Кто же так разозлил американцев?

Владимир Можегов, публицист​

Нынешние президентские выборы в США принесут, вероятно, еще много интересного. Но уже ясно одно: успехом всех своих несистемных кандидатов - Трамп, Сандерс, Круз - простая Америка говорит об отказе в доверии истеблишменту, собственной власти. Последнее едва ли стало такой уж неожиданностью.

Быстрый и убедительный успех «Движения чаепития» (Tea Party movement), появившегося в 2009-м; движение «Оккупай Уолл-Стрит» (Occupy Wall Street) в 2011-м... Все это были звоночки надвигающегося «бунта против элит», новым проявлением которого стала невероятная по накалу страстей избирательная кампания Трампа.

Но каковы причины этого бунта? Что же происходило в Америке все эти годы, чтобы так разозлить самые широкие слои населения, от среднего класса (Tea Party movement) до бунтующих хиппи Occupy Wall Street, социалистов Сандерса и националистов Трампа?

Большой куш

Политическую жизнь современной Америки определяют два основных интеллектуальных течения: неолиберализм и неоконсерватизм. О последнем сказано уже достаточно, а потому стоит разобраться с тем, что же представляет собою неолиберальная парадигма.

Термин «неолиберализм» впервые прозвучал на встрече либеральных интеллектуалов, организованной в Париже в августе 1938 года, собравшей европейских экономистов, враждебных всем формам вмешательства государства в экономическую жизнь. Встреча получила название «Коллоквиум Уолтера Липпмана». Ее участники заявили пафосную задачу – отстоять либеральную свободу от социализма, сталинизма, фашизма и прочих форм государственного принуждения и коллективизма.

Уолтер Липпман – личность любопытная. В Америке его называют «отцом современной журналистики», у нас его знают как одного из создателей терминов «общественное мнение» (одноименная книга 1922 г.) и «холодная война» (одноименная книга 1947 г.). Для понимания истоков и дальнейших судеб неолиберализма это важное имя. Поэтому скажем о нем несколько слов.

Он родился в 1889 г. в Нью-Йорке в состоятельной еврейской семье выходцев из Германии. По окончании Гарварда Липпман занялся политической журналистикой, и уже в 1916 г., привлеченный ближайшими советниками Вильсона банкиром Бернардом Барухом и «полковником» Хаусом (Edward Mandell House), оказался в штабе президента. Столь стремительная карьера объясняется просто: Липпман был креатурой банкирского дома JP Morgan Chase, игравшего огромную роль в американской политике.

В администрации президента Липпману поручают важное дело: необходимо срочно изменить настроение американского общества от традиционного изоляционизма в сторону принятия войны. Липпман привлекает к работе Эдварда Бернейса (племянника Зигмунда Фрейда, изобретателя PR), и за несколько месяцев друзьям удается почти невозможное: с помощью изощренной пропаганды и красочного живописания вымышленных зверств немецкой армии в Бельгии толкнуть общественное мнение Америки «в пучину массовой военной истерии».

В конце войны Липпман принимает живейшее участие в составлении знаменитых «Четырнадцати пунктов» Вильсона и работе Версальской конференции. Здесь же, за кулисами конференции, он участвует в создании англо-американского Института по международным отношениям. Эта структура, а также рождающийся в это же время Совет по международным отношениям (Council on Foreign Relations, CFR) создаются как органы влияния финансовой элиты на англо-американскую политику в деле распространения либеральных идей. Это фактически первые осевые структуры неолиберализма.

Следующим важнейшим этапом в основании нового финансово-экономического порядка Европы становится разработанный группой Моргана «План Дауэса» для Германии. После чудовищной гиперинфляции, буквально опустошившей Германию в 1923-м, все активы страны, ее машиностроение, железные дороги, банки, управление налогами переходят под власть «финансовых комиссаров» Моргана. «План Дауэса» фактически означает «приватизацию» Германии американским банковским капиталом.

Это и был главный приз Мировой войны. Теперь этот полновесный золотой куш будет положен в основание того, что Джон Мейнард Кейнс назовет «трансатлантическим круговоротом бумаг». Из Центробанков Берлина, Лондона, Парижа и Нью-Йорка американские банкиры создадут что-то вроде гигантского казино, через которое будут прокручиваться многомиллионные суммы «немецких репараций».

Но в конце концов невероятных размеров спекулятивный пузырь лопнет, игра банкиров закончится грандиозным биржевым крахом, под обломками которого окажутся погребены экономики западных стран. Американскому капиталу придется бежать с тонущего германского корабля, а на весь западный мир опустится ночь Великой депрессии...

В эти годы большую популярность в Европе обретает экономическое учение Джона Мейнарда Кейнса, предлагающее компромиссный путь, альтернативный как чрезмерностям анархического капитализма, так и пугающим экспериментам социализма, и предполагающее активное вмешательство государства в экономику и финансы. В это время все в Европе согласны с замечанием Кейнса «Капитализм является странным убеждением, что самые мерзкие люди из самых мерзких мотивов как-то действуют на всеобщее благо».

