Русская ментальность и социализм.

Советский строй, прожив 70 лет, оставил глубочайший след в истории русского национального самосознания. С одной стороны, русский народ, мы с вами, до сих пор разделены в оценке истории коммунистического прошлого, причем разделены жестко, до полного неприятия СССР или фанатичной любви. Либералы, «русские националисты», монархисты давят на отсутствие свобод и работу из-под палки в СССР, потери в войнах, ГУЛАГи и репрессии. Сторонники СССР, наоборот, рьяно встав вокруг воображаемого красного знамени, не замечают недостатков жизни в СССР и обливают помоями как настоящее, так и имперское прошлое. Для одних не было России в 1917-1991 годах. Для других Россия началась только в 17-м. Категорическое неприятие противоположных позиций не просто делит наше общество, но и не даёт взглянуть объективно – как на СССР, так и на современную и царскую Россию.

Именно объективности не хватает при рассмотрении тематики, связанной с историей мировоззрения русского общества в советский период. Замечу. Этот важнейший вопрос сегодня пропитан насквозь идеологией – как советской, так и антисоветской. Однако, не рассмотрев его объективно, невозможно подойти к тем явлениям, что стали основой мышления и взглядов уже постсоветского социума. Конечно, данная тема требует глубокого изучения, однако здесь автор постарается обрисовать её по верхам.

Ни для кого не является секретом гигантский подъем общественного воодушевления, связанный с осуществлением социалистических преобразований в 1920-1930-е годы. Страна, до того мятущаяся в поисках новой идеологии, разочарованная как в православии, так и в народности, и в итоге убившая в себе преклонение перед самодержавием, страна требовала и получила новый образ жизни, новую, скажем так, стратегию развития. И основана она была на коммунизме.

И это, по сути, не было неким парадоксом России конца 19-го века. Старый проект, условно названный нелюбимым мною С. Э. Кургиняном: «Крест на Святой Софии», т. е. достижение русскими бывшего средоточия православия – Константинополя, и создание мирового православного (славянского) государства, закончился в 1878 году, практически, за шажок до цели. Вместе с ним порушилось и всё остальное: Как только этот глобальный проект кончался — пишет С. Э. Кургинян -  крест на Святой Софии или Царство Божие на всей земле, — у всего этого кончались силы, и оно так или иначе разваливалось". (http://delyagin.ru/citation/13058-russkij-mir-missiya-rossii-i-globalnyj-proekt.html).

Свято место пусто не бывает, потому российское общество, особенно его молодая, уже отреформированная часть из новой интеллигенции, старых разночинцев и оставшихся не у дел дворянских детей стала искать новую идеологическую опору, новый, с большой буквы, Проект.

Почему же из всех идеологем в России восторжествовала левая идея?

Обратимся здесь к современнику революции. Н. Бердяев, последовательный критик революции и большевизма, всё же признавал глубинные ментальные причины симпатий большинства населения к этой идеологии: «Большевизм гораздо более традиционен, чем это принято думать, он согласен со своеобразием русского исторического процесса. Произошла русификация и ориентализация марксизма ... Либеральные идеи, идеи права, как и идеи социального реформизма, оказались в России утопическими. Большевизм же оказался наименее утопическим и наиболее реалистическим, наиболее соответствующим всей ситуации, как она сложилась в России в 1917 году, и наиболее верным некоторым исконным русским традициям и русским исканиям универсальной социальной правды, понятой максималистически, и русским методам управления и властвования насилием. (В статье, написанной в 1907 году и вошедшей в мою книгу «Духовный кризис интеллигенции», СПб., 1910, я определенно предсказал, что если в России будет настоящая большая революция, то в ней неизбежно победят большевики.) Это было определено всем ходом русской истории, но также и слабостью у нас творческих духовных сил. Коммунизм оказался неотвратимой судьбой России, внутренним моментом в судьбе русского народа».

Интеллигенция, не в пример современной, тогда остро чувствовала, что хочет народ: недаром первые из социалистических движений объявляли себя поборниками крестьянской общины, противопоставляя себя частникам и индивидуалистам запада, как община при Столыпина отторгала хуторян.

