Воспоминания о войне: физиология блокады (Светлана Магаева - д-р биол. наук)

18 января 2023 года - день 80-й годовщины прорыва блокады Ленинграда.

Материал был подготовлен к 62-ой годовщине снятия Ленинградской блокады, но и сегодня воспринимается ничуть не менее сильно.
Помимо прочего, содержит указания на обсуждавшиеся недавно в комментах вопросы "Как же они выжили?"

Светлана Васильевна Магаева — в десятилетнем возрасте пережила блокаду Ленинграда. После войны окончила биологический факультет Ленинградского Университета. Защитила кандидатскую, а потом докторскую диссертации в НИИ общей патологии и патофизиологии РАМН. Изучает патологию нервной и иммунной систем. Является автором большого количества научных статей и книг. Сегодня мы поговорим со Светланой Васильевной о том, как блокадникам удалось выжить с научной точки зрения.

Ленинградская блокада была одним из наиболее тяжких испытаний, выпавших на долю людей. По данным документа 1945 года, подготовленного для Нюрнбергского процесса, в период блокады от голода погибли 632 253 человека, 16 747 блокадников убиты бомбами и снарядами, 33 782 человека ранены.
В действительности эти данные занижены.
Свыше 300 тысяч блокадников умерли во время эвакуации и в первые недели после нее. Около 700 тысяч защитников города погибли в боях. К этой ужасающей цифре следует прибавить большинство блокадников, которые смогли выжить в экстремальных условиях. Почти все они, за редким исключением, утратили здоровье и стали инвалидами.
С сентября 1941 года по октябрь 1943-го на Ленинград было совершено 258 воздушных налетов с участием 1876 самолетов, сброшено 4676 фугасных и 69 613 зажигательных бомб. В Ленинградской блокаде смогли выжить больше полумиллиона человек.

---

— Светлана Васильевна, Вы были ребенком, когда началась война. Как Вам удалось перенести блокаду и выжить?

— Лютый голод был в декабре, январе, феврале — это было дольше, чем, по мнению физиологов, может выдержать человек. Это были самые тяжелые месяцы. В марте ситуация немного улучшилась. Во время блокады моя мама — учитель, занималась тем, что обходила дома и искала осиротевших детей — тех, у кого умерли родители. Фактически она спасала этих детей — без родных малыши были обречены на гибель от холода и голода. Мама отводила их в детский дом. Там о них заботились и кормили: давали горячую баланду (мучной суп) и кусок хлеба. Это было значительно лучше, чем 125 грамм хлеба, которые выдавали ежедневно «по талонам». Плюс к этому три раза в день детей поили чаем, чтобы они могли согреться.

Зимой отопления нигде не было — люди замерзали от холода, по полгода не снимали с себя одежду вообще. Естественно никто не мылся — в водопроводе воды не было, за ней взрослые ходили на Неву, и использовалась она только для питья и приготовления пищи. На набережной были горы трупов — человек приходил, набирал воду, поскальзывался, а встать уже не было сил. Время было страшное и очень тяжелое. Вам трудно это все представить. Да и, слава Богу, что Вы не знаете, что такое блокада.

Однажды моя мама не вернулась домой — пропала без вести. На следующий день учительница, которая так же, как и мама искала осиротевших детей, забрала меня в детский дом. Я была тогда в жутком состоянии, думала, что мама погибла — пропало желание жить. Потом выяснилось, что у нее случился голодный обморок на улице, добрые люди подобрали ее и отнесли в больницу, в палату для умирающих. Я бегала к ней из детского дома, носила ей баланду в детской кукольной чашке. Мне тогда казалось, что если я не буду этого делать — мама умрет. Она чудом выжила. Я сама тогда не умерла с голоду только благодаря детскому дому и бескорыстному подвигу воспитателей. Они нас просто спасли от голодной смерти. В детском доме были минимальные жизненные условия. Кто-то там выживал, но многие дети умирали — их приносили туда на руках с тяжелой формой дистрофии. Ампулы с глюкозой, которых было очень мало, вкалывали только умирающим — многих детей это спасало от смерти, они буквально воскресали на глазах.

— Помогала ли Вам вера во время войны? Как Вы сами пришли к Богу?

— Почти все, кто прошел через блокаду, пришли к вере. Почему? Да потому, что люди столкнулись с тем, чего они не могли объяснить, то есть с чудом. Потребность помогать ближнему выросла из горького блокадного опыта. Без взаимопомощи блокадники не смогли бы выжить. С годами мы осознали, что усвоенный нами спасительный принцип взаимной поддержки удивительным образом совпадает с христианской заповедью — и это не случайное совпадение.

