Охота на уклоняющихся (очерки в прессе Парижской Коммуны)

Время от времени Коммуна вынуждена предписывать в некоторых округах облавы на уклоняющихся от воинской повинности,— и это останется в памяти, как одно из самых грустных и вместе с тем самых любопытных явлений, связанных с нынешней войной. Такие облавы, к сожалению,еще недавно давали обильные плоды. Теперь число уклоняющихся значительно уменьшилось.

Особенно много было их в пятом и девятом округах. Они спокойно разгуливали по улицам, подходили к группам граждан, вышучивали отряды воинов, отправляющиеся на передовые позиции, и издевались над всеми горестями и бедами. Иной раз возмущенные соседи и женщины, сыновья которых сражаются в окопах, доносили на хулителей, и их тотчас же задерживали, а затем, снабдив оружием, отправляли на фронт. У меня на глазах однажды задержали троих, которые посмеивались и пожимали плечами, когда везли гроб, украшенный красными флагами.

Но таких случайных расправ было недостаточно... Пришлось прибегнуть к приему, которым пользуются в отношении женщин дурного поведения,— к облавам в целом округе. Обычно охота начинается часов в девять утра. На перекрестках всех улиц данного района расставляются пикеты,запрещающие всякое передвижение. За какие-нибудь четверть часа весь округ оцеплен.

Входить туда можно сколько угодно, а вот выйти оттуда без удостоверения, свидетельствующего, что человек состоит в одном из маршевых батальонов или что он по возрасту освобожден от воинской повинности, не так-то просто. Тут разыгрываются сцены, в равной мере и прискорбные,и потешные. Один пытается убедить патруль, что он полный инвалид и негоден к какой-либо службе. Другой уверяет, что ему надо навестить умирающую тетку. Некоторые решительно утверждают, что им необходимо побывать в мэрии или в министерстве по важнейшему вопросу, касающемуся Коммуны. Этим не позавидуешь: четыре конвоира немедленно отводят их в учреждение, где их якобы ждут, и горе этим безобразникам! Ни у одного не хватает мужества сказать, что он отказывается воевать из-за политических убеждений. Большинство не входит в пререкания с патрулем, а направляется на другую улицу, но и там беглеца ждет пикет. Тут бедняга пускается наутек; он удирает во все лопатки, удирает в отчаянии, пыхтит, теряет шляпу, натыкается на прохожих. Как майский жук, попавший в графин, он всюду встречает непреодолимую преграду: цепь часовых! Париж для него словно ощетинился бесчисленными дамокловыми мечами. В надежде как-нибудь проскочить он кидается во все переулки, во все подозрительные тупички — но все напрасно. С севера, юга, запада и востока оцеплено решительно все! Тут-то в его затуманенной голове волнами вздымаются темные мысли и безрассудная злоба против Коммуны, требующей от него исполнения гражданского долга. Он предпочел бы находиться где угодно — хоть на шпице Пантеона или на дне сточной ямы; он сожалеет о временах, когда существовали феи, в мгновение ока переносившие людей из одной страны в другую, когда имелось кольцо Гигеса, делавшее человека невидимкой. Беглец доходит до полного отчаяния. Некоторые, прикидываясь безучастными, просто останавливаются посреди улицы, но как можно дальше от часовых. Напрасная предосторожность: подходит национальный гвардеец и отводит его к начальнику. Иной в надежде улизнуть забирается на верх омнибуса. Верный просчет: омнибус останавливается у пикета. Приходится слезть под насмешливыми взорами окружающих, делать вид, будто ищешь несуществующий документ, клясться, что потерял бумажник, и в конечном счете — отправляться в мэрию, чтобы присоединиться к тем, кто попался, удирая пешком.

Возвратиться домой и сунуть пять франков привратнику, чтобы он всем говорил, будто вас нет дома,— в таких случаях бесполезно. Привратник не прочь подработать, а потому сообщает первому же встретившемуся гвардейцу, что в его доме находится уклоняющийся на таком-то этаже, дверь направо. Попадаются все или почти все,— исключая тех, кто случайно проводит день вне своего округа. В пять часов облава кончается, движение по улицам опять свободно. Одновременно с уклоняющимися ищут также и спрятанное оружие, и редко случается, чтобы такого рода обыск не дал значительного результата.

Приведем только один случай: на Римской улице однажды вечером нашли восемьдесят винтовок, спрятанных по три-четыре штуки у разных лиц. Не проходит дня, чтобы Коммуна таким же путем не получала большого количества сабель и револьверов, данных ею офицерам, которые потом подали в отставку, но сохранили оружие «на память».

Мы сейчас сказали, что охота на уклоняющихся и обыски предпринимаются особенно часто в некоторых округах; в других же, где население ближе к сердцу принимает интересы Коммуны, надобности в таких мероприятиях нет. Например, в восемнадцатом округе, можно сказать, вовсе нет уклоняющихся. Там мэрии создали для них такие невыносимые условия, что все они либо вступили в армию, либо переселились.

В заключение отметим факт, на первый взгляд могущий показаться весьма странным. А именно — все эти люди, став военными и оказавшись на передовых позициях, сражаются ничуть не хуже других. Труден только первый шаг.

Коммуна мобилизует их в тот момент, когда они меньше всего об этом думают,— и поступает она так, конечно, для того, чтобы оправдать поговорку: «Первый шаг делают, не помышляя о нем».