Как уголовники после амнистии 1953 года захватили город Улан-Удэ и что там происходило

О том, что может случиться, если власть не учитывает в своих решениях объективно существующий фактор быдла, рассказывается в статье на сайте Культурология.ру.

В 30-40-е годы территория Бурят-Монгольской АССР была покрыта множеством лагерных островков «архипелага ГУЛАГ». В 1937 году здесь было организовано местное управление ГУЛАГа. Если в годы войны количество заключенных здесь не превышало пяти тысяч человек, то впоследствии количество заключенных увеличивалось. К началу 50-х годов в Бурятии было 8 колоний и 5 тюрем. Впрочем, это официальные данные, реальные могут отличаться в большую сторону.

Амнистированные уголовники на свободе вели себя как в лагере.

На территории республики действовал Джидинский ИТЛ, заключенные которого работали в одноименном комбинате по добыче руды и концентратов. Лагерь успел снискать печальную славу, войдя в историю как один из самых жестоких, несмотря на то, что количество содержащихся здесь не превышало 10 тысяч.

Уже в июне 1953 в город стали приезжать бывшие уголовники. Сначала это были заключенные исправительно-трудовых лагерей, приехавшие из поселков Стеклозавода и Мелькомбината. Но то были свои, «местные» и проблемы в последующем создавались не только их силами. Совсем скоро к ним на «подкрепление» прибыли амнистированные с других лагерей.

Основной наплыв преступных элементов шел с железнодорожных станций. В Улан-Удэ, как в крупный транспортный узел, пребывали бывшие уголовники, ехавшие из Колымы, дальнего Востока, Монголии. Большинству из них попросту некуда было ехать дальше, а здесь уже хватало «своих». В результате количество преступных элементов росло в геометрической прогрессии. Создавались бандитские группировки, которые должны были чем-то питаться, развлекать себя и в целом выживать.

Первый крупный город на дорожной развязке стал центром криминального мира

Улицы заполнили люди без жилья, без работы, зато имеющие желание жить красиво, согласно представлениям своей тюремной идеологии. Всем этим людям, особенно не отягощенными моральными устоями, нужно было на что-то жить, чем-то питаться. К тому же, душа, за «энное» количество лет закрытого содержания истосковалась по кутежам, алкоголю, женщинам… Все это они добывали силой.

Из личных воспоминаний Надежды Куршевой

Надежда Куршева – заслуженный юрист РФ имеет огромный опыт работы в судебной структуре. В самом начале своей карьеры, ее выпускницу Казанского юрфака отправили работать в Бурятию. Надежде на тот момент было слегка за 20. Шел 1951 год…

Девушку изначально готовили к сложностям. Климатические условия отнюдь не были комфортными: летом жара не ниже 30 градусов, зимой – лютые морозы. Суды, в которые она ездила с проверками, находились сотнях километров от столицы. Добираться до них приходилось на чем придется, да еще и в любую погоду. Она ездила и верхом на лошади и в собачьей повозке. Не удивительно, что к моменту наступления «холодного лета» Надежда успела получить как физическую, так и морально-волевую закалку. Когда город заполонили преступные элементы, эти навыки ей понадобились.

В 1952 году, все лагеря и тюрьмы были переданы в минюст. У судебных ревизоров (которым и работала Куршева), свои зоны ответственности, разделенные географически. В Бурятии таковых было достаточно, к тому же, в лагерях содержалось наиболее опасные преступники. Те, кто был осужден за убийства с отягчающими обстоятельствами. Те, кому продлевали срок из-за убийств, совершенных уже в местах заключения.
 

Количество тех, кто давно находился «по ту сторону закона», увеличило и то, что в 1947 году была отменена смертельная казнь. Через три года ее снова стали применять, но только в отношении врагов народа, предателей и шпионов. Реальные же уголовники получали тюремные сроки, причем не всегда длительные. Вне зависимости от количества убийств и отягчающих обстоятельств, преступник, их совершивший, мог получить максимум 25 лет.

Куршева, чей опыт позволяет сравнивать многие исторические пласты, в том числе и «лихие 90-е», утверждает, что, такого как в 50-е в Улан-Удэ она не видела больше нигде. Произвол царил и в тюрьмах, где власть давно захватили заключенные к максимальным срокам. Именно они являлись самой страшной категорией лагерников. Терять им было нечего, да и чужой жизни они не испытывали никакой жалости. Лагерь жил по своим законам, нарушать которые не решалась даже вооруженная охрана. Не говоря уже о новичках, которые были вынуждены подстраиваться под существующие нормы.

