Уроки Октября

В нынешнем году очередной – сто пятый - юбилей русской революции 1917 года, оказавшей огромное влияние на судьбы России и мира. Сто пять лет — большой срок. Казалось бы, за такое время события, сколь бы значимыми и спорными они ни были, должны утратить остроту, перестать будоражить общественное сознание, вызывать споры и конфликты, тем более политического характера. Но уже четыре поколения сменились с момента февральского и октябрьского переворотов 1917 г., а общественное сознание всё никак не может успокоиться, выработать какой-либо общепринятый и общеприемлемый взгляд на эти события, консенсус по этому вопросу почти так же далёк, как и сто лет назад. Почему?

Проблема даже не в наличии разных точек зрения на события революционной эпохи — это нормально, и в той же Франции (или Англии) отнюдь не господствует единомыслие в оценке своих революций. Проблема в противоположности и заведомой конфронтационности этих точек зрения, в том, что они не просто исключают друг друга, но заведомо стремятся задавить, выбросить оппонентов из пространства общественного сознания.

Очевидно, что для правильного понимания того, что действительно произошло в начале XX века в нашей стране, нужно как можно быстрее уходить от этой конфронтации и, тем более, не пытаться взять реванш за проигранную когда-то (в данном случае неважно — в 1917 или в 1991 году) партию.

Прежде всего, необходимо понимать, что современная Российская Федерация является преемником Советского Союза не только формально-юридически, это-то как раз для всех очевидно, но и в социально-экономическом и культурно-историческом смыслах.

Конфронтационное отрицание советского прошлого как неправильного, незакономерного, искажающего истинную суть России и русского народа, в конечном итоге ведёт к отрицанию своего прошлого вообще, к утрате исторической памяти. Впрочем, в последнее время осознание этого факта постепенно приходит, что не может не радовать.

Какие же уроки можем мы вынести из событий более чем столетней давности?

***

События февраля 1917 года хотя и вызревали долго, но произвели впечатление внезапного и стремительного переворота: буквально за неделю — с 8 по 15 марта — почти без сопротивления и противодействия рухнула трёхсотлетняя монархия Романовых, одно из мощнейших государств Европы и мира. Рухнула, не в результате тщательно готовившегося извне или изнутри переворота, хотя, конечно, в стране и за её пределами были силы, такой переворот желавшие. Рухнула во многом неожиданно, хотя тревожное ощущение надвигающегося кризиса было у многих современников событий из самых разных социальных групп. Главной причиной лёгкости и стремительности февральского переворота стала полная утрата доверия и легитимности властью, которая слишком долго пыталась «тащить и не пущать», не решая должным образом ключевые вопросы периода модернизации: аграрный, рабочий и вопрос о власти.

Нельзя сказать, что власть совсем ничего не делала для разрешения этих ключевых вопросов. Так, российская империя была единственной из всех модернизирующихся стран, в которой при реформировании системы подневольного труда (крепостного права или рабства) освобождаемым передали хотя бы какую-то часть частновладельческих земель хотя бы и за выкуп. Ни в Англии, во время революции 1640/49 гг., ни во Франции 1789/95 гг., ни в США в период ликвидации рабства, ни где бы то ни было ещё, не происходило принудительного отчуждения «священной и неприкосновенной» частной собственности. Русское правительство пошло на это. Да, конечно, не столько из стремления ко вселенской справедливости (хотя...), сколько из-за боязни новой пугачёвщины, совершенно зряшной, кстати, боязни, что показали последующие народнические «призывы Руси к топору», регулярно заканчивавшиеся вызовом полиции самими же призываемыми.

Но желая удовлетворить по возможности всех, и крестьян, и помещиков, русское самодержавное правительство в конечном итоге не удовлетворило никого: ни крестьян, требовавших отмены выкупных платежей и возвращения «отрезков», ни дворян, лишившихся даровой рабочей силы и не получивших за это достаточной компенсации.

Прямым следствием половинчатого разрешения земельного вопроса в 1861 г. стал аграрный кризис 1890-х – 1900-х гг., с проблемой крестьянского малоземелья, безденежья, недоедания, а то и голода (голод, как известно, наступал, не когда не уродился хлеб, а когда не уродилась лебеда). А, кстати, и с проблемой разорения «дворянских гнёзд», сначала распродававших всё, что можно (особенно леса купцам на сруб, в результате чего на карте появлялись такие безумные топонимы как «Пустошь Бор»), а потом и что нельзя – так сказать, «Вишнёвый сад style».

