Спаянность власти, оборонки и бизнеса

На примере США 20-ти летней давности. В основном про подвиги Дональда Рамсфельда. Можно оценить объем оборотов и степень заинтересованности игроков.

Это большой кусок из книги канадской журналистки Наоми Кляйн "Капитализм катастроф", где она продвигает идею, что современный капитализм научился все катаклизмы обращать себе на пользу, будь то наводнение в Новом Орлеане или цунами на Шри-Ланке. Позднее капитализм сам стал создавать мировые катастрофы - в толстенной книге описывается, как рушили страны, от Чили до России и Китая (ЮАР, Польша, страны ЮВА в книге описаны, как и многие другие). Как вырастала военщина в Израиле и США. Все делалось на основе теории чикагского профессора Милтона Фридмана.

Суть цитируемого отрывка проста - дяди, которые по уши в частном бизнесе, с удовольствием приходят на должности в правительстве и далее не только перераспределяют заказы в свои конторы, но и реформируют ведомства (например МО), передавая его функции своим компаниям. Далее принимают решения о военной эскалации в мире, продолжая обогащать свои компании и при этом умудряются даже не уходить из них, не говоря уж о том, что продолжают держать крупные пакеты акций этих компаний. 

Кусок очень большой, но можно весь и не читать, просто много упоминается имен и названий фирм, например, чем занималась на фронтах фирма Халибертон, почему компания Локхид по заказу правительства написала компьютерных программ больше, чем Майкрософт, а также как появился интернет вещей и распознавание лиц.

Как говорится, пусть здесь полежит в качестве лонг-лонг-рида.

Начинается рассказ с того, что в 2000-м году Дональд Рамсфельд (в 68 лет) стал министром обороны в кабинете Дж.Буша-мл. Для американских вояк это был такой же шок, как если бы у нас министром обороны стал Чубайс или Греф.

 

"Это жестокий маленький ублюдок. Можете не сомневаться".  Ричард Никсон, президент США, о Дональде Рамсфельде,  1971 г.  

Дональд Рамсфельд
13-й министр обороны США  20 ноября 1975 — 20 января 1977 Президент Джеральд Форд  
21-й министр обороны США 20 января 2001 — 18 декабря 2006 Президент Джордж Буш-младший  

Однажды сырым и теплым вашингтонским утром Дональд Рамсфельд должен был  сделать то, чего делать не любил: поговорить со своими подчиненными. С тех пор как он  стал министром обороны, в Объединенном комитете начальников штабов у него создалась  прочная репутация. Его считали своевольным, скрытным и — это слово повторяли снова и  снова — высокомерным. И такое раздражение можно было понять. Заняв свой офис в  Пентагоне, Рамсфельд отказался от традиционной роли лидера, который мотивирует людей, вместо этого он действовал как хладнокровный наемник, которому директор фирмы поручил  провести сокращение штатов.   

Когда Рамсфельд получил это назначение, многие удивлялись, зачем ему вообще  понадобился этот пост. 68-летний дед пятерых внуков, человек удачи, которая выражалась  состоянием в 250 миллионов долларов, он к тому же уже занимал важный пост в  администрации Джеральда Форда. Но Рамсфельд и не намеревался становиться  обычным министром обороны, который всего навсего наблюдает за военными действиями,  это не соответствовало его амбициям.   

Последние 20 с небольшим лет этот человек возглавлял международные корпорации и  заседал во всевозможных советах директоров, часто занимался судьбоносными для  компаний слияниями и поглощениями, а также составлял планы болезненных реструктуризаций. В 1990-х он мог считать себя человеком новой экономики:  Рамсфельд возглавлял компанию, занимавшуюся цифровым телевидением, заседал в совете  директоров другой многообещающей программы «решений электронного бизнеса» и был  исполнительным директором фирмы по разработке биотехнологий, которая обладала  уникальным патентом на изготовление лекарств от птичьего гриппа, а также на несколько  важных лекарств для лечения СПИДа. Когда в 2001 году Рамсфельда пригласили в  кабинет Джорджа Буша младшего, он почувствовал, что должен создать военное дело XXI  века — превратить войну в нечто скорее психологическое, чем материальное, сделать ее в  большей степени спектаклем, а не борьбой, и заставить приносить больше прибыли, чем  когда–либо раньше.   

Многое писалось о противоречивом проекте «трансформации», который заставил  восемь генералов на пенсии просить по телефону Рамсфельда об отставке и из–за которого  он вынужден был покинуть свой пост после промежуточных выборов 2006 года. Когда Буш  заявил о его отставке, он назвал проект «радикальной трансформации» — а не Ирак или,  если шире, не «войну против террора» — главным достижением Рамсфельда: «Эти труды  Дона редко попадали в газетные заголовки. Но начатые им реформы, начатое им  продвижение — это войдет в историю». Эти реформы действительно попали в историю,  хотя не всегда было легко разобраться в том, из чего они состоят.  

Высокопоставленные военные презрительно говорят, что «трансформация» — «пустые  громкие слова», а Рамсфельд часто как будто нарочно (что казалось почти комедией)  старался доказать правоту своих критиков. В апреле 2006 года Рамсфельд вещал: «Армия  проходит через процесс, который можно назвать крупной модернизацией. Она отказывается  от классической дивизиональной структуры и переходит к принципу универсальных боевых  групп… от сражений, ориентированных на рода войск, к сражениям без боевого  соприкосновения, взаимодействию и далее — к взаимозависимости. И это нелегкая  задача». Но такой проект на самом деле не был столь сложным, как это могло показаться  с его слов. За этим жаргоном стоит попытка сделать ту революцию — в виде передачи  работы подрядчикам и создания брендов, — которую он ранее совершал в корпоративном  мире, самой сутью армии США.   

В течение 1990-х многие компании, которые по традиции сами изготовляли  продукцию и управляли большим количеством постоянных работников, перешли на так  называемую модель Nike: не нужно владеть фабриками, производите свою продукцию через  сеть подрядчиков и субподрядчиков, вкладывайте свои средства исключительно в дизайн и  маркетинг. Другие же компании выбрали альтернативный путь — модель Microsoft:  сохранили сильный управляющий центр, сотрудники которого сосредоточены на  выполнении ключевых функций, и отдали на аутсорсинг все остальное — от секретарской  работы до написания кодов. Иногда компании, которые провели такую радикальную  перестройку, были «оболочечными корпорациями», потому что представляли собой  преимущественно форму без какого либо материального содержания.  

