О перспективах «хождения в народ» в поисках этнографического материала

- «Отсутствие дисциплины русского народа, не предоставляет возможности найти сами признаки существования у этого племени какой-либо истории до призвания ими Рюрика, или связанных с тем временем общественных законов!» - исходил доказательствами очередной немец, из числа призванных Петром Первым для составления российской истории, когда носителей знаний о прежних временах целыми общинами дожигали в срубах, обставляя это самосожжениями.

Резонность жалоб Терещенко (см. «Быт русского народа» изд. 1848 года в 4-х томах) о борьбе с "носителями информации" (цитата - осовременил высказывание).

(И тут удивление мое – и туточки вопрос - а доходило ли до случаев рукоприкладства к "носителям информации", коль речь о тех-то годах и не меньше как "борьбе этнографов-собирателей" с... но читаем дальше) с «суеверными людьми», что никак не соглашаются пересказать свои обычаи, да и не всегда можно положиться на верность передаваемых известий, занимающиися переиначиванием и нарочитым указанием противоположного».

Имело ту логическую подоплеку, что называлась «священный синод»? т.е. инстанцию, которой всем попам, совершающим «тайну» исповеди, вменялось докладывать о крамоле, и в первую очередь - языческой. Но что любопытно, изыскатели столкнулись и с такой трудностью, которую описали, как «чрезмерная разнообразность сведений об одном и том же предмете». И вынуждены были "фильтровать", оставляя лишь удобное себе.

«Хождение в народ» ради сбора этнографического материала, стало модным едва ли за сто лет до следующей, схожей с петровской, революции, столь перетряхнувшей русский народ, что последующие поиски превращались в пустое дело. Но к этому времени осталось лишь единственное «слепое» географическое пятно, которое не было исхожено собирателями вдоль и поперек. Но его никто так и не заметил. Северо-Западное пограничье (в той своей части, что коснулось Белоруссии), Латгальская возвышенность и прилегающие к ней болота. Места, куда устремились «староверы», избегая пресса Николая-Палкина, что запретил хоронить их на кладбищах с писанием имен и занесением тех усопших в церковные книги.

Государь стремившийся к единообразию государства, переусердствовал и оставил, как признался сам, своему наследнику «полное расстройство дел». Печальный памяти указ Николая Первого (об запрещении писаться староверам в «кладбищенских книгах») служил целью подрезать их корни, вынудил тех на новое перселение (речь о староверах Северо-Запада) и осесть средь латгалов. Латгалы никогда не веровали всерьез в «католического папу», рассматривая это чужое верование, как решение вопросов – кому платить десятину.

До того времени как-то уживались, соблюдали собственные обряды и обычаи, избежали «крепости» (крепостного права) или выкупились, вырвав из рабства всех родноверов, были «беЗпоповцами» (именно так – «без» и по сей день, не признав «беса» и в этом праве), ибо не желали иметь соглядая властей, платили двойной налог – «за веру», впитывали в себя все «толки», всех желающих веровать «собственным умом или по заветам предков», то есть, прикрываясь Христом, как щитом, были по большей части теми самыми язычниками, которых искали и не могли найти этнографы, являя всем гостям парадное – «старообрядие» и пряча «староверие». Повод не раскрываться был железный: «вы не мы», понимая это как «вы – немы»… - робичичи, одним словом!

Собирание и классифицирование «народного материала» стало не просто модным, а превратилось в науку, доступную многим, не требующую специальных познаний, кроме пытливости и терпения. Последовало вполне естественное открытие «двоеверия», что озвучивали как «суеверия», и в очередной раз объяснили темнотой русского народа, срочно требующего мер по его образованию, вплоть до изменения самого образа жизни и даже жилищ.

Беда всех этих желающих изменить кому-то жизнь к лучшему, заключена в том, что они и понятия не имеют, что собираются менять. Ранимые дворянские души пушкинской поры терзались, видя «курные избы», отапливающиеся «по-черному», еще более избы, в которых нижняя часть была отведена под животных, дети спали над ними – как можно так жить!?