Так и в рабочем вопросе — не устраняясь от его решения, принимая «рабочие» законы, благодаря которым исчезали самые варварские способы эксплуатации, сокращался рабочий день, появлялись зачатки медицинского обслуживания, государство, пытаясь выполнять роль посредника между владельцами капиталов и трудящимися, фактически становилось в глазах и тех, и других, ответственным за все нестроения и неурядицы, с рабочим вопросом связанные.

А слишком долго подавляя самодеятельность низов, запрещая любые попытки самоорганизации рабочих, оно само выпестовало недовольство и недоверие, которые при первой же его попытке создать легальные и лояльные власти рабочие организации, произвели на свет гапоновщину и «кровавое воскресенье».

Притом, что опять-таки нельзя сказать, чтобы государство совсем не обращалось к содействию общественной самодеятельности: в конце концов, обе аграрные реформы, 1860-х – 1870-х и 1900-х – 1910-х гг. готовились при активном предварительном обсуждении в обществе. Да, применительно к отмене крепостного права сугубо дворянском, но в начале XX в. – уже более широком, в конце концов, комитеты о нуждах сельскохозяйственной промышленности на рубеже веков формировались в основном при участии всесословных земств. Впрочем, Особое Совещание, как известно, ничего похожего на «Положения о крестьянах» 1861 г. не выработало, а его рекомендации потом реализовывали в виде отдельных мероприятий, приписываемых, к тому же, человеку к их разработке не имевшему отношения.

Но постоянно отрицая возможность какой-либо легальной политической жизни, какого-либо намёка на участие представителей народа в управлении страной и законотворчестве, сама власть во многом обесценила уступки, сделанные ею в ходе революции 1905/07 гг. — эти уступки вполне обоснованно стали восприниматься обществом не как жест доброй воли со стороны власти, а как вырванные силой, а значит, как проявление слабости власти, а, значит, как повод продолжать давление на власть и конфронтацию с нею.

Поэтому, первым из уроков революционных событий 1917 г. является то, что каким бы мощным, экономически и военно-политически устойчивым не являлось государство, но если оно будет, считая себя достаточно сильным, игнорировать интересы ключевых социальных групп, или, проводить половинчатую политику, желая удовлетворить всех, или, что ещё хуже, делать уступки обществу только под его силовым давлением, оно, каким бы сильным и стабильным не казалось, может рухнуть всего за несколько дней, и миллионы сторонников старого режима просто растворятся в воздухе — так, как исчезли за одну только неделю февраля 1917 года все десятки и сотни тысяч членов Союза русского народа и прочих монархических организаций.

Но, увы! История обычно учит лишь тому, что она ничему никого не учит. И спустя семь десятилетий уже новая итерация государства российского провалилась в ту же яму, что и предыдущая. И снова никто не ожидал (хотя весьма многие желали) этого краха. И снова куда-то бесследно исчезли миллионы, теперь уже коммунистов.

***

Непосредственным толчком к краху самодержавия послужил кризис снабжения городов центральной России продовольствием в конце третьей военной зимы. Кризис был связан не столько с нехваткой продовольствия — в аграрной державе, которой являлась царская Россия, это было бы чем-то совершенно невероятным, — сколько вследствие просчётов в управлении страной в военное время, за что прямая ответственность лежала именно на правительстве.

Разумеется, ситуация в экономике, вызванная мировой войной, была абсолютно новой и не просчитываемой заранее — никогда до того в истории человечества не встречались на поле боя миллионные армии, никогда война не требовала коренной перестройки всех хозяйственных процессов воюющих стран, и в этом смысле, к войне не был готов никто. Однако, более полугода бездарно потерянного в ожидании союзных поставок времени, приведшее к катастрофе 1915 г., слишком поздно по сравнению с другими воюющими странами заработавшие элементы мобилизационной экономики в виде военно-промышленных комитетов и государственного контроля над промышленностью и перевозками, и, самое главное, так и не созданная до весны 1917 г. система продовольственной разверстки и связанных с нею продовольственных карточек — целиком на совести тогдашнего правительства, вернее, правительств, ибо «министерская чехарда» 1915/16 гг. была одним из элементов общего кризиса власти и одной из причин её недостаточной эффективности в тяжёлое для страны время. В результате, решив в 1916 г. проблему снабжения армии вооружением, боеприпасами и снаряжением, что немедленно позволило стабилизировать фронт и даже добиться таких успехов в наступлении, о которых Антанта на Западном фронте не могла даже мечтать, спустя полгода после блистательного Брусиловского прорыва, страна рухнула по причине банального срыва подвоза продовольствия в тыловые города в условиях морозной зимы 1916/17 гг. Это тоже урок 1917 г. — в критические моменты истории государства требования к эффективности управления возрастают многократно и мелочей не существует, точнее, любая мелочь может стать причиной катастрофы.