По убеждению Рамсфельда, Министерство обороны США должно было совершить  подобное преобразование. По словам журнала Fortune, прибыв в Пентагон, «господин  генеральный директор… собирался произвести те же перемены, которыми он занимался в  корпоративном мире». Хотя, разумеется, тут были существенные отличия. Корпорации  таким путем освобождались от географической привязки к фабрикам и постоянных  работников, Рамсфельд же представлял себе армию из большого числа постоянных отрядов с  маленьким ядром кадровых военных, подкрепленных дешевыми наемниками из резерва и  Национальной гвардии. В это же время подрядчики из таких компаний, как Blackwater и  Halliburton, будут выполнять роль всевозможных служб: водить автомобили в условиях  высокого риска, допрашивать пленных или оказывать медицинскую помощь. И если  корпорации вкладывали деньги, сэкономленные на труде, в дизайн и маркетинг, Рамсфельд  будет тратить накопления, сэкономленные на меньшей численности частей и танков, на  новейшие спутники и нанотехнологии, разрабатываемые в частном секторе. «В XXI веке, —  говорил Рамсфельд, — мы хотим перестать думать только о вещах, об их количестве и массе,  но начать думать — может быть, даже прежде всего — о скорости, гибкости и точности». Он  говорил совершенно так же, как чрезмерно активный консультант по управлению Том  Питерс в середине 90-х о том, что компании должны выбирать: или они станут  «"игроками» в сфере производства чистых идей», или же «поставщиками тяжелых  вещей».   

Неудивительно, что генералы, задававшие тон в Пентагоне, все еще крепко верили в  значение «вещей» и «массы», коль скоро речь шла о ведении войны. И их начали раздражать  представления Рамсфельда об «оболочечной армии». Проведя всего семь месяцев на своем  посту, новый министр наступил на ноги столь многим влиятельным людям, что все уже  предвкушали его уход.   

И в этот самый момент Рамсфельд созвал редкое «общее собрание» для своих  подчиненных в Пентагоне. Немедленно все начали строить предположения. Он хочет  объявить об отставке? Собирается произнести зажигательную речь? Снова попытается  скормить старой гвардии свою идею трансформации? В то утро понедельника аудиторию в  Пентагоне заполнили сотни высокопоставленных военных, которых «явно переполняло  любопытство», как рассказывал мне один из участников встречи. «Все думали: как он  собирается нас убеждать? Потому что слишком многие испытывали к нему злость».  Когда вошел Рамсфельд, «мы привстали в знак почтения и расселись». Сразу стало  ясно, что речь не пойдет об отставке и он никого не собирается воодушевлять. Возможно,  это была самая необычная речь из всех, когда–либо произнесенных министром обороны  США. Он начал так:   

«Сегодня мы поговорим о противнике, который представляет угрозу,  серьезную угрозу безопасности Соединенных Штатов Америки. Этот противник —  один из последних в мире оплотов центрального планирования. Он управляет с  помощью пятилетних планов. Из одной столицы он пытается навязать свои  требования людям, живущим в других часовых поясах, на других континентах и за  океанами. С жестоким упорством он борется со свободным мышлением и новыми  идеями. Он подрывает оборону Соединенных Штатов и ставит под угрозу жизнь  мужчин и женщин в военной форме.   

Может быть, этот противник напоминает вам Советский Союз, но этого  врага уже нет: сегодня наши враги действуют тоньше и незаметнее… Они гораздо  ближе к нашей родине. Этот противник — бюрократия Пентагона». Когда стала ясна цель риторического хода Рамсфельда, лица слушателей окаменели.  Большинство из них сделали карьеру на борьбе с Советским Союзом, и им не понравилось,  что их сравнивают с коммунистами. Но Рамсфельд еще не закончил: «Мы знаем об угрозе.  Цель столь же ясна, как и при борьбе с любым конкретным противником, поэтому надо  применить все необходимые меры… Итак, сегодня мы объявляем войну бюрократии». И он  это сделал: министр обороны не только назвал Пентагон серьезной угрозой Америке, но и  объявил войну той организации, где сам работал. Аудитория была поражена. Как  рассказывал один участник встречи, «он сказал, что враг — это мы. А мы тут думали, что  служим нашей стране».   

Это не означало, что Рамсфельд хотел сэкономить деньги налогоплательщиков — он  только что попросил Конгресс увеличить бюджетные расходы на 11 процентов. Его действия  отвечали принципу контрреволюции корпоративизма, когда большая власть объединяется с  большим бизнесом, чтобы перераспределить фонды в свою пользу. Он хотел тратить меньше  на сотрудников и направить поток государственных денег непосредственно в сундуки  частных компаний. Для этого он начал «войну». Каждое отделение должно было на 15  процентов сократить количество сотрудников, включая «каждую штаб квартиру в любой  точке земного шара. Это не просто приказание, это прекрасная идея, и мы ее  осуществим».   

Он уже отдал распоряжение своим начальникам «выявить в Министерстве обороны те  функции, которые лучше и дешевле выполнят другие службы». Он хотел знать, «почему  Министерство обороны — последняя организация в мире, которая не пытается экономить?  Когда вся промышленность работает на нас, зачем нам столько иметь и столь многое делать  своими руками? Почему на наших базах по всему миру мы сами вывозим наш мусор и сами  подметаем пол, а не поручаем выполнять это по контракту другим службам? И разумеется,  мы можем в большей мере передать другим службам поддержку компьютерных систем».  Он покусился даже на «священную корову» военных — на охрану здоровья солдат.  Зачем нам так много врачей? — хотел знать Рамсфельд. «Многие наши потребности,  особенно если дело касается общей практики или специалистов, не связанных с боевыми  действиями, может эффективнее удовлетворить частный сектор». А жилье для солдат и их  семей? Разумеется, эту проблему лучше решит «партнерство государственного и частного  секторов».   

Министерство обороны должно сосредоточиться на своей главной задаче — «на  ведении войны… Но во всех других случаях следует искать сторонних исполнителей,  которые могут решить эти неключевые задачи квалифицированнее и эффективнее».  Когда он закончил свою речь, многие из сотрудников Пентагона поняли, что  Рамсфельду помешает осуществить свою идею лишь одна загвоздка. Это Конституция США,  где ясно говорится, что национальную безопасность должно обеспечивать правительство, а  не частные компании. «Я думал, что после этого выступления Рамсфельд потеряет свою  должность», — сообщил мой источник информации.   

Но Рамсфельд не ушел, а про войну с Пентагоном в прессе почти не говорили. Это  произошло потому, что спорное выступление Рамсфельда датировано 10 сентября 2001 года.  Это было странным историческим совпадением: 10 сентября по CNN Evening News  показали краткий сюжет под заголовком «Министр обороны объявляет войну бюрократии  Пентагона», а на следующее утро тот же канал рассказывал о куда менее метафорической  атаке на это же заведение, при которой 125 сотрудников Пентагона погибли, а 110 получили  тяжелые ранения — те самые люди, которых Рамсфельд менее суток назад объявил врагами государства.   