Идеями Кейнса окажется вдохновлен и новый президент Америки Франклин Рузвельт. А в Германии на фоне тотального разгрома, оставленного десятилетием полномочной власти американского банковского капитала, и активизации Коминтерна, грозящего вновь зажечь в Европе огонь мировой революции, к власти приходит Гитлер, предлагающий иной выход из экономического тупика.

За несколько лет новому германскому правительству действительно удастся создать в центре Европы экономический остров стабильности. В это время Ллойд Джорж называет Гитлера немецким Джорджем Вашингтоном, лорд Галифакс – «бастионом против большевизма», а Уинстон Черчилль признается, что желал бы найти Британии собственного Гитлера для воссоздания могущества, если той вдруг случится когда-нибудь проиграть войну.

Можно сказать, что в эти годы интерес к либерализму на Западе иссякает целиком, полностью и, как кажется, безвозвратно. В умах европейской элиты царят идеи кейнсианства, корпоративизма и национального социализма. Именно в этот момент в Париже собирается «Коллоквиум Уолтера Липпмана», непосредственной целью которого становится создание фронта борьбы с экономической теорией Кейнса.

Во враждебном мире кейнсианства

Формальным предметом встречи, состоявшейся в августе 1938-го, стало обсуждение книги Липпмана «Хорошее общество» (The Good Society, 1937) – антикейнсианского манифеста, объявляющего коллективизм началом начал всякого греха, несвободы и тоталитаризма.

Термин «неолиберализм», который впервые прозвучал на этом «учредительном съезде» антикейнсианской партии, был введен в пику старому либерализму с его идеей «невмешательства» (Laissez-faire). Это любопытный момент.

«Конец Невмешательства» (The End of Laissez-faire) – так называлась работа Кейнса 1926 года, в которой английский экономист утверждал, что вопрос о вмешательстве или невмешательстве государства в свободу рынка должен в каждом отдельном случае решаться особо.

Идея государственного контроля за финансовыми потоками не могла, разумеется, обрадовать банкиров. И когда идеи Кейнса начали входить в силу, банкиры выставили против него своего ставленника, австрийского экономиста Фридриха фон Хайека. Хайеку нашли место профессора Лондонской школы экономики, откуда он и начал свою кампанию против Кейнса.

Так, Хайек заявил, что при свободной конкуренции «невмешательство» банковского сектора может привести к дестабилизации, следовательно, за финансовыми сделками необходим контроль Центробанка.

Иными словами, контроль государства, о котором говорил Кейнс, Хайек изящно подменял контролем банковского капитала. Уши, торчащие за этими идеями, были видны за милю. Неудивительно, что они были высмеяны английскими экономистами и прочно забыты. И вот теперь им пришло время вновь всплыть на поверхность.

Собственно, в подобных пассажах Хайека и содержится вся суть «науки» неолиберализма. Неолиберализм не отрицает государства. Он сводит его роль к обеспечению и защите свободы рынка. В том числе – силой оружия.

Если, например, старый либерализм предоставлял кредитору самому нести потери за неудачные вложения (невмешательство), то неолиберализм предполагает, что государство и международные организации окажут на должника нужное давление, невзирая на то, какие последствия это может иметь для населения (такова роль МВФ, Валютного фонда и проч. неолиберальных институтов). Иными словами, государство, по мысли неолиберализма, должно обратиться в коллекторскую контору банка.

Пока в Европе бушует война, «неолиберальный проект» дремлет. Но чем ближе ее конец, тем яснее, что устранен только первый враг и настоящая война за либерализм только начинается.

В 1944-м выходит книга Хайека «Дорога к рабству», в которой яростной критике подвергаются плановая экономика и коллективизм, неизбежно ведущие к «угнетению», «подавлению» и «варварству» тоталитарных режимов (впрочем, как утверждали злые языки, о работе социалистической плановой экономики Хайек не имел ровно никакого представления).

«Дорога к рабству» станет важным манифестом неолиберализма, который еще будут вдумчиво изучать Рональд Рейган и Маргарет Тэтчер. Ясно, однако, что выходить на сцену новой идеологии пока еще слишком рано.

Повторения «Плана Дауэса», с его лихим захватом обескровленной гиперинфляцией Германии, приведшего в итоге к Великой депрессии и новой мировой войне, никто не хочет. «План Маршалла» (это новое, дополненное издание «плана Дауэса») предполагает постепенное, без нахрапа, завоевание континента.

Тектонические процессы, безвозвратно меняющие лицо Европы, идут уверенно, но не спеша. Прежде всего, на всем пространстве Запада в качестве единой валюты, жестко привязанной к золоту, вводится доллар. Его бесперебойную циркуляцию обеспечивает воссоздаваемая система европейских Центробанков.

Наконец, на базе фактически аннексированного у Германии промышленного бассейна Рурасоздается «Европейское объединение угля и стали» (European Coal and Steel Community, ECSC) – экономическое ядро будущей единой Европы в виде громадной безнациональной корпорации-треста.

Так закладываются фундаментальные основы неолиберализма. Однако в локальном политико-экономическом пространстве европейских государств продолжает царить кейнсианство.