***

События 1917 года показали роль народа в исторических процессах. Роль эта сложна и неоднозначна — народ вообще редко выходит на авансцену истории, предпочитая заниматься куда более приземлёнными вещами: сажать деревья, строить дома, растить детей, словом, работать. Она может быть и конструктивна, и деструктивна, также как и революция — сочетать в себе и разрушение, и созидание, причём второе и первое невозможны друг без друга.

Именно народ вышел на улицы городов империи в феврале-марте 1917 г. — никогда доселе (да и потом) не видели эти улицы миллионных демонстраций. Именно народ своими руками разрушил здание тысячелетней русской монархии, а все прочие — политики, мнившие себя вершителями судеб отечества, интеллигенты, полагавшие себя «властителями дум» нации, иностранные спецслужбы, пытавшиеся ловить рыбу в мутной воде, генералы, думавшие, что они ещё кем-то могут командовать — все они могли лишь ускорить или замедлить (или просто наблюдать со стороны) процесс распада государства и власти.

Как когда-то давно, во времена Годунова и первого самозванца, именно народ отказал власти в праве управлять страной. Это дорого обошлось и стране, и самому народу. Но именно народ, своими руками разрушивший страну и ввергнувший её в Смуту, нашёл в себе силы выдвинуть людей, способных возглавить возрождение государства, сплотился вокруг этих людей и собрал развалившуюся страну из обломков.

Что-то похожее произошло и во время смуты XX века. Октябрьская революция не вытекала логически из Февральской. Захват власти большевиками был возможен, но не неизбежен. За шесть лет до того, далеко на Востоке, в Китае, был свой Февраль — Синьхайская революция. А вот своего Октября не последовало — не нашлось в охваченной революционной смутой стране своих большевиков, и не возникли в результате социального творчества низов свои Советы.

Впрочем, победа большевиков с опорой на созданные народной стихией Советы, это прежде всего победа В.И. Ленина, подчас буквально за шиворот тащившего свою партию, а с нею и свою страну к своей победе. Принятие страной произошедшей в ноябре 1917 г. смены власти была не единодушной, конечно, но массовой, несмотря на то, что это была не столько победа большевиков, сколько поражение их оппонентов. Ещё более мгновенный, нежели в Феврале и (в отличие от Февраля) практически бескровный Октябрьский переворот и последовавшее за ним «триумфальное шествие Советов» продемонстрировали не столько даже торжество ленинской партии, сколько полное банкротство сил, получивших власть в результате февральских событий, и оказавшихся в состоянии лишь болтать о «спасении родины» и «войне до победы», но неспособных никого ни спасти, ни победить. Впрочем, на пятилетнюю гражданскую войну их всё-таки хватило (ну так и Украины пока хватает – при условии поддержки из тех же, кстати, рук).

Что же до Китая, то там результат слишком позднего появления своих сил, способных объединить страну, весьма красноречив: вплоть до 1949 г. в Китае шла вялотекущая гражданская война, отягощённая иностранной интервенцией. Почти сорок лет гражданского конфликта, перемежающегося с японским вторжением, дорого обошлись величайшей державе Азии. О том, что осталось бы от России, доведись ей пройти через подобное, даже предполагать страшно, тем более, что желающих поучаствовать в дележе шкуры убитого в 1917 г. медведя нашлось бы достаточно.

Этот урок, как российский, так и китайский, можно условно обозначить известной сентенцией про то, чьих рук есть дело спасания утопающих. Только сам народ может сокрушить своё государство, и только сам народ может восстановить его из руин.

***

Революция 1917 г. показала, что внешнее воздействие на ситуацию в стране чаще всего оказывается деструктивным, какие бы цели при этом не ставились. А цели наших западных партнёров по Антанте по отношению к России благими никогда не были. Пока она была в состоянии вести войну, ею пользовались, когда после Февральского переворота страна начала распадаться на части — на это взирали более-менее спокойно, вплоть до переворота большевистского .

Разумеется, приход к власти в стране сил, провозглашавших в качестве своей программы идею мировой революции и ниспровержение всего капиталистического мира, не мог оставить этот мир равнодушным и безучастным, как не могла остаться равнодушной и безучастной феодальная Европа к желанию французов нести «свободу, равенство и братство» за пределы своих границ.

