Информация к размышлению. Пока лишь о британском образовании.

Медленная смерть университета

Об авторе:

Терри Иглтон (1943) – по мнению газеты «Independent», самый влиятельный из ныне живущих литературных критиков Британии, крупнейший транслятор классического марксизма в современном англоязычном мире. Автор множества книг: «Критика и идеология» (1976), «Функция критики» (1984), «Уильям Шекспир» (1986), «Идеология эстетического» (1990), «Иллюзии постмодернизма» (1996,) «Марксизм и литературная критика»и др., романа «Святые и ученые» (1987), сценария к фильму Дерека Джармена «Витгенштейн» (1993),. С октября 2008 – профессор кафедры английской литературы в Ланкастерском университете.

Источник

Оригинал

Несколько лет тому назад мне показывали большой, очень технологически продвинутый Университет в Азии, и вёл меня по нему лично гордый президент. Как и положено столь важной персоне, его сопровождали два плотных молодых телохранителя в чёрных костюмах и солнечных очках, у которых, насколько я понял, под пиджаками были «Калашниковы».

Пространно расписывая блестящую новую школу бизнеса и передовой университет изучения менеджмента, президент сделал паузу, чтобы дать мне возможность произнести несколько льстивых слов. Вместо этого я заметил, что, по-видимому, в кампусе не проводится никаких важных исследований. Он потрясённо глянул на меня, словно я спросил его, сколько ежегодно выдаётся степеней докторов наук в области стриптиза, и весьма сухо ответил: «Ваше замечание будет принято во внимание». Затем достал из кармана высокотехнологичную штуковину, щелчком открыл её и произнес по-корейски несколько резких слов, возможно – «убить его». Тут же появился длинный лимузин размером с площадку для крикета, в который президента впихнули телохранители, и он отбыл. Я смотрел, как автомобиль исчезает из поля зрения, размышляя, когда же будет приведён в исполнение его приговор мне.

Это случилось в Южной Корее, но могло произойти почти повсюду на нашей планете. От Кейптауна до Рейкьявика, от Сиднея до Сан-Пауло, событие, столь же весомое само по себе, как Кубинская революция или вторжение в Ирак, и оно неуклонно продолжается – медленная смерть университета, как центра человеческого критического суждения. Университеты, в Британии имеющие 800-летнюю историю, традиционно считались оторванными от жизни, и в этом обвинении была определённая доля истины. И всё же расстояние, которое они установили между собой и обществом, во многом оказалось как разрешающим, так и запретительным, позволив им размышлять о ценностях, целях и интересах социального порядка, слишком неистово привязанного к своим краткосрочным практическим стремлениям, чтобы быть способным на самокритику. По всему свету это значительное расстояние теперь уменьшается почти до нуля, по мере того, как институты, давшие миру Эразма и Джона Мильтона, Эйнштейна и Монти Пайтона, капитулируют перед жёсткими приоритетами глобального капитализма.

Большая часть этого будет знакома американским читателям. Стэндфорд и Массачусетский Технологический, в конце концов, представили эти самые модели предпринимательского университета. То, что возникло в Британии, однако, можно назвать американизацией без богатства – богатства, по меньшей мере, в американском секторе частного образования.

Это становится верно даже в таких традиционных частных школах английского дворянства, как Оксфорд и Кембридж, колледжи которых в некоторой степени были изолированы от неприкрытых экономических влияний столетиями щедрых пожертвований. Несколько лет назад я ушёл с поста в университете Оксфорда (событие почти столь же редкое, как землетрясение в Эдинбурге), когда стал отдавать себе отчёт, что от меня в какой-то мере ожидают поведения не специалиста, а скорее исполнительного директора.

Когда 30 лет назад я впервые оказался в Оксфорде, такого рода профессионализм был бы встречен с патрицианским презрением. Те из моих коллег, кто на самом деле дал себе труд завершить докторскую диссертацию, иногда использовали звание «Мистер», а не «Доктор», поскольку считалось, что «Доктор» означает некий неджентльменский труд. Публикация книг считалась весьма вульгарным делом. Краткая статья раз в 10 лет о синтаксисе португальского языка или структура питания древних карфагенян считались почти позволительными. Ранее бывало, что наставники в колледже даже не заботились назначить часы занятий со своими студентами. Вместо этого студент мог просто зайти к ним, когда был в настроении выпить стаканчик шерри и цивилизованно поболтать о Джейн Остин или функции поджелудочной железы.