Я пришла к Богу после войны. Для меня очень серьезным фактором была религиозность академика-нейрофизиолога с мировым именем Алексея Алексеевича Ухтомского, которого я знала лично — в детстве мама водила меня слушать его лекции. Окончив Московскую Духовную Академию, он заинтересовался некоторыми вопросами физиологии, которые религия ему не объясняла, и стал изучать эту сферу. То есть лучше, чем он, мозг тогда никто не знал. В то время, когда Алексей Алексеевич был университетским профессором, он принял духовный сан — стал епископом Алипием. То есть, изучив человеческий мозг, он не мог отказаться от Божественного начала в человеке. Этот факт лично для меня очень много значил.

Так вышло, что меня крестили в девятом классе не совсем по моей воле, когда мама была тяжело больна. Жить ей, по прогнозам врачей, оставалось недолго. Она не знала, кому меня оставить после своей смерти. Отец одной из ее учениц — очень верующий человек, пообещал ей, что позаботится обо мне, если я приму крещение. Мама меня тогда уговорила. Я крестилась, и после этого мама вдруг резко пошла на поправку. Произошло чудо.

Когда я подросла — пришла к Богу осознанно. Моя мама, видимо, была верующим человеком — она получила традиционное дореволюционное воспитание. Одна ее ученица рассказывала, что на уроках мама говорила детям о вере так: «Не спешите решать для себя отношение к религии. Потому, что наука не может доказать, что Бога нет, а Церковь не может доказать, что Бог есть. А сам Бог не считает нужным вам являться в каком-то образе. Подождите, с возрастом ваше мнение может измениться». Непонятно, как маму терпели за такие речи. Я уверена, что происхождение человека нельзя объяснить наукой. Более того, мне кажется, что наука никогда этого не поймет и не сможет объяснить.

— Вы написали несколько книг, посвященных блокаде. Там Вы вспоминаете о том, что было, и пытаетесь объяснить с научной точки зрения феномен вашего выживания. В чем он?

— После войны меня, как патофизиолога, заинтересовали механизмы выживания человека в экстремальных, очень сложных условиях. Мне захотелось выяснить, почему мы выжили. Я знаю абсолютно точно, что те, у кого была цель выжить — выжили. Было много случаев, когда крепкие физически люди, падали духом или впадали в депрессию, и умирали. Я помню Таню из нашего детского дома — это был ребенок с самой тяжелой формой дистрофии. Она выжила только потому, что очень хотела увидеть свою сестренку-грудничка, эвакуированную из Ленинграда на «большую землю» до начала войны. И таких случаев очень много.

Моя мама внушила мне перед войной, что мы непременно выживем! У нее была удивительная воля к жизни. Она научила меня не паниковать. Как-то она развернула на столе большую карту города и показала, сколько в Ленинграде домов — город был действительно большим. Так вот, мама убедила меня в том, что маловероятно, что бомба попадет именно в наш дом. Скорее всего, она попадет в Неву или в парк, где нет людей. Я в это тогда поверила.

А еще я никогда не забуду нашу учительницу в детском доме — Ольгу Николаевну, которая ежедневно заставляла нас делать зарядку. Она заключалась в том, чтобы каждое утро повторять: «Январь пережили, февраль переживем, а в марте запоем»! Запоем, то есть, будем спасены. Во время бомбежек в детском доме, я и мои приятели, верили в то, что нас кто-то хранит. Почему-то мы все складывали молитвенно ручки, хотя нас никто никогда этому не учил, и читали нашу детскую молитву: «Снаряды, снаряды, вам падать не надо, на наш Ленинград, на наших ребят». Эта мольба была стихийной молитвой детей, не получивших никакого религиозного воспитания. Многие из нас никогда не слышали о Боге и не знали, как обращаться к Нему.

Бомбы страшно выли, снаряды оглушительно свистели, и мы твердили нашу мольбу до сигнала отбоя воздушной тревоги. Во время блокады люди гибли не только от голода и холода, но еще и от сильного страха. Реальный случай — две украинские девочки, дочки какого-то крупного военного — хорошо одетые и совсем не истощенные, на моих глазах погибли от ужаса. Так на них подействовала бомбежка. От страха у них остановилось сердце. Это была психосоматическая смерть — произошел паралич центров регуляции дыхания, который находится в мозге. Еще академик Павлов исследовал этот феномен на мышах. Очень важно было в блокадное время не растеряться — можно было моментально погибнуть.

— Что происходит с организмом человека во время длительного голода?

