Не прямым текстом о главном

Если кто-то из вас любит загадки и скрытый смысл, да ещё и не боится средних по размеру текстов -- я могу предложить вам этот, написанный мной два месяца назад, рассказ. В нём есть двойное, а то и тройное дно. Но если подумать, многое достаточно очевидно. Это как картонная головоломка, которую хорошо разобрали и перемешали, только лежит она, при всём при этом, обратной стороной. Естественно, этот рассказ затрагивает "сложившуюся ситуацию". 
Если будет интересно, в будущем я приоткрою завесу над скрытым смыслом. Но любопытно, насколько глубоко этот рассказ сможет понять каждый из тех, кто не поленится его прочесть. Если у кого-то сложится в голове картинка о чём он, пишите в комментариях. Но сразу скажу, что здесь нет отсылок на каких-то конкретных личностей. 

***

 

I

 

Смотрим на полянку: полянка хорошая, и зелёная и жёлтая, и шершавая и душистая, и бабочки с гусеницами, а также муравей-строитель и дятел-долбитель. Всё движется-шебуршится, шевелится-тянется, освещается-тенится, медленно формируется и расформировывается.

Только один белым камнем стоит на ней дом. Смотрим и на него: ближе к правой стороне, с красной крышей и деревянным крыльцом, с голубым простым окном, с буквами над козырьком и вертлявым флюгером-петухом.

В доме живёт отец: отец настоящий, не молодой, не старый, и шершавый, и довольный, с бородой и седыми ресницами, охотник-любитель и пасечник-профессионал.

Ещё в том доме одна дочка и два сына. Первый – подросток, мало что понимающий, второй –совсем маленький, пока понимающий всё. И мать, которой никогда не видно, но чья любовь и забота всегда ощущаются.

Маленькие глаза у отца, но большие у сыновей. Маленькие окна у дома, но много света внутри. Пчёлы жужжат за домом, черви шуршат в земле, мыши скребут под полом, пёс сидит в конуре.

А за домом огромный лежит чёрно-серый лес. А за лесом овальное жёлтое поле с восьмью одинокими деревьями. За тем полем ещё больший иссиня-чёрный лес, и вся его необыкновенная синева тонкими потоками расходится по простору, сливаясь с темнотой ночи. Уходя вглубь светлого тёплого дня, приятным холодом стелется вдоль сырых стен, дряхлых пней и обратной стороны всяких предметов. Лишь в одном месте холодными острыми зубами, металлом блестит из земли.

И золотистое поле кипит и переливается, стекая в серое, но светлое озеро. Заносясь толстыми ляжками пчёл в ульи, вязко течёт в рот отцу. Чтобы в его глазах золото тлело всегда. Уходя вверх глубокой ночи, это золото смягчает холодный свет луны.

 

II

 

Смотрим на дом: возле него стоит что-то неприглядное, сильно выделяющееся. Дом золотисто-белый, а вещь тёмно-серая, с синим ореолом. У неё два колеса и небольшое сиденье. И собака громко в будке говорит, что пахнет вещь старшим сыном. Такие же вещи есть у дома внутри. Слюни собаки, волосы собаки, уши собаки и глаза собаки, медленно сминаясь, ввалились в будку.

Смотрим внутрь дома: дочка, маленькая девочка, накрывает на стол. Тяжело носит большие чугунные посудины. В них и картошка, и свинина, и молоко, и сметана, малосольные огурцы и брюква со свёклами и капустами. Мать где-то там на всё это дула, всё это мочила и всё это нагревала-сжимала. Теперь это горячее и липкое, парное и пахнущее, распадающееся, уязвимое и почти съеденное. А за кухней закрытая тёмная синяя дверь. За дверью на иссиня-чёрном стуле сидит старший сын. Сын смотрит в серо-синий лес, а потом в чёрный квадрат с кнопками. Через стену сидит маленький ребёнок. Он играет в деревянные золотистые пуговки и кубики, бирюльки и крышечки, деревянную палку и собственные пальцы. Он смеётся и ничего не боится, пахнущими едой руками его берёт в руки красивая стройная девушка-дочь, и передаёт наставление матери.