Сегодня Оксбридж сохранил многое из своего духа колледжа. Именно преподаватели решают, как распоряжаться финансами колледжа, какие цветы сажать в садах, какие портреты повесить в преподавательских и как лучше объяснить студентам, почему они тратят больше времени в винных погребках, чем в библиотеке колледжа. Все важные решения принимаются сотрудниками колледжа на общем собрании, и всё – от финансовых и академических вопросов до повседневных административных дел – проводится избранными комитетами ученых, ответственных перед всеми коллегами в целом. В недавние годы такая достойная восхищения система самоуправления поневоле вступила в противоречие с многочисленными централизованными вызовами со стороны университета, такого же рода, как и то, что привело к моему уходу с поста; но в целом система устойчива. Именно потому, что колледжи Оксбриджа по большей части ближе к институтам прошлого, они небольшие по величине так, что могут служить моделью децентрализованной демократии, – и это несмотря на одиозные привилегии, которыми продолжают пользоваться.

Повсюду в Британии ситуации весьма отлична. Вместо управления преподавателями существует правление иерархии, во много в стиле Византийской бюрократии, младшие преподаватели – не более чем мальчики на побегушках, а проректоры ведут себя, словно они управляют «Дженерал Моторс». Старшие преподаватели теперь стали старшими менеджерами, и их высокомерие разбухло от разговоров о ревизиях и бухгалтерской отчётности. На книги – это троглодитские, тусклые до-технологические явления – всё больше смотрят неодобрительно. По меньшей мере один из британских университетов ограничил количество книжных полок, которые профессор может занимать в кабинете, чтобы не препятствовать «личным библиотекам». Корзины для бумаг стали столь же редки, как интеллектуалы в Партии Чаепития, ведь бумага теперь ушла в прошлое.

Преподавание на некоторое время стало менее нужным делом в британских университетах, чем исследования. Именно исследования приносят деньги, а не курс Экспрессионизма или Реформации.

Ограниченные администраторы обклеивают кампус бездумными логотипами, издают указы в совершенно варварской, малограмотной манере. Один проректор в Северной Ирландии приказал оставить в кампусе лишь одну общую комнату, общую для сотрудников и студентов, чтобы сделать личную столовую, в которой он мог бы развлекать местных «шишек» и предпринимателей. Когда студенты в знак протеста заняли комнату, он приказал охране разрушить единственную комнату отдыха, которая была поблизости. Британские проректоры годами разрушают собственные университеты, но редко столь буквально, как в этом случае. В том же кампусе сотрудники охраны разгоняют студентов, если те собираются группами. Идеалом был бы университет без этих взъерошенных, непредсказуемых студентов.

Посреди этого разгрома, в безвыходное положение ставят прежде всего гуманитариев. Британское государство продолжает распределять гранты среди университетов на науку, медицину, инженерное дело и тому подобное, но прекратило выделять хоть какие-то значимые ресурсы на искусство. Нет никаких сомнений, что если положение не изменится, целые гуманитарные отделения в ближайшие годы будут закрыты. Если отделения английского языка вообще выживут, может статься, они будут учить студентов факультета экономики и управления правильно ставить точку с запятой, а это не совсем то, что имели в виду Нортроп Фрай и Лайонел Триллинг.

Гуманитарные отделения теперь должны сами себя содержать главным образом за счёт платы за наставничество, которую получают со студентов, а это значит, что небольшие учебные заведения, которые полагаются почти полностью на этот источник дохода, будут фактически исподтишка приватизированы. Частный университет, которому так долго и совершенно правильно сопротивлялась Британия, подползает всё ближе. А правительство премьер-министра Дэвида Кэмерона увидело большой пик в плате за наставничество, что означает – студенты, зависящие от займов и обременённые долгами, что совершенно понятно, потребуют высоких стандартов преподавания и больше личного внимания в обмен на свои деньги как раз тогда, когда гуманитарные отделения страшно нуждаются в финансах.

Кроме того, преподавание на некоторое время стало менее важным делом в британских университетах, чем исследования. Именно исследования приносят деньги, а не курс Экспрессионизма или Реставрации. Каждые несколько лет британское государство проводит дотошную инспекцию каждого университета в стране, измеряя вклад исследований каждого отделения по скрупулёзным методикам. И на этом основании правительство выделяет гранты. Следовательно, для преподавателей меньше стимулов посвящать себя преподаванию и масса причин обеспечивать что-то для производства, штампуя крайне бесполезные статьи, начиная с ненужных он-лайн журналов, почтительно прибегая к внешним грантам на исследования вне зависимости от того, нужны ли они в действительности, и проводя время от времени по часу, набивая дополнительные фразы в свои резюме.