Чейни и Рамсфельд: зачаток капитализма катастроф   

Идея, которую выразил Рамсфельд в своей оказавшейся забытой речи, отражала  стержневой принцип режима Буша: задача правительства состоит не в управлении, а в том,  чтобы передавать задачи более квалифицированным и эффективным исполнителям из  частного сектора. Как показал Рамсфельд, речь шла не о какой–либо прозаической цели типа  экономии бюджета — это был настоящий крестовый поход, сопоставимый с борьбой против  коммунизма.   

Но к тому времени, как команда Буша получила власть, приватизационная мания  80-х и 90-х (с полного одобрения администрации Клинтона, властей штатов и  местных властей) уже привела к распродаже или передаче иным исполнителям крупных  государственных компаний во многих сферах, от водоснабжения и электроэнергии до  обслуживания автомагистралей и уборки мусора. И когда все эти ветви государства были  отрезаны, остался только «ствол» — функции, настолько тесно связанные с представлениями  о правлении, что сама мысль об их передаче частным корпорациям ставила под вопрос  смысл государства. К ним относились армия, полиция, пожарная охрана, тюрьмы,  пограничный контроль, спецслужбы, контроль за распространением заболеваний,  государственная школьная система и управление государственным бюрократическим  аппаратом. Однако предыдущие стадии приватизации были настолько выгодными, что  многие компании, сожравшие государственные куски, с жадностью ожидали, когда же  можно будет разобрать себе и эти ключевые функции, чтобы сделать их неиссякаемым  источником обогащения.   

Будучи министром обороны при Буше старшем, Дик Чейни сократил  количество действующих подразделений и заменил их частными подрядчиками. Он  заключил контракт с Brown & Root, инженерным отделением транснациональной  корпорации, расположенной в Хьюстоне, Halliburton. Компания должна была оценить, какие  функции, выполняемые американскими военными, можно передать частному сектору, чтобы  это приносило выгоду. Неудивительно, что Halliburton нашла множество таких работ, и эти  исследования легли в основу еще одного контракта Пентагона — программы усиления служб  тыла гражданскими специалистами. Пентагон славился своими контрактами на миллиарды  долларов с производителями вооружения, но это было новшеством: уже не поставки  необходимого для армии оружия и оборудования, но обеспечение выполнения ее операций  838.   

Группе компаний поручили постоянное «материально техническое обеспечение»  военных действий США; стоит отметить, что это крайне неопределенная формулировка.  Более того, в контракте не были указаны конкретные суммы денег, компания победитель  получала заверение, что все ее труды для армии будут оплачены Пентагоном, включая  гарантированный доход, так называемый контракт «издержки плюс». Дни администрации  Буша старшего подходили к концу, и в 1992 году этот контракт получила именно компания  Halliburton. Как писал сотрудник газеты Los Angeles Times Кристиан Миллер, Halliburton,  «победив 36 прочих претендентов, выиграла контракт на пять лет — возможно, это не  слишком удивительно, если вспомнить, что сама эта компания и разработала подобные  планы».   

В 1995 году, когда в Белом доме сидел Клинтон, Halliburton назначила своим новым  руководителем Чейни. Хотя отделение Brown & Root уже давно работало на армию  США, под руководством Чейни Halliburton стала играть такую важную роль, что это  изменило саму природу современной войны. Благодаря неясности выражений в контракте  Halliburton Чейни, когда последний еще пребывал в Пентагоне, компания могла бесконечно  расширять представление о том, что входит в «материально техническое обеспечение», так  что в итоге Halliburton стала разрабатывать всю инфраструктуру военных операций США за  океаном. Армии оставалось лишь предоставлять солдат и оружие — она была, так сказать,  поставщиком содержимого, в то время как всем действием управляла Halliburton.  В результате, что можно было наблюдать уже на Балканах, получились военные  действия в стиле McDonalds. Развернутые за границей части напоминали опасный курорт для  вооруженных до зубов людей. «Первым человеком, который встречает наших солдат по  прибытии на Балканы, как и последним, который с ними прощается, является наш  сотрудник», — говорил официальный представитель Halliburton, как будто бы речь шла о  туристической фирме, а не об обеспечении армии. Это новшество внесла Halliburton:  Чейни не понимал, почему война не может стать в Америке процветающей и  высокодоходной отраслью сферы услуг — завоеванием с улыбкой.   

На Балканах, куда Клинтон послал 19 тысяч солдат, американские военные базы  образовали маленькие города от Halliburton: чистенькие пригородные дома, окруженные  забором, которые выстроила и обслуживала исключительно Halliburton. И компания  старалась предоставить солдатам весь уют покинутой родины, включая закусочные,  супермаркеты, кинотеатры и гимнастические залы, оснащенные всеми техническими  новинками. Некоторые старые офицеры боялись, что такая коммерческая обстановка  может дурно повлиять на воинскую дисциплину, но и они наслаждались этой роскошью.  Halliburton старается позолотить все, за что ни берется, — сказал мне один из них. — Так что  мы не жаловались». С точки зрения Halliburton положительные отзывы потребителей были  хорошим бизнесом — они влекли за собой новые контракты, а поскольку доход вычислялся  как процент от издержек: чем больше они расходовали, тем доходнее было предприятие. «Не  волнуйтесь, это контракт «издержки плюс» — стало ходовым выражением в зеленой зоне  Багдада, но неимоверно щедрые расходы на войну начались еще в эпоху Клинтона. За пять  лет руководства Halliburton Чейни увеличил денежные поступления в компанию от  Казначейства почти вдвое — с 1,2 до 2,3 миллиарда долларов, а количество денег,  полученных в виде федеральных займов и гарантированных ссуд, выросло в 15 раз. И  труд Чейни был вознагражден. Прежде чем занять пост вице президента, Чейни «оценивал  стоимость своего имущества от 18 до 81,9 миллиона долларов, в том числе от 6 до 30  миллионов в виде акций Halliburton… Всего Чейни получил в качестве опциона около 1,26  миллиона акций Halliburton, из них 100 тысяч уже использованы, 760 тысяч можно продать,  а еще 166–667 станут действительными к декабрю 2000».   

Внедряя идеологию сферы обслуживания в деятельность правительства, Чейни  рассматривал это как семейный бизнес. Во второй половине 90-х годов, когда он  превращал военные базы в пригородные поселения от Halliburton, его жена Линн получала  доходы от ценных бумаг, кроме того, работала в правлении Lockheed Martin, крупнейшего  оборонного подрядчика. Она занимала это место с 1995 по 2001 год, когда в таких  компаниях, как Lockheed, произошли существенные преобразования. Холодная война  закончилась, расходы на оборону снизились, а поскольку почти все деньги такие фирмы  получали благодаря контрактам с правительством на производство оружия, им пришлось  искать новую модель для своего бизнеса. Lockheed и подобные ей производители оружия  разработали новую стратегию и настойчиво стремились ее реализовать — они намеревались  за деньги выполнять функции правительства.   

