые?

– Ну, опять же, в начале 1990-х, мне кажется, был некий элемент кампанейщины. Долгие десятилетия церковь находилась в положении если не угнетенного, то точно не полноправного общественного института. Часто порицалась, подвергалась насмешкам и унижениям. При этом в душе-то своей русский человек всегда осознавал, что это нечто сакральное. Генную память никуда не денешь, культурный код не вытравишь. Поэтому, когда запреты рухнули, народ и повалил в храмы. Кто-то по зову души, кто-то – из чувства солидарности. На самом деле, неважно, как человек приходит к Богу. Главное, что приходит.

Я не думаю, что сегодня стало больше людей, которые враждебно относятся к РПЦ, чем в те же советские годы. Просто они стали громче, у них появились новые возможности самовыражения – Интернет, телевидение и тд. Мне не кажется, что это какой-то критический процент наших сограждан. Поэтому трагедии из этого делать бы не стал. Во все времена существовали блаженные, бесноватые и просто глупые люди. Можно, конечно, винить резкий переход от патриархального общества к обществу потребления, но это сильно упрощенное объяснение. Давайте скажем честно: сейчас и голос РПЦ не всегда слышен. Особенно когда мнение Церкви, ее пастырей должно прозвучать уверенно, громко и примирительно.

– В одном из интервью я прочитал, что впервые по-настоящему к Богу ты обратился в Грузии, ты тогда был в очередной командировке в очередную горячую точку…

– Не бывает атеистов в окопах под огнем. Каким бы убежденным агностиком или атеистом ты ни был, в минуты смертельной опасности все равно задумываешься о том, что дальше, рассчитываешь на какое-то чудесное спасение. И в этом, как не странно, и есть доказательство существования высших сил. Потому что этот страх перед неизвестным и надежда на чудо тоже прописаны в генах. В августе 2008-го я оказался в ситуации, в которой выжить было почти невозможно. Вокруг меня, прямо на моих глазах, погибали люди, я получил серьезное ранение. И тогда, наверно, я в первый раз молился искренне. Чего уж там, порядочным верующим меня вряд ли можно назвать. Чувство страха было, но чувство обиды, что все закончится здесь и сейчас, было куда сильнее. И эту обиду я высказывал Богу, торгуясь с Создателем. И Он снизошел. И даже о предмете торга позже забыл.

В этом же бою (об этом я узнал уже через год) погибал механик-водитель Олег Ридель. Вообще-то, когда его обнаружили на следующий день, думали, что погиб. Но когда попытались взять его автомат, Олег крепко сжал цевье. Он говорит, что уже в полузабытьи к нему явились какие-то старцы с белыми бородами и в танкистской робе. И говорили с ним, чтобы он не отключался. Вот что это было?

Бог, безусловно, помогает, но слепо надеяться только на Него – неразумно

– Я знаю, что в твоей журналистской работе были еще примеры чудес, моментов, когда ты понимал, что Бог есть и что без Него никак. Например, в Маалюле…

– В Маалюле, христианском городе-святыне, где до сих пор есть люди, говорящие на языке Христа – арамейском, – в первый раз я оказался в 2013 году. Мы попали в очень сложную ситуацию, оставшись между отступившей армией и захватившей город Нусрой. И выбрались оттуда каким-то чудом под сильнейшим обстрелом. Может быть, это опыт, а может, помогли древние храмы, позже поруганные и оскверненные террористами. Но спустя два года я приехал в уже освобожденную Маалюлю с восстановленными крестами, почти реставрированным монастырем Святой Феклы...

Конечно, все не так просто – помолился и спасся. Разные бывали ситуации и в Ливии, где нас действительно взяли в плен. И в Донбассе, когда мы в ночи пытались добраться из Новоазовска в Донецк, но в какой-то момент передумали, словно кто-то направил нас обратно. Бог, безусловно, помогает, но слепо надеяться только на Него – неразумно. Как говорится, на Бога надейся, а сам не плошай.

 

 

– Есть ли у тебя икона, крестик или любой другой религиозный символ с историей?

– В 2004 году я потерял свой серебряный крестик, обычный, простой. А надо было ехать в командировку в Чечню. И тогда мой товарищ Дмитрий Стешин без разговоров снял с себя плетеный крестик из красного шнурка, сделанный в одном из сербских монастырей в Косово.

9 мая я стоял у ВИП-трибуны стадиона «Динамо» в Грозном, наблюдая за праздничным парадом. Внезапно что-то грохнуло так, словно с небоскреба свалился огромный трактор. В воздух поднялись кирпичи, доски, дым, пыль... Меня опрокинуло на трибуны, рядом лежал фотограф Рейтер Адлан Хасанов, ему снесло полголовы, а у меня не было ни царапины, только сильная контузия. В этом теракте погиб президент Чечни Ахмат Кадыров...

А крестик я товарищу решил не возвращать. Он и не был против.

Мир – не черно-белый, в нем полно ярких и красочных оттенков

– Сейчас буду жути нагонять! Когда смотришь сегодня новости, то возникает ощущение, что близок конец света, что Бог за что-то проклял землю, что мы, как говорится, на пороге Апокалипсиса. А каковы твои мысли и ощущения на этот счет, как человека, который находится непосредственно в гуще всех этих событий?