В это время неслышимо открывается дверь. И тяжело на пол падает мёртвая золотистая щетиной туша дикой лесной свиньи. И так же тяжело на пол падает каждый снятый отцом сапог. Медленно подходит к столу отец. Громко зовёт и сына и дочь. Достаёт две широких горячих руки. И на каждой лежит лесной совет и урок: шишка и желудь, панцирь улитки и малахит, длинный крючок и маленький белый цветок. Дочь берёт желудь и малахит, сын, не желая брать ничего, получает удаление от него пустой руки.

А потом посудину за посудиной опрокидывает в рот отец. Распадается почти распавшееся, и смешивается почти смешанное. Стеклянным глазом из тени смотрит мёртвый кабан. Блестящим голубым глазом испуганно смотрит сын. Ему тяжело здесь стоять, ему тяжело вдыхать запах одежды отца, в его глазах стоят слёзы.

 

III

 

Отец!

Теперь я противник охоты!

Я трупное мясо не стану брать в рот!

У свинки есть чувства и разум, заботы

Она, как и мы, только лучше живёт!

 

Свободна свинья, безобидна, красива

Разрушить свинью ради пищи -- позор

И в тёмном лесу, без противного солнца

Вплетается тушкой в веток узор

 

Я вырвусь отсюда, уеду учиться,

Лишь денег найти и уеду туда,

Там правильно всё: тёмно-серо и сине,

Ничто не жужит и не нужно труда

 

Мужчина не должен таким заниматься

Охота для древних дремучих людей

Мы новые люди, и цель -- развиваться

Компьютеры строить на базе идей

 

Убийцы! — Охотникам крикну я в спины,

Пусть давятся мёртвым, и сами гниют!

Зачем интернет, зачем магазины?

Зачем с "миром" связь нам антенны дают..?

 

IV

 

Дверь комнаты сына слегка приоткрыта. В ней полное отсутствие, иссиня-чёрная темнота. Отец подходит к двери с зажжённой лампой в руках, аккуратно, слегка приоткрывает её. Затем заводит руку с лампой в дверь, и открывает её ещё сильнее. Лампа высвечивает контуры, вначале нечёткие, свёрнутые. Синяя абстрактная масса обрастает янтарными колыхающимися очертаниями, в которых начинает угадываться человек – его сын. Лампа ближе, больше деталей, лампа на столе, видны черты лица сына. Лампа разгорается, слепит сыну глаза, он недовольно открывает их, и деталь за деталью, через жёлтую боль в глазных мышцах, строит раздражающий мир вокруг себя.

Отец медленно ведёт и гремит по полу длинным предметом в своей руке. Кожаные лоскуты извиваются змеёй, их тень принимает формы животных, превращаясь в ленты с отверстиями. Выступающий кусок дерева, обмотавшись этими лентами, отделяется от чёрного пола, зажигается жёлтым и, вытягиваясь, с треском врезается в синий металл. И вот, эта масса поднимается всё выше, приближается к кровати и ружьём падает сыну в раскрытые руки. Сын не сжимает их, отбрасывает ружьё. Теперь его руки пахнут и деревом, и металлом, и кожей, и кровью, и порохом, и страхом. Тогда он трёт руками свои глаза, и теперь его лицо пахнет доской и железом, содранной шкурой и слезами, выстрелом и чужой смелостью.

– Я не буду этого делать! – простонал сын, – Никогда.

 

V

 

Сверкающие синим блеском, взяты в руку два топора. Их золотистая ручка удобно лежит в руке. Первый – лихо поднятый вверх, второй – прямо режущий вниз. Первый топор появляется звуком УХ, второй вызывается фразой АТЬ!

«АТЬУХАН» – в золото синий сырой мопед, «АТЬУХАН» – в золото с чёрным дымом плоский с кнопками экран-квадрат. «АТЬУХАН» – множество синих мелких вещей, «Ух!» – вошедший испуганный старший сын.