В середине 90-х Lockheed стала внедряться в отдел информационных  технологий правительства США, она обслуживала систему компьютеров отдела и активно  участвовала в управлении базами данных. Действуя преимущественно на виду у публики,  компания настолько продвинулась на новой территории, что в 2004 году журналист газеты  New York Times писал: «Lockheed Martin не управляет Соединенными Штатами… Однако  она участвует в управлении ими в невероятных масштабах… Она сортирует вашу почту и  подсчитывает ваши налоги. Она снижает расходы на социальную защиту и проводит  перепись населения Соединенных Штатов. Она управляет космическими полетами и следит  за движением самолетов. Чтобы все это совершить, Lockheed написала больше кодов  компьютерных программ, чем Microsoft».   

Так была создана мощная команда из двух супругов. Дик помогал Halliburton взять в  свои руки инфраструктуру войны за границей, а в это время Линн помогала Lockheed  продвинуться на территорию правительства, взяв на себя решение его повседневных задач у  себя в отечестве.   

Еще будучи кандидатом в президенты Буш-младший горел энтузиазмом выставить государство на аукцион, Чейни  передавал функции армии сторонним исполнителям, а Рамсфельд получал патенты на  лекарства, которые могли предотвращать эпидемии. Все это помогает понять, какое  государство будут создавать эти трое, когда соединятся: это была идея совершенно  «оболочечного» правительства. И хотя такая радикальная программа не стала основой  предвыборной кампании Буша в 2000 году, можно было догадаться, что он не перестал об  этом думать. «Существуют сотни тысяч федеральных служащих с полной занятостью, —  говорил он в одной предвыборной речи, — они выполняют задачи, которые могли бы решать  частные компании. Я намерен провести конкурс относительно как можно большего числа  таких задач. Если частный сектор способен сделать это лучше, он и должен получить  контракт».  

... 

Когда в январе 2001 года Буш и его кабинет приступили к выполнению своих  обязанностей, потребность в новых источниках роста для американских корпораций стала  еще более острой. Мыльный пузырь информационных технологий уже лопнул, и за первые  два с половиной месяца нового правления индекс Доу Джонса упал на 824 пункта, так что  можно было опасаться серьезного экономического спада. Кейнс утверждал, что  правительства должны предотвращать рецессии, создавая экономический стимул с помощью  государственных работ. Но Буш пошел иным путем: правительство начало демонтировать  само себя, скармливая куски общественных богатств корпоративной Америке, с одной  стороны, в виде снижения налогов, с другой — заключая щедрые контракты. Руководитель  Административно бюджетного управления при Буше, видный идеолог Митч Дэниеле заявил:  «Основной принцип — что задача правительства состоит не в том, чтобы выполнять  определенные функции, но в том, чтобы гарантировать их осуществление, — мне кажется  совершенно очевидным» . К таким функциям относилась и ликвидация последствий  катастроф. Республиканец Джозеф Олбоу, которого Буш назначил главой Федерального  агентства по чрезвычайным ситуациям (Federal Emergency Management Agency, FEMA) —  организации, которая занимается катастрофами, включая теракты, — называл свое новое  место работы «программой с огромными субсидиями».   

И вот наступило 11 сентября, и неожиданно оказалось, что правительство, которое  видит свою главную задачу в самоустранении, — это дурная идея. Испуганные люди искали  защиты у сильного и надежного правительства, так что террористы могли на корню погубить  проект Буша по аутсорсингу функций государства.   

Какое то время казалось, что так оно и будет. «11 сентября все изменило», — сказал 10  дней спустя после терактов Эд Фолнер, старый друг Милтона Фридмана и президент фонда  Heritage; он оказался одним из первых, произнесших эту судьбоносную фразу. Естественно,  многие думали, что среди прочего произойдет и переоценка радикальной  антигосударственной программы, которую Фолнер и его идеологические союзники внедряли  на протяжении 30 лет как у себя дома, так и за границей. В конце концов, сами неудачи  обеспечения безопасности в событиях 11 сентября были результатом того, что на  протяжении более 20 лет государственный сектор разбирали по частям, передавая функции  правительства корпорациям, ориентирующимся на прибыль. Как наводнение в Новом  Орлеане выявило плачевное состояние государственной инфраструктуры, так и теракты  11 сентября наглядно показали вызывающую опасения слабость государства: в разгар  спасательной операции вышла из строя радиосвязь нью йоркских полицейских и пожарных,  авиадиспетчеры не успели вовремя заметить изменения курса самолетов, а террористы  прошли через контрольные пункты аэропорта, где работали контрактники, многие из  которых зарабатывают меньше, чем такие же служащие в закусочных .   

Протест против программ, служащих интересам корпораций, усилили новые скандалы,  например вокруг Enron. Через три месяца после 11 сентября Enron объявила о банкротстве, в  результате чего тысячи сотрудников потеряли свои пенсионные сбережения, а руководители,  будучи информированными, успели заранее все «обналичить». Этот кризис еще раз показал,  что частные компании неспособны оказывать необходимые услуги, особенно когда  выяснилось, что махинации Enron с ценами на энергию несколько месяцев назад привели к  масштабным отключениям электричества в Калифорнии. 90 летний Милтон Фридман начал  опасаться возвращения кейнсианства, он даже жаловался, что «бизнесменов представляют  публике как граждан второго сорта».   

Руководители корпораций быстро теряли свою репутацию в глазах общества, а тем  временем работники государственного сектора, объединенные в профсоюзы, — злейший  враг контрреволюции Фридмана — быстро наращивали свой авторитет. В течение двух  месяцев после терактов доверие к правительству стало выше, чем когда–либо после 1968  года, и все это, как сказал Буш группе федеральных служащих, «благодаря тому, что вы хорошо делали свое дело». Бесспорными героями 11 сентября стали «синие воротнички»  — нью йоркские пожарные, полицейские и спасатели, которые первыми отреагировали на  катастрофу, причем 403 из них погибли при попытке организовать эвакуацию из башен и  оказать помощь жертвам. Неожиданно Америка полюбила своих мужчин и женщин в  униформе, а политики, стремительно надевшие бейсболки нью йоркской полиции и  пожарного департамента, изо всех сил старались приспособиться к этим новым настроениям.  14 сентября Буш встретился с пожарными и спасателями у развалин башен близнецов  — советники президента называли это «моментом, когда быка берут за рога», — и  приветствовал тех самых бюджетников, объединенных в мощные профсоюзы, которых  современное консервативное движение решило упразднить. Конечно, это был его долг (в те  дни даже Дик Чейни надел каску), но он не был обязан делать это столь убедительно.  Сочетание искренних чувств с потребностью общества в лидере, достойном такого момента,  превратило его выступление в самую сильную речь за всю политическую карьеру.  В течение нескольких недель после терактов президент совершил большое турне по  общественному сектору: посетил государственные школы, пожарные станции, мемориалы,  центры контроля и профилактики заболеваемости, он обнимал служащих, благодарил их за  работу на общее благо, превозносил их неброский патриотизм. «Мы обрели новых героев»,  — сказал Буш в одной речи, в которой прославлял не только спасателей и пожарных, но  также и учителей, почтальонов, работников здравоохранения  . В эти дни люди,  работающие на благо общества, получили столько уважения и похвал, сколько в США на их  долю не выпадало за последние 40 лет. Неожиданно вопрос о сокращении бюджета был снят  с повестки дня, а в каждой новой речи президент говорил о новых амбициозных  государственных проектах.   