Как бы то ни было, обширный рост бюрократии в британском высшем образовании, вызванный расцветом идеологии менеджмента и бесконечные требования государственной оценки обучения означают, что у преподавателей мало времени на подготовку самого преподавания, даже если кажется, что это делать стоит – хотя в прошедшие несколько лет это было не так. Баллы даются государственными инспекторами за статьи с изобилием сносок, но немного, если такие вообще есть, хорошо продающихся учебников для студентов и просто читателей. Преподаватели с большей вероятностью поднимут свой статус в учреждении, временно его покинув, освобождая время от преподавания для дальнейших исследований.

Они бы ещё больше раздули исследования, если бы вообще бросили преподавание и пошли в цирк, таким образом сохраняя своим финансовым хозяевам зарплаты, которым так завидуют, и позволяя бюрократам расширять свою деятельность среди уже перегруженной профессуры. Многие преподаватели в Британии хорошо знают, насколько страстно их учреждения хотели бы увидеть их спину за исключением нескольких известных имён, которые могут привлечь массу клиентов. На самом деле нет недостатка в лекторах, ищущих возможность раньше выйти на пенсию, если учесть, что британская университетская наука была неплохим местом работы несколько десятилетий назад, а теперь крайне неприятное место для многих работников. Однако, в качестве довеска, ухудшающего ситуацию, они теперь столкнутся и с сокращением пенсий.

Пока профессора трансформируются в менеджеров, студентов превращают в потребителей. Университеты один за другим втягиваются в недостойную борьбу в попытке обезопасить свои выплаты. Когда потребитель надёжно вошёл в учебное заведение, на профессоров оказывается давление, чтобы такого потребителя не потерять и, таким образом, не рисковать потерять плату за наставничество. Общая идея в том, что если студент проваливает экзамен, это вина профессора, точно как в госпитале, где любая смерть возлагается на медицинский персонал. Один из результатов этого преследования студенческих кошельков – рост курсов, подогнанных ко всему, что ныне в моде среди 20-летних. В моей дисциплине – английский язык – это означает вампиров вместо Викторианской эпохи, сексуальности вместо Шелли, журналов для болельщиков вместо Фуко, современный мир вместо средневековья. Вот таким образом укоренившиеся политические и экономические влияния формируют программы. Отделение английской литературы, которое направляет усилия на изучение англо-саксонской литературы или литературы 18 века, само себе перережет глотку.

В погоне за платой некоторые британские университеты теперь позволяют студентам с ничем не примечательными студенческими оценками посещать выпускные курсы, а студенты из-за границы (которых часто вынуждают платить бешеные деньги) могут затеять написание докторской по английскому языку при неопределённом владении языком. Длительное время относившиеся с презрением к сочинению, как вульгарной американской затее, теперь отделения английского языка отчаянно ищут возможность взять на работу какого-нибудь второстепенного писателя или поэта-неудачника, чтобы привлечь орды марающих бумагу потенциальных Пинченов, в полной мере пользуясь их платой и цинично понимая, что шансы того, что чей-то первый роман или сборник стихов пройдёт лондонского издателя, скорее всего  меньше, чем шанс, проснувшись, обнаружить, что вы превратились в гигантского жука. Или «битла».

Образование и в самом деле должно откликаться на нужды общества. Но это не то же самое, что считаться станцией обслуживания нео-капитализма. В действительности, вы бы взялись за нужды общества намного более эффективно, если бы оспаривали всю чужеродную модель обучения. Средневековые университеты прекрасно служили широким слоям общества, но делали это, поставляя пасторов, юристов, теологов и администраторов, которые помогали поддерживать церковь и государство, не заставляя прекратить какие-либо формы интеллектуальной деятельности, которые могли не суметь быстро зашибить деньгу.

Однако времена изменились. По воле британского государства все финансируемые государством научные исследования теперь должны считаться частью так называемой «экономики знаний», с существенным вкладом для общества. Такой вклад существенно легче оценить в аэронавигационной инженерии, чем у занимающихся древней историей. Вероятно, прагматики в этой игре проявляют себя лучше, чем феноменологисты. Предметы, которые не привлекают щедрых грантов на исследования от частной индустрии или с небольшой вероятностью привлекут большое число студентов, погружены в состояние хронического кризиса. Заслуги науки равны тому, сколько денег вы можете на неё собрать, а образованный студент теперь по определению тот, кто способен найти работу. Недоброе время для палеонтологии или нумизматики, специальностей, названия которых скоро не смогут правильно написать, не говоря уж о занятии ими.