В отражении лезвия топора зажигается тёплым солнечным зайцем сыновье лицо. И лицо отраженным «нет» отвечает – «да». Отражённой левой рукой в правой держит ружьё. И чем дольше в руке ружьё, тем меньше деревянный приклад тянет к земле. Чем дольше в руке ружьё, тем покорнее и меньше в будке сидит пёс. Щёлк – мысль застыла пружиной на долю секунды и перескочила в другой паз. Хрусть – всё вокруг из дерева и металла: ходит доска под мёртвым кабаном, крутится на петлях деревянная дверь, железная собачка-курок выходит из будки и на пружине оттянуто прыгает у ноги. На встречу, подскакивая, плывёт густая полоса леса, рядом медленно шагает отец. Золото поля, сминаясь ногами, медленно сдвигается назад. Синий сырой мрак с искорками желтого света, ветвясь и мшась, грибясь и жужжась, охватывает пространство. И где-то здесь не вскрытая лаком, в мелкую дырочку, трухлится оставшаяся часть приклада ружья. И где-то здесь таким же металлом, как ствол, блестят из земли торчащие острые зубы.

 

VI

 

В первом лесу меньше мелких озёр. В первую полосу леса не ходит дикий кабан. Отец идёт по блестящей сквозь ветви от солнца лесной тропе. Сын – по сине-тёмной, сырой и мшистой. Золотистый дятел равнодушно смотрит на сына, серый заяц зло глядит на отца. Отец останавливается у большой паутины, предваряющей выход из первого леса, и внимательно смотрит на козявки, застрявшие в ней.

В паутине девять козявок, и ближе к центру большой круглый золотистый паук с крестом. Восемь из девяти козявок мертвы, и только одна синяя блестящая муха медленно копошится на потом. Отец уводит руку в тень в карман штанов, затем возвращает с серебристым портсигаром назад, к отдельным лучам солнца. На портсигаре изображена стрела, кончик её красно-желтый, горит на свету. Так же горит зажжённая длинная спичка. И дымом раскуренной папиросы отец дует сквозь паутину. Сын в стороне сапогами мнёт чёрную грязь. Ему приятна и необычна её липкая вязкость. От порыва дыма педипальпами перебирает паук – дует и дует, смеясь, отец. Через дым и огонь навязал он вялость пчеле, через дым и огонь навязал смешные движения пауку. Тот же дым и огонь привил кашель отцу. И где-то в торчащих корнях над ним насмехается мелкая жабь.

 

VII

 

Отец и сын вышли на овальное желтое поле с восемью деревьями, отделяющее две полосы леса друг от друга. На этом поле много мелких белых цветов, высокие сор-травы и ржавое старое колесо. Злой маленький ёж, керамическая раковина, поваленный деревянный столб, старый высохший шнурок и сгнивший кожаный портфель. Ухмыляющийся цыган, прокисшая перьевая подушка, прячущаяся домашняя перепёлка и огромное свежее чистое яблоко. На поле отец размахивает доброй тяжелой рукой в такт ходьбе. И всякий раз сын, боясь этой руки, отскакивает в сторону. Но сделав над собой усилие, вступая во вторую сторону леса, остаётся на своём месте. В этот момент отец, улыбаясь, отвешивает сыну звонкую затрещину. Одновременно со шлепком, на небе проступает дневная бледная месяц-луна. У ежа, цыгана и перепёлки, вялой бабочки, лягушки и дуплицы умасливаются и увеличиваются в размере глазки. Во второй полосе леса отец готовит ружьё и начинает аккуратнее ставить ноги.

 

VIII

 

Свиньи с наглыми глазами – роют землю пятаками. Громко жёлудем хрустят, хрюком по воде бурлят. Из дупла выходит птица, запах плесени струится. И без звука – всё шумит, и без света – всё горит. Хрясь, бульк, свинк, хрутк. Закручивается хвост свиней, чешется толстая кожа о сук, громко усапливаются пятаками, вдавливаются в грязь, заслюниваются, довольно щурятся и вдруг замирают.