Корпоративный «новый курс»   

Однако не стоило принимать всерьез публичные заявления и фотографии в газетах; на  самом деле Буш и его ближний круг вовсе не хотели поворота в сторону Кейнса. Напротив,  промахи системы безопасности 11 сентября не только не поколебали намерения Буша  ослабить государственный сектор, но и дали новые подтверждения правильности его  глубинной (и небескорыстной) убежденности, что лишь частные фирмы достаточно разумны  и креативны, чтобы справиться с новой угрозой безопасности страны. Действительно, Белый  дом был намерен выделить из денег налогоплательщиков огромную сумму на стимуляцию  экономики, однако не по модели Рузвельта. «Новый курс» Буша будет носить  исключительно корпоративный характер, так что сотни миллиардов долларов в год из общественных денег должны будут переходить в руки частных компаний. Это будет  происходить на основе контрактов, многие из которых заключаются в тайне, без  конкуренции и внимания со стороны СМИ. Это будет сеть разных направлений: техника и  инженерное дело, СМИ, коммуникации, пенитенциарная система, образование,  здравоохранение .   

Задним числом можно понять, что массовая дезориентация после терактов 11 сентября  была американским вариантом экономической шоковой терапии. Команда Буша,  последователи Фридмана до мозга костей, быстро начала использовать шок, поразивший  страну, чтобы реализовать свою радикальную идею «оболочечного» правительства, где все  — от боевых действий до ликвидации последствий катастроф — превращено в доходное  предприятие.   

Это было явным развитием идеи шоковой терапии. В начале 90-х продавали с  аукциона уже существующие государственные компании, а Буш и его команда создали для  своих целей совершенно новое предприятие — войну против террора, — которое было  частным с самого начала. Это удалось провернуть в два этапа. Сначала Белый дом, пользуясь  всеобщим чувством страха после 11 сентября, резко усилил меры по поддержанию порядка,  контролю и задержанию подозрительных, а также увеличил полномочия исполнительной  власти, участвующей в войне. Военный историк Эндрю Басевич назвал этот захват власти  «двойным переворотом» . Затем эти усовершенствованные и щедро финансируемые  механизмы обеспечения безопасности, нападения, оккупации и реконструкции были  мгновенно переданы частному сектору для получения прибыли.   

Эти меры проводились как будто бы ради борьбы с терроризмом, однако в результате  был создан комплекс капитализма катастроф: сформировавшаяся новая экономическая  система национальной безопасности, приватизированных военных действий и  восстановительных работ, задачей которой было строительство и расширение  приватизированного государства как в Америке, так и за границей. Эта масштабная  инициатива стала таким мощным экономическим стимулом, что помогла преодолеть застой,  с чем не справились глобализация и онлайн бизнес. Как Интернет создал мыльный пузырь  доткомов, так 11 сентября дало жизнь мыльному пузырю капитализма катастроф. По словам  Роджера Новака из Novak Biddle Venture Partners, вкладывающей деньги в компании,  работающие на национальную безопасность, «когда индустрия информационных технологий  развалилась после периода бума, кому достались все деньги, как вы думаете?  Правительству». «Теперь же, — говорит он, — все люди с капиталом видят, какая роскошная  кормушка стоит перед ними, и думают только о том, как бы к ней пристроиться».  Здесь начатая Фридманом контрреволюция достигла своей кульминации.  Десятилетиями рынок поедал отдельные ветви государства, теперь же добрался до самого  ствола.   

Удивительным образом самым эффективным идеологическим инструментом оказались  заявления о том, что экономическая идеология отныне не является основным движущим  мотивом внешней и внутренней политики США. Заклинание «11 сентября все изменило» позволило умело скрыть тот факт, что для идеологов свободного рынка и корпораций, чьи  интересы они обслуживают, изменилось только одно: теперь им стало легче осуществлять  свои амбициозные планы. Когда уже не надо было представлять новые мероприятия на  рискованные обсуждения в Конгрессе или бороться с профсоюзами и объединениями  государственного сектора, правительство Буша, используя патриотический порыв и  поддержку президента, почувствовало полную свободу действий и могло перейти от слов к  делу. Как писала в феврале 2007 года газета New York Times, «без каких либо публичных  обсуждений или формальных процедур подрядчики фактически заняли положение четвертой  ветви власти».  Команда Буша, вместо того чтобы укрепить безопасность в ответ на 11 сентября,  составить всесторонний план и заткнуть дыры в государственной инфраструктуре,  приписала правительству новую роль: государство должно осуществлять функции, нанимая  их исполнителей по рыночным ценам.  

По замыслу Буша, роль правительства сводится к добыванию денег, необходимых для создания нового  военного рынка и покупки лучших продуктов из всех новинок, что заставит  промышленность еще усерднее разрабатывать новые технологии. Другими словами,  политики создают спрос, а частный сектор предлагает все возможные виды решений — так  создается экономический бум национальной безопасности, целиком и полностью  застрахованный за счет налогоплательщиков.  Министерство национальной безопасности, новая ветвь государства, созданная  режимом Буша, наиболее полно отражает эту новую форму правительства, в котором все  делает сторонний исполнитель. Заместитель директора исследовательского отдела  Министерства национальной безопасности Джейн Александр сказала: «Мы ничего не  создаем. Если бы промышленность нам ничего не предлагала, у нас ничего бы и не  было».   