Измученная всеми потрясениями ХХ века Европа хочет забыть как страшный сон тот анархический капитализм, который стал причиной всех ее бед. Она желает идти по пути баланса и компромисса между рабочими и капиталом. Она верит в важную роль государства в экономике, в профсоюзное движение, в поддержку неимущих и высокие налоги для богатых.

Европейские государства в это время стремятся обеспечить граждан работой, поддержать социальными программами, доступной медициной и образованием. По сути, это путь социал-демократии со «встроенным» в нее либерализмом – политико-экономический мейнстрим не только по эту, но и по ту сторону Атлантики (от Трумена до Никсона включительно).

В этом неуютном и враждебном мире финансовая элита приступает к активизации «плана Липпмана».

Чикагские мальчики за работой

В 1947 г. Хайек учреждает «Общество Монт Пелерин» (Mont Pelerin Society), которое станет материнской платой всего будущего неолиберального «софта».

Неолиберализм быстро обращается в широкую трансатлантическую сеть ученых, бизнесменов, журналистов, агентов влияния и многочисленных «фабрик мысли» (Американский институт предпринимательства, Фонд наследия, Институт Катона, Институт экономики, Центр политических исследований, Институт Адама Смита и др.), которые образуют широкий фронт продвижения в мире новой идеологии.

Однако сам термин «неолиберализм» уходит из публичного пространства на долгие 20 лет. Революция, как ей и положено, готовится в тишине.

Одним из ее вынесенных во внешний мир боевых бастионов становится кафедра экономики Чикагского университета, которую опекают Хайек и Милтон Фридман, активный участник «Монт Пелерин» и отец монетаризма (прелестной теории, объявляющей базой экономики оборот денежных масс).

Именно здесь, в Чикаго, Фридманом будут подготовлены боевые группы экономистов, которые в 1970-1990 гг. станут флагманами неолиберальных переворотов по всему миру.

«Шоковая терапия» Фридмана и его «чикагских мальчиков», «неолиберальные повороты» Пиночета в Чили, Тэтчер в Англии, Рейгана в Америке и последовавшие за ними трансформации в Западной, а в 1990-е годы и в Восточной Европе, – тема довольно широко исследованная (достаточно назвать книги Наоми Кляйн «Доктрина шока» и Д. Харви «Краткая история неолиберализма»).

За недостатком места мы не будем на этом останавливаться. Обратим лишь внимание на то, что все это время бок о бок с «чикагскими мальчиками» Фридмана действуют подобные им «мальчики» с соседней кафедры Чикагского университета, птенцы гнезда Лео Штрауса, будущие неоконы.

Весьма наглядно работу этого научного тандема мы могли наблюдать в Ираке, военный разгром которого был разработан и осуществлен неоконсерваторами команды Буша-младшего, а экономический разгром довершало неолиберальное правительство Пола Бремера.

Неолиберальные реформы в Ираке традиционно включали в себя: полную приватизацию общественных предприятий, неограниченные права собственности на национальный бизнес для иностранных компаний, возможность полной репатриации иностранного капитала из страны, обеспечение иностранного контроля над иракскими банками и т.д.

Кипучая деятельность неоконсервативно-неолиберальных творцов «созидательного разрушения» в Ираке завершилась явлением ИГИЛ…

Сопротивление нарастает?

Мы в России, слишком шокированные собственной катастрофой 1990-х, часто склонны абсолютизировать свой опыт. Действительно, результаты наших неолиберальных реформ можно сравнить разве что с тем, что испытала на себе Германия в годы гиперинфляции (1923).

Но ведь не только Россия и Германия, Чили или Ирак прошли через «шоковую терапию» неолиберализма. В той или иной степени ее испытали на себе все народы мира, включая и те, что населяют страны Запада.

За последние 30 лет западный мир изменился до неузнаваемости и продолжает меняться. Уничтожение профсоюзов, свертывание социальных программ, приватизация всех отраслей экономики, освобождение банковского капитала от государственного контроля, безудержный рост инфляции, наконец, невероятное обогащение финансовой элиты…

Если до Тэтчер разница между зарплатой руководителя концерна и рабочего в Англии составляла 10:1, то после ее правления – 100:1. В Америке те же соотношения до правления Рейгана были 30:1, к 2000 году – почти 500:1.

К концу ХХ века результаты неолиберальных реформ по всему миру были более чем впечатляющими. Совокупная величина состояния 358 богатейших людей мира (только по официальным данным, далеким, разумеется, от настоящего положения дел) сравнялась с совокупным доходом беднейшей части населения планеты (2,3 миллиарда человек). Так должна ли вызвать у нас удивление ненависть народов мира к этой горстке упырей по обе стороны Атлантики?

Феноменальный успех социалиста Сандерса (избирательная программа которого идет фактически на пожертвования простого народа) и националиста-изоляциониста Трампа (который финансирует себя сам) – таков ответ традиционной Америки на неолиберально-неоконсервативную революцию последних 30 лет.

И, понимая, конечно, что их борьба на политическом поле, контролируемом этой финансовой бандой, – дело почти безнадежное, нам остается лишь пожелать им победы.

ИСТОЧНИК