Слышится противный для всего животного металлический хруст. Сквозь тонкую шкуру опущенного уха свиньи, проникает громкое шуршание длинного существа. Диких свиней первым находит сын. Свиньи не убегают и пристально смотрят ему в глаза, напрягая мышцы спины. Отец резким движением взялся рукой за ствол сыновьего ружья и начал плавно поднимать его вверх. Сын, испугавшись, ослабил руки, и деревянный приклад потерялся в гниющих, не вскрытых лаком, остатках пня. Ствол вспыхнул несколькими мутными серебряными искрами и затерялся в сверкающих следах лесной слизи. Кожаная лента спала с плеча и унеслась вниз, и в то же время скрылось стадо диких свиней.

 

IХ

 

Сын посмотрел на отца с ужасом, и сорвался по свиной тропе. Отец немного постоял и быстрым шагом побежал за ним. Серебряный кончик месяц-луны высветил у густой листвы металлические зубы. Но скрылся при появлении отца за ветками большого дерева. Щёлк – маленькая серебристая педаль смыкает зубы на ноге отца. Он испытывает страшную боль, пока остаётся наверху, ближе к свету, но ему становится легче, когда опускается вниз, в темноту маленьких веток и земли с травой. Со сжатым лицом отец вначале низко присел. Но тут же попробовал встать в полный рост и пойти вперёд. Больно режет сквозь ветки кончик луны, больно шуршат упавшие листья. Громко крикнул отец, и снова стал опускаться на землю. Затем молчал и невольно копил в горле слюну. Чем больше во рту слюны, тем темнее и сырее вокруг, и всё чётче круглые точки в густой листве. Отец плюёт в сторону тропы, и ближе подходит, ярче светя сквозь ветки мясяц-луна.  Белые точки высвечиваются, обретают форму грибов. А серебряные зубы на ноге, желтея, а затем краснея, разогреваются. Месяц сдвинулся ещё, и приблизились быстрые мягкие шаги. Отец молчал, а из-за куста на него смотрели чьи-то глаза. Глаза свиньи любопытны и немного злы, глаза зайца напуганы и злы, но эти – глаза сына, только равнодушны. Глаза пропали, и шаги уже медленно, но так же мягко удалились.

 

X

 

Кто заставляет лягушку запеть, и колобродить ласку?

Кто научил крабов шипеть, и барабанить зайца?

Мутным пятном кто мозолит окно, и дурака возбуждает?

Воды поднимет и в небе горит тот, кого так называют:

 

XI

 

Месяц-Луна медленно слева направо проползая над деревянной избой лесника, несколько раз бледнела, затем вспыхнула и скрылась за плотную тучу. Сразу же в окнах зажегся свет, из трубы пошёл слабый синеватый дым с желтыми искрами.

Смотрим в дом – внутри сидит средних лет тощий и длинный бледный человек. У него вдоль стены флажками висят сушеные шкурки жаб. На стене и полу распушённые заячьи шкуры. В ведре возле снятой с верёвки сушёной маленькой рыбы лежат грибы. Рядом – собранный из спичек стоит маленький слон. И всё словно подставками подпирается острыми чёткими тенями. В доме очень светло, но холодно и неуютно контрастно. Здесь слабо топит не кирпичная, а каменная печь, здесь голые стены не укрыты узорным ковром. Здесь всё бело, плоско, сохнет, мёрзнет и кукожится. Кажется, сохнет и сам лесник. В сине-белом газовом свете подпёрто жилистой рукой его вытянутое с горбатым носом лицо. Его выпуклый лоб и подбородок чёрной тенью дрожат на маленькой заячьей шкурке. Вот он бесшумно встаёт на неё, и не скрипнул залитый не деревянный пол. Вот он берёт за ручку свой фонарь и медленно, слева направо ползёт в сторону второй лесной полосы. И навстречу ему приветливо шуршит маленький ёж с окурком на иглах, керамическая раковина отражает мягкий свет фонаря, с округлившимися глазами цыган завороженно показывает четыре крупных денежных купюры, на прокисшей перьевой подушке лапками перебирает жирная пушистая ночная бабочка, прячущаяся домашняя перепёлка медленно переворачивается на низкой ветке, маленькие белые цветы сжимаются в тонкие цилиндры.