Было создано также «Управление контрразведывательной полевой деятельности»,  новая разведывательная служба Дональда Рамсфельда, независимая от ЦРУ Семьдесят  процентов своих бюджетных денег эта шпионская служба передает частным подрядчикам.  Подобно Министерству национальной безопасности, это управление представляет собой  лишь пустую оболочку. Бывший директор Агентства национальной безопасности Кен  Минихен говорил: «Национальная безопасность слишком важна, чтобы доверить ее  правительству». Подобно сотням других служащих администрации Буша, Минихен оставил  свой пост в правительстве для работы в процветающей индустрии внутренней безопасности, которую он сам же помогал создавать как высокопоставленный разведчик .  Администрация Буша использовала каждый аспект войны против террора, чтобы  максимально увеличить ее доходность и стабильность как рынка — этой цели служили и  определение противника, и правила проведения операций, и постоянное расширение  масштаба борьбы. В документе, объявляющем о создании Министерства национальной  безопасности, говорится: «Сегодня террористы могут нанести нам удар в любом месте, в  любое время и буквально любым типом оружия». Это означает, что нам необходимы службы  безопасности, которые предупреждают любой вообразимый риск везде и всегда. И даже нет  нужды доказывать, что эта угроза реальна, чтобы оправдать полноценную защиту —  существует «доктрина одного процента» Дика Чейни, которая оправдывала вторжение в  Ирак на том основании, что если есть вероятность риска хотя бы в 1 процент, США должны  реагировать как если бы была стопроцентная уверенность в существовании угрозы. Эта  логика обернулась особой выгодой для производителей различных устройств на основе  высоких технологий: например, поскольку можно вообразить опасность заражения оспой,  Министерство национальной безопасности выделяет полмиллиарда долларов на то, чтобы  заказать у частных компаний оборудование для обнаружения источников возможного  заражения .   

Менялись названия: война против террора, война против радикального ислама, война с  исламофашизмом, война против стран третьего мира, длительная война, война поколений, —  но форма конфликта оставалась неизменной. Этот конфликт не ограничен ни временем, ни  пространством, ни целью. С точки зрения военной стратегии столь широкие и расплывчатые  задачи делают войну заведомо безвыигрышной. Однако с экономической точки зрения это  беспроигрышная позиция: перед нами не локальное сражение, в котором можно победить, но  война нового типа, неразрывно связанная с глобальной экономикой.  Такой деловой проект администрация Буша предложила американским корпорациям  после 11 сентября. Бездонный поток денег налогоплательщиков перераспределялся из  Пентагона (частные подрядчики получали 270 миллиардов долларов в год, что на 137  миллиардов больше, чем в начале правления Буша), из служб американской разведки (42  миллиарда в год сторонним исполнителям, что более чем вдвое превышает уровень 1995  года) и из недавно созданного Министерства национальной безопасности. С 11 сентября  2001 года по 2006 год Министерство вбросило в экономику, выплатив частным подрядчикам,  130 миллиардов долларов — сумму, превышающую ВВП Чили или Чехии. В 2003 году  администрация Буша потратила 327 миллиардов долларов на контракты с частными  компаниями — примерно по 40 центов с каждого доллара из имевшихся в ее распоряжении  денег .   

За удивительно короткий период ближайшие пригороды Вашингтона заполнили серые  здания, в которых разместились «открывающиеся» компании и «инкубаторы» безопасности, созданные на скорую руку, куда, как это было в конце 1990-х в Силиконовой долине, деньги поступали так быстро, что в офисах не успевали устанавливать мебель. При этом  администрация Буша играла роль щедрого капиталиста, в ту лихорадочную эпоху  вкладывающего деньги в рискованные предприятия. В 1990-х все пытались  разработать убийственную программу, очередную «новейшую новинку», которую можно  было бы продать Microsoft или Oracle, теперь же все работали над технологией поиска и  обнаружения террористов, которую можно было бы продать Министерству национальной  безопасности или Пентагону. Вот почему индустрия катастроф породила не только  инициативы и инвестиционные фонды, но и целую армию фирм лоббистов, предлагающих  связать новые компании с нужными людьми на Капитолийском холме.  В 2001 году в сфере безопасности было всего две таких фирмы, а к середине 2006 года  их насчитывалось 543. Майкл Стедд, управляющий фирмой Paladin, занимающейся  национальной безопасностью, сообщил журналу Wired: «Я работал с частным акционерным  капиталом с начала 90-х и никогда не видел такого потока сделок, как сегодня».    Рынок терроризма    Как это было с мыльным пузырем онлайн бизнеса, бум вокруг катастроф раздувается  непредсказуемо и хаотично. Так, сначала в сфере национальной безопасности возник бум  вокруг камер наблюдения. В Великобритании их число дошло до 4,2 миллиона — по одной  на каждые 14 человек, а в США — до 30 миллионов, они записывали ежегодно почти по 4  миллиарда часов видеоматериалов. Это заставило задаться вопросом: кто будет  просматривать 4 миллиарда часов записей ежегодно? Затем появился новый рынок  «аналитических программ», которые сканируют записи и сопоставляют их с уже  накопленными визуальными данными (создание сети для различных систем безопасности  потребовало крупнейших контрактов — скажем, Военно воздушные силы заключили  договор с консорциумом компаний, включая Booz Allen Hamilton, одну из старейших фирм  стратегического консультирования, и с крупнейшими оборонными подрядчиками).  Это породило очередную проблему, потому что компьютерные программы  распознавания лиц позволяли идентифицировать личность, только когда человек стоит  лицом к камере по центру поля обзора, что он редко делает, когда спешит на работу или  домой. Так появился еще один рынок — повышения качества цифрового изображения.  Salient Stills, компания, торгующая программами, которые позволяют изолировать и  увеличить изображение, сначала пыталась работать на СМИ, но оказалось, что гораздо  выгоднее сотрудничать с ФБР и стражами порядка . И поскольку вся эта слежка  продолжается: запись телефонных разговоров и их прослушивание, финансовая информация,  почта, камеры наблюдения, сканирование Интернета, — правительство завалено данными, а  это открывает еще один рынок управления информацией и оптимизации процесса поиска, а  также программ, которые пытаются «связать концы» в этом океане слов и цифр и  обнаружить подозрительную деятельность.   

--  

Администрация Буша, одержимая двумя идеями — войны против терроризма и защиты  интересов транснациональных корпораций — и наполненная людьми, вчера сидевшими в  совете директоров корпораций, подобным образом смешивает и переплетает разные  интересы. Но при одном существенном отличии. Компании, которые защищал Даллес, были  транснациональными корпорациями, вкладывающими крупные деньги в экономику других  стран: в шахты, сельское хозяйство, банки и нефть. И, как правило, они все единодушно  желали заниматься своим бизнесом в стабильном и приносящем доходы окружении, где  нестрогие законы относительно инвестиций, много свободных рабочих рук и не происходит  никаких неприятных неожиданностей вроде экспроприации. Если они и устраивали  государственные перевороты или военные операции, это не было самоцелью, но в итоге  должно было служить стабильности.   