Да, для тепла, недоумки! Животные собственным теплом обогревают, да и лес-то, чай, барский, … - сволочь, хвороста не соберешь. А «курная изба» той причиной, что вы сами ввели налог со всякой трубы. Ну, что поделаешь, зато теперь по насекомым лишний раз дымом проходимся, одежду подвешивая, у нас вшей нет – они в барских домах с клопами дружбы водят, да еще на станциях. Опять же, продукт в подкрышье в дыму готовится, лучше сохраняется. А что глаза ест, так пока топится, мы там не сидим, дел много, а надо, так низом, пригнувшись - мы привыкшие…

Этнографические исследования обошли стороной те земли Северо-Западного пограничья, что прилегали к латгалам и белорусам, они сосредоточились на Пскове и Новогороде. Попутно обнаружив такой казус, что от новгородских былин не осталось и следа на новгородской земле. Они «переселились» на Север, ушли в изгнание.

Деревня мракобесие всякой власти рассматривала как природные катаклизмы, периоды бедствий. (В Хрущевское, середины 50-х, начала 60-х, ее житель рубил яблони, либо сажал их по две-три в одну яму не по собственной дурости, а властей, введших налог за каждый ствол.) Не имея возможности бороться со стихией очередного миро-переустройства, деревня разгребала мусор последствий, устраивая свою жизнь среди переломанного… в очередной раз.

В "Столыпинские реформы" перенесли тяжелейший удар – был вбит клин в Общину. Столыпинские реформы, подвигли на переселение оставшихся, ибо земли были скудные, а население удваивалось каждые два десятка лет, и не могла на них прокормиться даже общиной. Голод 18.. и … - прямое следствие перенаселенности, любой недород на этих тощих землях отныне отзывался голодом. Жадность перекупщиков (90 процентов зерновой скупки «на корню» держала в своих руках еврейство) не оставлял шансов на разрешение этой проблемы.

Запрет на хуторное ведение хозяйств. Налоговое обложение.

В 20-30-е само понятие Общины извратили, провели «кибутизацию», сделав подделку обязательной, ее, государственным, неразумением, "ими" писанным уставом, и невозможной отдачей «за жизнь», где выгребали до зернышка, а возвращали по усмотрению «на усмирение». – «Мы победим, если монополизируем и удержим в собственных руках все имеющееся продовольствие!» - писал Ленин, и революция не заканчивалась 20 лет, до самого 1937 года – Сталинской ревизии дел и людей.

В Великую Отечественную деревня обескровила - отдав все (на Северо-Западе большинство деревень было стерто с лица земли подчистую), потеряла волю к жизни.

Хрущевские «укрупнения» убили как малые деревни, так и уцелевшие (недостаточно большие) что смели восстанавливаться после сожжения их фашистами,.

В Брежневские времена, теряя корни, стряхивая с себя землю, деревня бежала уже невозвратно, пополняя бараки рабочих окраин. Послабления с выдачей паспортов, призывы (государственные стройки нуждались в рабочей силе)

90-е произвели контрольный выстрел в голову. Сделали то, что не удалось за тысячу лет христианизации, и 100 лет губительных преобразований направленных против человека Общины, человека Природы.

В 90-е, очередной Е-революцией, направленной на присвоение накопившейся общественной собственности, кражу ископаемых недр, леса, земли, воды и прочих угодий, город победил деревню окончательно, сутью – уничтожил.

Если, как обратили внимание, встряски казалось бы направленные против общины, хотя и были жестоки, но не губительны, потому как вместо нее предлагалась иная, пусть бесправная, но общинная форма, но стояли в последние 100 лет  уже на столь близких расстояниях друг к другу, что погубили не просто Общину, погубили Деревню – древнейшую цивилизацию - целиком и полностью. Уничтожили уклад жизни и малейшую тень к возможности восстановления прежнего. Город убил деревню. Именно убил.

Поиск в ней этнографического материала сегодня – полная беЗсмыслица