 

XII

 

Отец приближался всё ниже к земле, и ему становилось лучше. Земля накрывает себя листьями. Тяжело расставляет вокруг глухие деревья. На них и шишки, и грибы, и птицы, и белка с бабочками и зелёными древесными клопами. Земля всё это питала, формировала, мочила и нагревала-сжимала. Теперь это горячее и липкое, копошащееся и пахнущее, распускающееся и скукоживающееся, уязвимое и съедаемое. И отец уменьшающийся, трухлявый и не вскрытый лаком – глухо распадается, липко сжимается и почти съедается.

А над землёй глухая тёмно-синяя тьма. А во тьме лишь немного трещат по швам тучи-облака. И вот-вот разойдутся, но первым из-за веток начал проступать свет фонаря. А затем в этом свете с контрастными тенями между веток показался острый профиль лесника. Его глаз был печально равнодушным, а лицо без каких-либо эмоций.

Лесник ставит фонарь рядом, и сильными жилистыми руками бесшумно разжимает капкан. Закидывает одну руку отца к себе за шею, и волочит в сторону его дома. По дороге отец рассказывает о потере сына, и лесник обещает сообщить, если удастся его найти. Вместе они останавливаются только у восьми деревьев. Лесник говорит, что когда-то их было десять. Сейчас они редко расположены в три ряда. Практически ровные, но средний сдвинут в сторону. Но одно дерево из первого ряда сгорело, и такое же напротив, из третьего, повалил цыган. Ещё немного, и отец оказался у дома. Ему открыла зрелая, всё ещё красивая женщина -дочь. На полу у двери старшего сына, на плетёном коврике сидел младший сын, и весело катал в руках жёлудь.

 

XIII

 

Свиньи с наглыми глазами – роют землю пятаками. Рядом парень молодой, помогает им с едой. Собирает жёлуди, носит воду с заводи.  Из дупла выходит пар, запах плесени и жар. А из грязи пузыря выдувает звук свинья: Хрясь, бульк, свинк, хрутк. Закручивается хвост, чешется толстая кожа о сук, громко усапливаются пятаками, вдавливаются в грязь, заслюниваются, довольно щурятся и вдруг замирают. Снова чешутся, снова вдавливаются в грязь и заслюниваются. А потом грызут и грызут жёлуди, топают, носятся и сопят. Подёргивают  тонкими треугольниками ушей и игриво гонят друг-друга.

 

XIV

 

Прошло много времени, лесник изменился, располнел и его со следами акне, слегка шелушащееся круглое лицо показалось в окне отца.

Лесник нашёл стадо диких свиней, и нашёл в нём потерянного сына. На веранде дома, сев на самый край тонкого витого забора, лихо закинув ногу на ногу и раскурив тонкую длинную папиросу белым огоньком на конце, рассказал отцу о том, что свиньи не приняли его сына, но и не прогнали. О том, что доверились ему, но не стали уважать. Сын слоняется там, уже голый, уже опираясь в ходьбе не только на ноги, но и на руки, и похоже, ему это нравится. Описав место, лесник вручил отцу один из своих фонарей, рассказал об оставленных метках и, нежащий толстые щёки в облаках папиросного дыма, отправился через поле, за ульи, в первую полосу леса. И как только тот скрылся, с ружьём в руке, той же дорогой ушёл отец.

А младший сын, сидя на плетёном коврике, пускал мыльные пузыри. И те оплывались цветастыми переливами, затем более блёклыми и, наконец, серыми, а затем разрывались с мелкими брызгами холодной воды.

Там, во второй полосе леса, розоватым, жёлтым и голубым переливалась шкура кабана. Зелёным, жёлтым и голубым переливались и блестели глаза сына. Щёлк – и серым плывёт кабан, щёлк – и серым плывут глаза.

 

XV

 

Маленькая, но с мудрым взглядом, девочка -дочь встретила у дверей отца. Вытянувшийся, с добрым, но уже строгим взглядом, младший сын стоял чуть вдали. Отец некоторое время безразлично смотрит вперёд, а затем достаёт две широких горячих руки. И на каждой лежит лесной совет и урок: окровавленный бинт и острый фрагмент металла, клочок мужской одежды и стрелянная гильза, крест с обломанным лучом и маленький белый цветок. Дочь берёт белый цветок, а сын обломанный крест.