Эффект такого оттеснения на второй план гуманитарных наук можно почувствовать и внизу, в средней школе, где современные языки находятся в стремительном упадке, история означает лишь современную историю, а преподавание классики по большей части ограничено частными учреждениями, вроде Итонского колледжа. (Именно потому бывший выпускник Итона Борис Джонсон, мэр Лондона, постоянно нашпиговывает свои публичные манифесты цитатами из Горация.)

Безусловно, философы всегда могли устроить семинар о смысле жизни на углу улицы, а современные лингвисты устраиваются на стратегических общественных местах, где может потребоваться чуть-чуть перевода. В целом же сама идея в том, что университеты должны оправдывать своё существование, действуя, как дополнение к управленческой верхушке. Как ужасно формулирует один из правительственных докладов, университеты должны работать, как «консультационные организации». На деле они сами стали прибыльной индустрией, управляя отелями, концертами, спортивными событиями, обслуживая учреждения и так далее.

Если гуманитарные науки в Британии чахнут на корню, то во многом это потому, что к тому подталкивают капиталистические силы, одновременно лишая их ресурсов. (У британского высшего образования отсутствует филантропические традиции Соединённых Штатов, во много потому, что Америка обладает намного большим количеством миллионеров, чем Британия.) Мы говорим ещё и об обществе, в котором, в отличие от США, высшее образование традиционно не считалось товаром, который продаётся и покупается. В самом деле, вероятно большинство студентов колледжей в Британии сегодня убеждено, что высшее образование должно предоставляться бесплатно, как в Шотландии, и хотя в этом есть очевидная доля личного интереса, но одновременно и изрядная доля справедливости. Образование молодёжи, как и защита её от серийных убийц, должно считаться вопросом социальной ответственности, а не средством получения прибыли.

Я сам, будучи получателем государственной стипендии, семь лет был студентом в Кембридже, не заплатив за это ни пенни. Верно, что в результате такой рабской надежды на государство в весьма впечатлительном возрасте, я вырос бесхребетным и деморализованным, неспособным встать на ноги или защитить семью с оружием в руках, если меня к тому призовут. Из-за трусливой зависимости от государства, я, как известно, время от времени звоню в местное отделение пожарной службы вместо того, чтобы сбить огонь собственными мозолистыми руками. И даже при этом я желаю обменять любое количество мужской независимости на семь лет бесплатной учебы в Кембридже.

Действительно, всего около 5% британского населения посещали университет в дни моего студенчества, и есть те, кто заявляет, что сегодня, когда эта цифра выросла почти на 50%, такая свобода духа больше недоступна. Но Германия, если взять хоть один пример, обеспечивает бесплатное образование значительному количеству студентов. Британское  правительство, всерьёз задумавшись о снятии невыносимого долга с плеч молодого поколения, могло бы сделать это, подняв налоги для непристойно богатых и вернув теряемые каждый год из-за уклонений от уплаты миллиарды.

Оно могло бы попытаться восстановить достойные корни университета, как одной из немногих областей современного общества (ещё одна область – искусство) в которых господствующая идеология могла бы подвергаться некому строгому рассмотрению. Что, если ценность гуманитарных наук не в том, насколько они согласуются с доминирующими представлениями, а именно в том, что не согласуются? Нет смысла в самой по себе интеграции, как таковой. Во времена до современности художники были в целом больше интегрированы в общество, чем в современном мире, но это значило, что они очень часто они представляли собой идеологию, агентов политической власти, рупор существующего положения вещей. Современный художник наоборот не обладает такой социальной нишей, но именно потому он или она отказывается воспринимать неискренние разглагольствования, как само собой разумеющееся.

Однако пока не возникнет лучшая система, сам для себя я решил стать суровым обывателем и приземлённым сторонником полезности. К стыду своему, теперь в начале семестра я ставлю вопрос  перед студентами, могут ли они позволить себе моё самое тонкое понимание литературных работ или им придётся ограничиться некими полезными, но менее увлекательными комментариями.

Оценивать по проникновению в суть – дело неприятное, и возможно, не самый эффективный способ установления дружеских отношений со студентами, но, по-видимому, это логическое последствие в нынешней научной обстановке. Тем, кто будет недоволен, поскольку это создает индивидуальные различия среди студентов, я укажу, что те, кто не может оплатить мой наиболее проницательный анализ, вполне могут предложить бартер. Свежеиспеченные пироги, бочонок домашнего пива, вязаные свитера и прочные, ручной работы башмаки – всё это прекрасно меня устроит. В конце концов, в жизни есть вещи поважнее денег.