– Я бы не был столь пессимистичен. По телевизору все выглядит несколько страшнее, чем есть на самом деле. С одной стороны, картинкой практически невозможно передать атмосферу, эмоции, ощущения, которые ты испытываешь на войне. Это на словах не объяснить, я пробовал, люди не понимают. Но при этом, когда происходят ужасные события, они и иллюстрируются соответствующими кадрами. Хотя вокруг этого кипит жизнь, в Дамаске пробки, в Донецке все кафе забиты молодежью, в Кабуле молодая группа «Кабул Дримз» дает мощный рок-концерт. Мир – не черно-белый, в нем полно ярких и красочных оттенков.

– Ты в Сирии частый гость. Как ты можешь описать современную картинку с места событий, связанную с жизнью христиан, с христианскими святынями? И сразу еще вопрос: на твой взгляд, действительно ли ИГИЛ – это один из проектов Запада, и уничтожение христианского мира – одна из целей?

– Я конспирологию вокруг проектов Запада разводить не буду, для этого есть люди другой профессии и другого склада. Сирия до войны была страной, в которой совершенно спокойно сосуществовали и мусульмане, и христиане. Идеология Исламского государства не подразумевает равноправного совместного проживания людей различных верований. И, кстати, христиане в этом плане не в самом худшем положении. По крайней мере они «люди книги». А вот те же езиды считаются сектантами и однозначно подлежат уничтожению. Как и алавиты.

Христиане же живут на территориях, подконтрольных ИГИЛ, на правах нелюдей. Есть, к примеру, такой многострадальный город Карьятейн. Его освободили в прошлом году, а буквально на днях он был снова захвачен террористами. Это преимущественно христианский город. И во время власти Исламского государства всех христиан там метили – брили налысо, чтобы можно было отличить от правоверных. Ничего не напоминает? Так в еврейских гетто когда-то заставляли носить на одежде звезду Давида. Им запрещали отправлять религиозные обряды, запрещали работать, запрещали сидеть рядом с мусульманами, обязывали платить налог-джизью. Обращались, как со скотом. А для того, чтобы шариатский суд мог казнить христианина, достаточно было словесных показаний двух свидетелей.

Мы разговаривали со священником в Хомсе, который, рискуя собственной жизнью, несколько месяцев вытаскивал из Карьятейна различными ухищрениями своих прихожан, переодевая их, подделывая документы... Это была очень рискованная работа, но он ее делал. Такой православный спецназ.

– А по твоим наблюдениям, Сирия – это христианская страна? Это я к тому спрашиваю, что одна из причин, почему Россия ввязалась в войну, – это спасение христианского мира (так, по крайней мере, утверждали некоторые СМИ), но, может быть, из носителей веры там только древние храмы, а современные сирийские христиане о Боге не думают?

– Нет, ну Сирия и до войны, и сегодня – это, безусловно, мусульманская страна. Христиан там по переписи 2010 года было всего 5-6 процентов. Кстати, в 2012 году была принята новая конституция, по которой в Сирии нет официальной религии. Этим Асад после начала волнений хотел подчеркнуть курс на либерализацию, но было уже поздно.

Но современное государство Сирии построено, в том числе, и на христианских ценностях, на христианской истории. В центральной мечети Дамаска – мечети Омейядов – стоит ковчег с частицей мощей Иоанна Крестителя. И по главной улице старого города виа Ректа он когда-то ходил, по преданиям. И в храмах мы видели и свадьбы, и крестины, и на Пасху приезжали в Сайднайский монастырь. Людей – море. И, что самое приятное, – очень много молодежи.

 

 

– И последний вопрос. Вчера общался с деканом журфака одного из университетов страны. Он рассказал, что в последние годы, как никогда, много желающих поступать на журналистику. Причем очень много мальчиков, чего никогда не бывало. Я уверен почему-то, что они грезят о работе военными корреспондентами. Как считаешь, чем вызван такой интерес к профессии? Тебе часто пишут подростки, которые мечтают стать военными корреспондентами? Что ты им обычно говоришь?

– Когда ты смотришь по телевизору на мужественное лицо моего друга, крестного отца моей дочери Евгения Поддубного, в бронежилете, на фоне стреляющего танка, трудно удержаться от соблазна ему подражать. Если серьезно, то начавшаяся в 2014 году война в Донбассе показала серьезный кадровый голод в российском журналистском корпусе. Подготовленных военкоров можно было пересчитать по пальцам. Но за первые два года этого конфликта выросло новое поколение фронтовых репортеров, способных качественно выполнять свою работу.

Ну, а Сирия для них стала очередным экзаменом, который они с честью сдали и продолжают сдавать. Появились новые лица, новые имена. И это заметно. В конце концов, в калейдоскопе орущих ток-шоу и бессмысленных сериалов – это единственный островок серьезности, мужественности, отрешенности, если хотите. Поэтому желание молодежи мне понятно. И ко мне действительно часто обращаются студенты, я выступаю перед ними на разных площадках. И обычно я заканчиваю разговор советом: не идите в военкоры. Ну зачем нам, старым дядям, молодые конкуренты? (смеется).