— Во время блокады у 90% людей была дистрофия 3−4 степени, то есть они находились на гране жизни и смерти, в пограничном состоянии, определяемом как «жизнь на минимальном пределе». Такое голодание не могло не отразиться на умственных способностях людей — нейроны головного мозга погибают, если они не получают нужное количество питательных и энергетических веществ. У тех, кто прошел блокаду, пострадала нервная система, и, как следствие, сильно ухудшилась память. Многие творческие работники, в том числе моя мама — педагог, пережив блокаду, поняли, что не могут больше заниматься любимым делом. То есть, блокада негативно сказалась на их творческих способностях. У людей были случаи крайнего расстройства психики — так называемые «голодные психозы», когда человек ни о чем другом не мог думать, кроме еды. Были случаи каннибализма, но это уже была патология. Точнее психопатология. Мы об этом говорить не будем потому, что интереснее поговорить о тех, кто выжил и сохранил при этом нормальную психику.

— Но как человек, даже если он имеет позитивный настрой, с физиологической точки зрения может выжить без еды? Вы занимались исследованиями этого вопроса. К каким выводам Вы пришли?

— Наш организм — уникальное и удивительное творение. Он сохраняет сам себя в экстремальных обстоятельствах. У людей от дистрофии во время блокады все органы, за исключением почек и мозга — жизненно важных органов, сильно уменьшались в размере. Профессор Владимир Георгиевич Гаршин из Института экспериментальной медицины проводил исследования и доказал, что сердце блокадников могло терять в весе до 40%, печень до 50%. Но мозг и почки всегда оставались практически не измененными. То есть, люди сохраняли все свои умственные способности, несмотря на голод.

Ленинградская блокада обнаружила такие биологические возможности организма, о которых никто раньше не знал. Оказалось, что существует так называемое эндогенное питание — когда жизненно важных веществ извне не поступает, организм начинает питаться из запасов собственного тела. У блокадников происходила частичная атрофия органов — они уменьшались в размерах — масса этих органов шла на питание мозга, почек и сердца. Причем, когда человек начинал опять нормально питаться — функции этих органов и их размеры полностью восстанавливались. Это основной физиологический механизм, который помог многим блокадникам выжить. В те годы об этом никто не знал.

— То есть организм блокадников питался сам собой?

— Да, именно так. Организм сначала брал необходимые элементы из жировой прослойки тела, потом из мимических мышц — у блокадников была очень большая отвисшая верхняя губа (расстояние от носа до верхней губы), их лица были абсолютно безэмоциональными именно по этой причине. И уже в последнюю очередь организм брал необходимые элементы из скелетных мышц, которые нужны для движения. В скелетных мышцах содержится до 14-ти килограмм белка. Подвижность у изможденных людей была ограниченной — двигаться им уже практически не приходилось. Скелетные мышцы распадались, а белки поступали в кровь, питая сердце и мозг. Человек умирал раньше того, как он полностью истощал свой биологический ресурс. У него отказывала нервная регуляция, то есть, он морально сдавался.

Мы еще раз возвращаемся к тому, что главным в вопросе выживания был все-таки не физиологический, а психосоматический аспект, то есть мотивация к выживанию. Из-за депрессии угнетались функции других органов. Мне кажется, что у всех блокадников произошла мощная тренировка механизмов выживаемости. Когда человек приближается к роковой черте, к смерти — что-то срабатывает. Включается какой-то особый механизм выживания.

— Как Вы начали писать книги? Наверное, было очень тяжело вспоминать.

— Вы знаете, в день Победы, мы с моими приятелями из детского дома решили все забыть и больше никогда не вспоминать про блокаду. Мы говорили так: «Не было войны, не было блокады!» Нам было невозможно тяжело все это вспоминать. Я тогда решила навсегда об этом забыть. Но не получилось. Дело в том, что во время одной из бомбежек, снаряд попал во флигель нашего дома. Взрывная волна тяжело контузила меня и травмировала позвоночник, но все-таки не убила, и я полагала тогда, что Кто-то Невидимый, Безымянный и Всемогущий охраняет нас, детей блокадного детского дома.

После войны начались сильные боли. И вот, во время очередного болевого приступа, перед моими глазами стали возникать «блокадные» картины — я начала вспоминать все это помимо своей воли. Тогда я взяла ручку и просто стала записывать — так родились две мои книги про блокаду. Оказывается, этому явлению есть и физиологическое объяснение — такое бывает при очень сильной боли. Болевой импульс попадает в мозг, и последний начинает воспроизводить самые эмоционально окрашенные картины прошлого.

Именитый ученый клиницист блокадного времени Михаил Васильевич Черноруцкий доказал, что «ослабление воли к жизни, упадок духа, отказ от привычного ритма жизни заметно ускоряли темпы развития болезненного процесса и резко ухудшали общее состояние больных дистрофией, приближая неблагоприятный исход. И, наоборот, твердая воля к жизни, бодрость духа и оптимизм поддерживали немощное тело и как бы вливали в него новые силы». Я стараюсь быть оптимисткой и чаще думать о хорошем.
 

Беседовала Мария Владимирова