Любой проступок мог принести к разборкам и удавке, накинутой сзади на шею. Оружием в таком случае мог стать любой подручный инструмент, начиная от одежды и заканчивая куском простыни. Задачей охраны было недопущение прорыва через ограждение. То есть по факту колючая проволка – единственное, что ограждало преступное сообщество от советского. Немудрено, что любая попытка побега каралась расстрелом на месте. Вероятно, только благодаря этому удавалось сдержать попытки массового бегства. Хотя и они тоже случались.
 

Куршева курировала Джидинскую колонию. Прежде чем допустить девушку на территорию, с ней провели тщательный инструктаж о том, как нужно вести себя на территории колонии. Главным правилом было – не вступать в контакт, не отвечать на обращенные к ней вопросы, даже не поворачивать головы, не давать никаких приветственных знаков. С собой нельзя было брать удостоверений, расчески, каблуки – все, что могло привлечь внимание или использоваться как оружие. Если возникала острая необходимость, то на любые вопросы нужно было отвечать коротко: «Я адвокат».

Сами сотрудники лагеря тоже ходили по территории, где властвовали заключенные, без оружия. По той простой причине, что его тоже могли отнять, а вооруженные преступники представляли бы куда большую опасность. Охрана особенно не вмешивалась во внутренние конфликты, разве что это было чем-то из ряда вон выходящим.
 

Куршева в своих воспоминаниях приводит красочный пример, демонстрирующий то, насколько самовольным было поведение заключенных. Так, во время выездного заседания суда, в актовом зале было собрано около сотни заключенных. Помещение было довольно большим, а сидячих мест не было, их собрали в качестве зрителей показательного судебного заседания. Во время процесса в зал завели новенького. Заключенные тут же стали издеваться над ним, раздели и стали делить его одежду. Дрались, пытаясь отобрать ее друг у друга. Охрана ничего не могла поделать с нарушителями порядка, молча наблюдая за происходящим.

Единственной задачей охраны было недопущение побегов. Впрочем, с этой задачей куда лучше справлялась тайга, нежели военизированные надзиратели. Около тысячи заключенных смогли сбежать, разобрав кладку из кирпича. На тот момент это была одна седьмая часть всех заключенных. Для того чтобы организовать поимку заключенных, обычно привлекали подразделения воинских частей, самостоятельно справиться с такой задачей было невозможно. Однако даже в таких случаях с задержанием сбежавших особенно не торопились. Зимой они умирали в тайге от холода, в остальное время года становились добычей диких зверей. Пять сотен километров таежного леса были страшнее любого оружия.
 

Лагерные порядки для всего города

 

Преступники, заполонившие улицы города, стали представлять реальную опасность.

С самых первых дней амнистии на улицы вышли не только те, кто был осужден за незначительные нарушения. Ведь согласно указу на свободу должны были лишь те, чей срок заключения был меньше пяти лет. Между тем, среди них, из-за несовершенства судебной и обвинительной системы были серьезные преступники, чье место однозначно было за решеткой. В результате уже в начале лета Ула-Удэ стал наполняться преступниками самого разного характера.

Большинство освобожденных не имели ни жилья, ни родных, которые бы их ждали. Ехать им было некуда, а душа требовала веселой жизни. К тому же, для многих из них амнистия была чем-то вроде веселого приключения, способом повеселиться на воле и вернуться обратно на привычные нары. Свою роль сыграла и массовость. Если обычно зек попадал в советское общество и был вынужден жить по общепринятым правилам, то сейчас они выходили группами и сохраняли свои морально-этические установки.

Преступники из Колымы и Магадана, но самое страшное – из Внутренней Монголии. Это отдельно выделенный регион Китая, где располагалось несколько лагерей. Обычно в них содержались те, кто попался по серьезной статье, особо опасные рецидивисты. Некоторые из них тоже смогли выйти на свободу.
 

Милиция не справлялась с такой волной преступности.

Впрочем, даже не важно, кто именно смог выйти на свободу благодаря этой амнистии. Судя по тому, как описывает Куршева быт лагерей, то «исправить» он мог любого гражданина. Те, кто хотел выжить, были вынуждены учиться жить по тюремным законам, задвигая в себе все человеческое поглубже. Потому, даже если речь шла о тех, кто совершил незначительные преступления, оказавшись массово на улицах, они продолжили вести себя так же как и в лагере. Правда, их жертвами уже выступали не сокамерники, а обычные горожане.