С зарождением капитализма катастроф положение изменилось: создатели войны  против террора принадлежали уже к иному поколению политиков корпоративистов, для  которых войны и катастрофы стали самоцелью. И когда Дик Чейни и Дональд Рамсфельд  смешивают выгоду Lockheed, Halliburton, Carlyle или Gilead с благом для Соединенных  Штатов и даже всего мира, такая проекция имеет крайне опасные последствия. Ибо благом  для этих компаний являются бедствия: войны, эпидемии, стихийные катаклизмы и нехватка  ресурсов — и количество подобных «удачных моментов» сильно возросло с приходом к  власти Буша младшего. Эта проекция еще разрушительнее по той причине, что важнейшие  соратники Буша в беспрецедентной степени своими интересами связаны с комплексом  капитализма катастроф в новой эре, когда произошла приватизация войн и ликвидации  последствий катастроф, что позволяет им получать высокую прибыль от бедствий, которые  они сами организовали.   

Например, когда Рамсфельд покинул свой пост после поражения республиканцев на  промежуточных выборах 2006 года, пресса сообщала, что он вернулся в частный сектор. Но  правда заключается в том, что он никогда оттуда не уходил. Когда Буш назначил его  министром обороны, Рамсфельд, как все государственные чиновники, был обязан избавиться  от любого имущества, которое позволило бы ему получать прибыль или нести потери от  решений, принятых им как политиком на своем посту. Проще говоря, он обязан был  распродать все, что связано с национальной безопасностью и обороной. Но это оказалось для  Рамсфельда огромной проблемой. У него было столько имущества в различных сферах  производства, связанных с катастрофами, что он заявил о невозможности от него избавиться  к намеченному сроку и ему пришлось идти на большие компромиссы с этикой, чтобы  сохранить в своих руках все, что возможно.  

Он продал акции Lockheed, Boeing и других оборонных компаний, которыми  непосредственно владел, и выставил на аукцион акции на 50 миллионов долларов в надежде  на будущее. Но он все равно остался частичным или полным владельцем частных инвестиционных фирм, связанных с обороной и биотехнологиями. Рамсфельд не хотел нести  потери от быстрой продажи этих компаний, а вместо этого дважды просил увеличить срок  выполнения этого требования на три месяца, что встречается крайне редко среди политиков  такого уровня. Это означало, что он все еще продолжал искать подходящих покупателей для  своих компаний и активов шесть месяцев, а возможно даже и позже, уже когда был  министром обороны .   

Что же касается компании Gilead Sciences, которую Рамсфельд раньше возглавлял и  которая обладала патентом на Tamiflu, министр обороны проявил упорство. Когда ему  предложили сделать выбор между интересами бизнеса и государственной деятельностью,  Рамсфельд просто отказался это сделать. Эпидемии прямо угрожают национальной  безопасности и потому относятся к сфере деятельности министра обороны. Но несмотря на  такой очевидный конфликт интересов, Рамсфельд так и не смог продать акции Gilead на  протяжении всего срока своей службы, сохранив за собой имущество в Gilead на сумму от 8  до 39 миллионов долларов .   

Когда сенатская Комиссия по этическим вопросам пыталась заставить Рамсфельда  привести свои дела в соответствие с обычными требованиями, тот повел себя агрессивно. В  частности, он обратился с письмом в Отдел по вопросам правительственной этики с  жалобой, что ему пришлось потратить 60 тысяч долларов на работу бухгалтеров в связи с  этими «чрезвычайно сложными и запутанными» денежными отчетами. Хотя для владельца  акций на 95 миллионов долларов на момент службы в правительстве расход в 60 тысяч на  манипуляции со своими финансами вряд ли должен показаться чрезмерным .  Непоколебимое упорство Рамсфельда отказаться от бизнеса катастроф, даже находясь  на важнейшем государственном посту в сфере национальной безопасности, отразилось на  его работе в ряде конкретных случаев. В течение первого года службы, когда он искал  варианты продажи своих акций, Рамсфельд всячески старался уклониться от различного рода  важных решений. По данным Associated Press, «он избегал совещаний в Пентагоне, на  которых обсуждалась проблема СПИДа». Когда же федеральное правительство должно было  принять решение о том, надо ли ему вмешиваться в случаях нескольких крупнейших  слияний и поглощений, в которых участвовали важнейшие оборонные подрядчики, включая  General Electric, Honeywell, Northrop Gurman и Silicon Valley Graphics, Рамсфельд как мог  старался уклониться от этих дискуссий на высшем уровне. Со слов его официального  представителя, у Рамсфельда сохранились финансовые связи с перечисленными выше  компаниями. «Я старался держаться от них в стороне», — сообщил Рамсфельд журналисту,  отвечая на вопрос об одном из таких поглощений .   

В течение шести лет, пока он занимал свой пост, Рамсфельд должен был покидать  комнату, если в ней заходила дискуссия о вероятности распространения птичьего гриппа и о  закупке лекарств на этот случай. Согласно документу, содержащему условия, которые позволяли ему не расставаться со своими акциями, он должен был воздерживаться от  принятия решений, которые могут «прямо и предсказуемо повлиять на судьбу Gilead».  Но коллеги заботились о его интересах. В июле 2005 года Пентагон приобрел Tamiflu на 58  миллионов долларов, а Министерство здравоохранения заявило, что через несколько месяцев  собирается потратить 1 миллиард долларов на закупку этого препарата .  Упорство Рамсфельда, без сомнения, окупилось. Если бы, став министром в январе  2001 года, он сразу продал акции Gilead, то получил бы всего по 7,45 доллара за каждую. Но  страх перед птичьим гриппом, истерия по проводу биологического террора и  административное решение Рамсфельда о мощном финансировании компании привели к  тому, что цена акции поднялась до 67,6 доллара за штуку — она выросла на 807 процентов (а  к апрелю 2007 года одна акция стоила уже 84 доллара). Это означало, что Рамсфельд,  покидая пост министра обороны, стал значительно богаче, чем до своего назначения на него,  — редкий пример мультимиллионера на государственной службе.   

Как Рамсфельд не мог отказаться от Gilead, так и Чейни упорно сохранял свои связи с  Halliburton — этот случай, в отличие от связи Рамсфельда с Gilead, привлек внимание СМИ.  Прежде чем он покинул пост руководителя компании и вступил в команду Буша, Чейни  выторговал себе право сохранить за собой «пенсионный пакет», который состоял из акций и  опционов Halliburton. Когда пресса начала задавать ему не слишком приятные вопросы,  Чейни согласился продать часть ценных бумаг Halliburton, что принесло ему доход в 18,5  миллиона долларов. По данным Wall Street Journal, Чейни сохранил за собой 189 тысяч акций  Halliburton и 500 тысяч опционов, которые он не был вправе продавать, уже став вице  президентом .   