И в этом, как кажется автору, сокрыт секрет такой полной и абсолютной победы большевиков в период Гражданской войны. К 1922 году в стране, если отбросить все идеологические штампы, воцарилось государство-община – аватар или слепок чаяний большинства населения России – крестьян-общинников и городской интеллигенции. Однако, как и любая власть, большевики, столкнувшись с реальностью, внесли в эту идею такие коррективы, что в итоге община приказала долго жить.

1930-е годы стали апофеозом «государства-общины» с Отцом во главе и коллективностью в хозяйстве, которую в многих местах, уже разбалованных капиталистическим хозяйством с его кулаками-производителями и хуторянами, пришлось возвращать силой. Однако время и эпоха требовали индустриализации хозяйства, то есть переноса массы народа в города, что и было в итоге осуществлено.

Однако город для общественной ментальности совсем иное место. В отличие от любой крестьянской общины, в городе бывшие крестьяне, разделенные на отдельные квартиры или комнаты в коммуналках, с более высокими доходами, а, значит, и с высоким уровнем потребления вещей, могли удержать коллективизм в себе только при первом поколении. Завод стал коллективом-общиной, а заводское начальство заменило общинного старосту. Однако, при Сталине, как многие удивятся, было создано жесткое расслоение по уровню зарплат: обычный рабочий-слесарь получал в разы меньше инженера, а тот – профессора. Уровень потребления, соответственно, был разным. И чем больше людям давали жилплощади, чем больше люди огораживались вещами, статусом, заработными платами, тем все менее коллективистские настроения бытовали в обществе. Город – это инкубатор мещан, и советский город не стал исключением.

Все эти процессы как вал пошли в годы правления Хрущева, объявившего целью социализма и СССР «догнать и перегнать» США по потреблению. Коммунизм по сути приравняли к высокому потреблению, что не могло не сказаться на настроениях населения. Как говорят многие ученые-экономисты сегодня, в СССР планомерно создали общество потребления, но не дали этому обществу самого главного – товаров, чтоб их потреблять. Тем не менее, перерождение советского человека-общинника в абсолютно капиталистического мещанина-единоличника продолжилось. И здесь в немалой степени виновата, на мой взгляд, жилищная программа СССР.

Живя в деревне, ты хочешь-не хочешь, а постоянно на улице. Постоянно в контакте со своими односельчанами-соработниками. При СССР вы все –  члены не просто одного поселка, но и одного колхоза, одного клуба с развлечениями, одного досуга, а ваши дети в одной школе и детском саду. При этом, имея собственное отдельное жильё вы всегда можете при желании зайти домой и отдохнуть от общества, что порождает баланс связей в деревенской общине. Крестьянин не замыкается на себе, но и не растворяется в общине. В городе же рабочие, живя в тесных бараках либо коммуналках, хотели только одно – отгородиться от всех остальных не тканью, а нормальными стенами. Заиметь ту самую малую долю личного пространства, которого не было при заводском жилье. И советская жилищная программа дала рабочим именно это – отдельные благоустроенные, маленькие по размеру, но свои собственные квартиры в панельных муравейниках. Кол в сердце для общинной ментальности: у рабочего появилась собственность, которую он просто не захотел кому-то отдавать. Работа на заводе с его всё большей автоматизацией свела на нет необходимость в коллективе. Чем более происходила автоматизация производств, тем меньше рабочие буквально видели друг друга. Отношения коллективизма больших групп окончательно были вытеснены профессиональными связями между небольшими группами.

Личные квартиры и стесненность в них привела также к быстрому, в масштабе двух поколений, падению советской рождаемости. На селе ребенок – ещё одни рабочие руки, а в городе – обуза, которую некуда деть. Семейные связи старых времен, где детей много, и все живут под одной крышей или рядом, через пару домов уже со своими семьями, а потому поддерживают тесные контакты и строгую возрастную иерархию, сменились отношениями родителей-детей и, максимум, дедушек\бабушек и внуков. Даже в семейной сфере группы стали очень малыми и аморфными.

Все это вместе привело к формированию абсолютного нового типа советского человека и советской ментальности – атомизированного единоличника-мещанина, живущего в отдельной квартире с минимум общения даже с соседями по лестничной клетке. Рабочего-индивидуалиста, научного работника-индивидуалиста.

А такой человек даже советским считаться может с огромной натяжкой. Скорее, то идеальный продукт для современного капитализма. Того самого, которого советские люди, сами того не ведая, стали желать.

И они его, конечно, получили.