Разумеется, Германия очень рассчитывала на внутренние проблемы у своего восточного врага, и вплоть до своей собственной революции и поражения в войне с Антантой пыталась их использовать. Весьма симптоматично, однако, что именно те политические силы в России, которые громче всех кричали о своём патриотизме и любви к родине, после установления власти Советов наперегонки кинулись к иноземным державам, будучи готовы за помощь в борьбе с большевиками расплачиваться будущим страны и её народа. Не гнушаясь при этом не только материальной помощью, но и прямым вооружённым содействием, даже в организации переворота, как, например, адмирал Колчак, приведённый к власти спецслужбами Антанты в лице британского резидента Нокса, а также штыками чехословаков генерала Гайды, или большой любитель германцев генерал Краснов, коего любовь эта привела в конце концов в ряды нацистских карателей, а оттуда — в расстрельный подвал. Самое прискорбное, что связано с этими двумя негодяями — то, что в наше время есть люди, готовые устанавливать им в России памятники и мемориальные доски, и называть это — национальным примирением, — хотя и тот, и другой есть военные преступники, и вынесенные им приговоры, даже в эпоху тотальной и безоглядной реабилитации 90-х гг., были оставлены в силе. И это ещё один урок 1917-го — нельзя торговать родиной и пытаться использовать внешние силы для содействия своей, сугубо внутренней, борьбе. Нельзя, потому что тот, кто захочет это сделать, никогда и никого не использует, напротив, будет использован сам, а затем брошен за ненадобностью.

***

Революция 1917 года преобразила Россию, изменила до неузнаваемости. Сломала вековой уклад и традиции, заменив «православие» и «самодержавие» на «коммунизм» и «мировую пролетарскую революцию». Но вот в чём странный парадокс: провозгласив себя передовым отрядом человечества, заявив о своей глобальной мессианской роли — нести свет свободы и справедливости угнетённому мировым капиталом человечеству, Советская Россия оказалась в чём-то близка Московской Руси XVI столетия, также полагавшей себя единственным островком истины посреди лежащего во зле мира, который самим фактом своего бытия не даёт миру погибнуть. И пусть Третий Рим никак не похож на Третий Интернационал (хотя бы потому, что никогда не стремился к идейной экспансии), но сама мысль о том, что у России есть некая самостоятельная роль в истории человечества, не связанная со стремлением к «жить как все», являлась возвратом к тому, во имя чего возродилась когда-то, казалось бы ввергнутая в небытие, превращённая лишь в географическое понятие, Русь. Разрыв с национальными традициями и корнями на поверку оказывался возвращением к этим традициям и корням, потому, что традиции и корни — это не сарафан и балалайка, не форма государственного устройства и не официально одобренная идеология — всё это может меняться под воздействием времени.

Традиция — это определённое когда-то представление о смысле своего бытия.

Впрочем, постоянное сомнение в своей правоте и стремление видеть в своих (последние 400 лет западных) соседях образец для подражания — тоже часть этой традиции. И она тоже проявилась в истории России советской, но позже — уже на излёте советской эпохи.

Об этом уроке 1917 года — что иногда нарушение заветов предков есть возвращение к их глубинной сути, равно как и то, что формальное соблюдение буквы этих заветов может быть полной профанацией их духа, — тоже следует помнить.

***

Возвращаясь к уже отмеченному выше параллелизму событий великих Смут XVII и XX вв., нельзя не отметить их временного параллелизма: и там, и там, главные события происходят в начале ноября: 6 ноября (27 октября) 1612 г. капитулировал польский гарнизон и была освобождена Москва, что положило начало возрождению государства, и 7 ноября (25 октября) 1917 г. (год-то, кстати, тоже был юбилейный – 305 лет прошло) свержение Временного правительства проложило путь к разрешению того экономического, социального и духовного кризиса, в котором оказалась страна в начале XX столетия. И там, и там предстояло ещё долго воевать (и друг с другом, и с иноземцами). И там, и там, решив одни проблемы, тут же создали себе новые, но и там, и там, в мерзкой промозглой ноябрьской слякоти, родилась надежда.

Именно поэтому нет ничего глупее, нежели противопоставлять эти две даты, что было в своё время сделано в рамках (sic!) «национального примирения». Ну не секрет же ни для кого, что 4 ноября было сделано праздником в пику 7-му. Да, к тому же, ещё и безграмотно, потому что 22 октября (Казанская) в 1612 г. соответствует не 4-му, а 1 ноября.

И очень хотелось бы, чтобы со временем и из этой глупости тоже был извлечён урок.