Железнодорожная развязка в Улан-Удэ для большинства вчерашних заключенных была первым крупным городом. Многие останавливались здесь на пару дней, другие решали остаться. Как бы то ни было, рост преступности в городе просто бил все рекорды. Жертвами же становились ни в чем неповинные горожане.
Местная власть отреагировала на изменившуюся ситуацию тем, что перевела все учреждения в казармы.

Сотрудники не уходили домой, а спали на раскладушках прямо на рабочем месте. Окна первых этажей укрепляли по военному типу – строили баррикады, дежурили автоматчики. Однако положение сотрудников госорганов были еще не самыми сложными. Обычные горожане остались один на один с зеками и зачастую были вынуждены самостоятельно решать свои проблемы.
 

На свободе оказались те, кому было лучше остаться за решеткой.

Массовые убийства обычных людей, пустынные улицы, заколоченные окна, утренние сборы трупов – это стало реалиями некогда благополучного города. Сотрудники милиции не просто не справлялись, а предпочитали не надевать форму и передвигаться группами и вооруженными.

Положение становилось практически военным. Местная власть фактически признала поражение перед хлынувшим потоком преступности. Единственное, что они могли предпринять – это уличные громкоговорители с предупреждением о том, что на улицы лучше не выходить, закрыть окна, двери.

Но эти меры были неэффективными, к этому моменту уже были разграблено большинство магазинов, кафе и других объектов. Зеки осадой брали общежития и устраивали массовые изнасилования работниц промышленных предприятий. Убийства, погромы стали нормой. Все это сходило с рук бывшим уголовникам, поскольку милиция не справлялась с таким наплывом.

Бурятский писатель и историк Александр Пакеев в своем рассказе «Грехи» пишет о том, что жители спускали с цепей собак, с наступлением темноты торопливо собирали недосохшее белье и устраивали баррикады и ловушки около дверей. По городу толпами бродили уголовники в поисках жертв и наживы, жители старались лишний раз просто не выходить из дома.
 

Армия против преступников

 

С разбушевавшейся преступностью пришлось справляться армии.

В таком осадном положении город прожил несколько недель. Внутренние войска не смогли справиться с волной преступности. Выровнять ситуацию получилось только после того как на подмогу подоспели войска соседних регионов. Фактически стрелять на поражение войска не имели права, но им было дано именно такое распоряжение. Преступников просто отстрелили прямо на улице, как бродячих собак. В городе был комендантский час и всех, кто его нарушает – расстреливали. Никто даже не пытался выяснить, куда и зачем направляется человек в ночное время суток.

До сих пор неизвестно какое количество преступников (а может быть и не только их) было уничтожено в Улан-Удэ во время этой массовой зачистки. Документы, если они и есть, были тут же скрыты под грифом «совершенно секретно».

После такой зачистки город все же не вернулся к прежней жизни. Но массовых погромов и громких убийств уже не было. Уже в июле было принято ограничение амнистии. Она больше не применялась к рецидивистам и грабителям. Потому это несколько приостановило ход амнистии.
 

Тюремная культура с тех пор прочно вошла в жизнь обычных людей.

Практически во всех колониях страны ситуация с заключенными была крайне сложной. То и дело вспыхивали волнения и восстания. В Джидинской колонии, как и во многих других, были проведены показательные расстрелы тех, кто пытался бежать или совершил преступления уже в лагере. Расстрел перед строем остальных заключенных возымел воспитательный эффект и зеки успокоились.

Однако жизнь в городе разделилась на «до и после». Последствия того ужасного месяца еще не просто долго снились горожанам, но и имели весьма ощутимые последствия. По сравнению с 1952 годом в 1953 году уровень преступности в регионе вырос почти на 7,5%. Эти цифры нельзя назвать объективными, поскольку большая часть преступлений даже не фиксировалось. Количество разбойных нападений возросло в 2,5 раза.

Часть преступников осела в городе, потому рост преступности стал нормой вплоть до 1958 года. Работа бурятских милиционеров теперь измерялась сотнями задержанных. Только в 1955 году было раскрыто более 80 преступных групп.

Есть и другая сторона амнистии 1953 года. Тюремная культура прочно вошла в обиход обычных граждан. Молодежь стала подражать зекам, романтизировать лагерную жизнь, общаться на «фене». Фуфайки с запахнутыми полами, тапочки на босу ногу и кепки-бакланки стали частью молодежных субкультур. Однако это наблюдалось в целом по стране, лирика тюремной жизни, жаргон и татуировки стали символами свободы и бунтарства.