Поскольку Чейни продолжал владеть таким большим количеством ценных бумаг  Halliburton, он, уже будучи вице президентом, получал с них миллионы долларов ежегодно в  виде дивидендов с акций, кроме того, Halliburton сохраняла его зарплату в объеме 211 тысяч  долларов в год, что примерно соответствует жалованью члена правительства. Когда в 2009  году он уйдет со своего поста и будет вправе продавать бумаги Halliburton, которыми  владеет, то получит невообразимый доход благодаря тому, что фортуна повернулась к  компании Halliburton лицом. Стоимость акции компании до начала войны с Ираком  составляла 10 долларов, всего за три года она выросла до 41 доллара — скачок в 400  процентов, объясняемый повышением цен на энергию и иракскими контрактами, а оба эти  фактора были прямым следствием того, что Чейни вовлек страну в войну с Ираком .  Ситуация с Ираком точно вписывается в схему Кизнера. Саддам не представлял угрозы  безопасности США, но нес угрозу американским энергетическим компаниям, поскольку  только что подписал контракт с гигантской российской нефтяной корпорацией и вел  переговоры с французской компанией Total, что лишало американские и английские  нефтяные компании всяких надежд: страна, обладающая третьими по величине запасами  нефти в мире, ускользала из рук американцев и британцев  . Свержение Саддама открывало великие возможности перед нефтяными монополиями, такими как ExxonMobil,  Chevron, Shell и BP, и все они закладывали основы нового Ирака, как и Halliburton,  переместившаяся в Дубай, нашла себе оптимальное место для того, чтобы обеспечивать  электричеством все эти компании. Так сама война стала одним из самых прибыльных дел в  истории Halliburton.   

И Рамсфельд, и Чейни могли бы избавиться от ценных бумаг, связанных с  катастрофами, что устранило бы любые сомнения насчет того, какую роль в их энтузиазме  по созданию катастроф играет корысть. Но тогда бы они остались в стороне от бума в своем  бизнесе. Когда перед ними вставал вопрос выбора между личной прибылью или жизнью  общества, они всегда выбирали прибыль, заставляя даже правительственные комиссии по  этике считаться с их упорством.   

Во время Второй мировой войны президент Франклин Рузвельт говорил о получении  прибыли от войны такие резкие слова: «Я не хотел бы видеть ни одного военного  миллионера, появившегося в США в результате мировой катастрофы». Неудивительно, что  он сделал бы с Чейни, который получал миллионные прибыли с войны, занимая пост вице  президента. Или с Рамсфельдом, который в 2004 году не смог противостоять искушению  обналичить часть акций Gilead, что позволило ему с легкостью получить 5 миллионов  долларов, согласно ежегодным сведения о доходах, пока он еще занимал пост министра  обороны, и эта сумма была слабым предвкушением награды, которая его ожидала к моменту  ухода из правительства  . При администрации Буша людей, получающих прибыль с  войны, не только допускают в правительство, такие люди и есть само правительство, между  ними и правительством нет никакой границы.   

Годы правления Буша были отмечены самыми позорными и самыми вопиющими  коррупционными скандалами в недавней истории: это Джек Абрамофф, предложивший  членам Конгресса отдых с игрой в гольф; Рэнди «Герцог» Каннингхэм, ныне отбывающий  восьмилетний срок в тюрьме, со своей яхтой The Duke Stir, которая входила в «меню  взяток», перечисленных на официальном бланке Конгресса и переданных одному  оборонному подрядчику; это вечеринки в отеле «Уотергейт» с любезно предоставленными  бесплатными проститутками. Все это слишком похоже на происходящее в Москве или  Буэнос Айресе в середине 90-х .   

Существует постоянно вращающаяся дверь между правительством и воротилами  бизнеса. Такое положение существовало всегда, только обычно политики дожидались  момента ухода своей администрации, чтобы превратить правительственные связи в прибыль.  В правление Буша неистощимый рог изобилия рынка национальной безопасности стал  слишком серьезным искушением, чтобы служащие администрации могли ему противостоять.  

Так что, не дожидаясь окончания срока своей службы, сотни чиновников различных  департаментов правительства уже воспользовались этой дверью. По словам Эрика Липтона  из газеты New York Times, который исследовал это явление на примере Министерства  национальной безопасности, «почтенные лоббисты и стражи этики из Вашингтона говорят,  что исход такого большого количества самых высокопоставленных служащих министерства  до окончания срока службы администрации является чем то беспрецедентным для современной истории». Липтон насчитал 94 примера таких служащих, работавших в сфере  национальной безопасности, которые теперь стали воротилами этой индустрии .  Таких случаев слишком много, чтобы можно было их подробно тут рассмотреть, но  некоторые из них весьма выделяются, поскольку их участники — важнейшие организаторы  войны против террора. Джон Эшкрофт, бывший генеральный прокурор США, основной  автор Закона о борьбе с терроризмом, сейчас возглавляет компанию Ashcroft Group, которая  помогает соответствующим компаниям получать федеральные контракты. 

Том Ридж, первый  глава Министерства национальной безопасности, сейчас работает в Ridge Global и является  консультантом по коммуникационным технологиям компании Lucent, которая прямо связана  с обороной. Руди Джулиани, бывший мэр Нью Йорка и герой 11 сентября, через четыре  месяца основал компанию Guiliani Partners, чтобы продавать свои навыки кризисного  консультанта. Ричард Кларк, звезда борьбы с терроризмом при Клинтоне и Буше, известный  своей критикой в адрес правительства, теперь возглавляет компанию Good Harbor Consulting,  специализирующуюся на национальной безопасности и борьбе с терроризмом. Джеймс  Булей, возглавлявший ЦРУ до 1995 года, сейчас работает в Paladin Capital Group, фирме,  которая занимается инвестированием в частные компании в сфере безопасности, а также  служит вице президентом Booz Allen, компании, занимающей ведущее место в индустрии  национальной безопасности. Джо Олбоу, возглавлявший 11 сентября Федеральное агентство  по чрезвычайным ситуациям (FEMA), покинул это место всего через полтора года, чтобы  основать New Bridge Strategies; по его словам, эта организация станет «мостом» между  бизнесом и щедрым миром правительственных контрактов и возможностями для инвестиций  в Ираке. Ему на смену пришел Майкл Браун, который покинул свой пост всего через два  года, чтобы основать Michael D. Brown LLC — компанию, специализирующуюся на  устранении последствий катастроф .  

«Разве я могу уволиться сейчас?» — писал Браун в известном электронном письме  своим сотрудникам по FEMA в разгар катастрофы, вызванной ураганом «Катрина». За  этим стоит простая философия: служи в правительстве, пока не займешь достаточно  почетного места в министерстве, заключающем крупные контракты, и собирай внутреннюю  информацию о том, что там покупается, а затем уйди в частный сектор и продавай нужный  товар своим бывшим коллегам по службе. 

Государственный сектор играет роль разведки для  последующей работы в комплексе капитализма катастроф. 

"