Дневник больного ковидом. Это не про ужасы украинской современной медицины. Это про ковид

"...Тихонько вечером крестимся с бабой Катей, не на показ, – улыбаемся друг другу одними глазами. Господи, не оставь нас. Не оставь никого – ни Мариночку, ни медсестру Настю, которой каждый день приходится пропускать всю эту боль через сердце, ни санитара Юру, давшего нам целую бутылку воды, ни моего сына, ни всех детей, ни маму Люду, ни моего Вовочку, ни всех тех, кто ушёл сегодня в Царство Небесное. Господи, не оставь нас!..."

Эти записки для тех, кто сейчас борется со страшной болезнью, для их родственников, которые ухаживают за ними.

Дневник.

С 23 числа Вова температурит и ходит на работу. Машет рукой: «Все мужики на фирме болеют, не работать, что ли? Управляющие уехали на Мальдивы, дали кучу заданий… С меня спросят.

Не люблю оправдываться перед начальницей - бабой, итак весь мозг выела» На мои просьбы вызвать врача, не соглашается, температура 39,2. Просит уколоть цефтриаксон. 25 - го – умолила не ходить на работу. «Скорую» отказывается вызвать наотрез. Колю мужу цефтриаксон, температура не падает. Готовлю, кормлю по часам, контролирую сахар. Пока норма. Плачу: «Твой батя умер от упрямства. Долго болел пневмонией, жрал алоэ, но не шёл к врачам. А потом: «Спасайте!» Вова молчит. 26 сентября - температура 39, 2 уже у меня. Теперь Вова колет и себя, и меня. 29 сентября. Не могу встать. Звоню Ане, дочке Аркадьевны, с просьбой приносить нам под дверь продукты. Носит суп, борщ, кашу с котлетами. Спасибо ей. Я уже не могу есть вообще, но Вове надо.

Он кушает понемножку. И колет инсулин. 30 сентября – Вова говорит, что ему лучше, температура упала. Но кашляет. Словно не в себе. 1-2 сентября. Не могу дышать. Не могу пить. Уже не дохожу до туалета. Вовка словно ушёл в себя. Третье октября. Жду приезда сына в Покровск. Позвонил вечером, еще могла держать трубку. Прошептала: «Приедь!». Падаю. Ещё падаю – ноги отказались меня слушаться. Прошло четыре часа. Вижу фары машины на улице. Вова не едет с нами в Днепр. Поцеловал меня на прощание. Игорь упрашивает его сесть в машину, есть место. Вова ругается и кричит: «Мне уже лучше! Езжайте!» Опять падаю. Брат и сын несут в машину на руках. Лежу на заднем сидении, на боку, голова на коленях сына. Полёт в ночи. За 3 часа – в Днепре. Брат Шумахер. Невозможно войти в подъезд – отказали ноги.

Скорая. Сатурация 34. Доктор скорой – быстрая женщина. Мягкие носилки. Несут меня сын, брат и Славик. Подняли в "Скорую". Есть кислородный баллон. Дали воздух. Врач водителю: «Андрюха, понеслись!» Куда-то летим. Вижу в люк крыши небо и фонари пунктирами. Брат в машине за нами. Больница. Выносят. Каталка. Приёмное. Реаниматолог – сатурация 47. Поднялась в машине скорой помощи под кислородом. Рентген – двухсторонняя пневмония. Реанимация забита. Реаниматолог: «Она реагирует на кислород . Экспресс-тест – коронавирус. Попробуем реанимировать прямо в терапии». Везут в терапию. Санитарка: «Памперсы есть? Кто будет менять?» Почему она так похожа на чёрного демона? Палата четвёртого этажа. Четыре человека в палате, я пятая. Сгружают на кровать. Подключают к прямому кислороду. Без него не могу ни минуты – задыхаюсь. Но сатурация растет. Сына на ночь просят уйти из отделения. Капельница за капельницей. Пью воду из спортивной бутылочки. В палате своя жизнь – кто-то дышит ингалятором, лечит бронхит. У кого – диабет. Все ходячии, кроме меня. Приходят глюки– драконы. Пытаюсь закрыть глаза – дракон рядом. Трясёт меня за плечо и орёт: «Ты стонешь и кричишь! Ты мешаешь мне спать!» Дракон исчезает, появляется здоровенная тётка в леопардовом костюме. Опять меня трясёт. В палате гасят свет. Приходят взять кровь из вены, берут с фонариком. Укол в живот. До утра сижу на кровати, боюсь заснуть хоть на минуту – идёт стон.

Приходит лукавый. «Где твой Бог? Давай, торгуйся – проси Пантелеймона Целителя вылечить. Обещай свечи. Ха-ха-ха. Или икону вышить…Где твой муж? Почему он не сел в машину и не поехал тебя спасать? А Крест-то ты ещё в Покровске сорвала, когда задыхалась…» - Господи, Господи, почему Ты оставил меня? Лукавый шепчет: «Ты не Иов, сдавайся сразу. Будешь жить в халве. Будешь дышать. Дам всё, что захочешь». В коридоре напротив палаты на каталке в чёрный мешок грузят бабушку. Как хочется жить! Господи, прости, прости, прости…Спаси меня и Володю. И пусть уйдут драконы с серыми шерстяными крыльями. Жду рассвет. Дышу. Господи, благослови кислород, ангельский воздух. Четвёртое октября, понедельник.

В пять утра приходит старая медсестра. «Гестаповка», - словно прилипло к ней. Глазами показываю ей на полупустую шипящую колбу с водой под кислородным аппаратом на стене, запитанным в центральную линию. Без воды кислород идёт сухой, слизистая рта сохнет в кровь, уголки рта лопаются и тоже кровят. На мой взгляд только пожимает плечами – не её дело: «Жди санитарку». Берёт у меня мазок на коронавирус из носа и горла. Господи, тут дышать невозможно, что же она вцепилась мне в волосы и тычет спицей в горло так, что идёт бронхоспазм и остановка дыхания? Медсестра пугается, орёт на меня: «Дыши!» Из уголков рта сочится кровь. Сууукаааа… Через полчаса гестаповка приходит за анализом мочи..

Я спрятала бутылочку в тумбочку и хриплю: «Не отдам, пока не дольёте воду в аппарат». Смотрит на меня, как на плесень, но идёт за водой. Ура, пошёл влажный кислород! Медсестра может поставить галочку в листочек– справилась. В восемь утра в палату уже приходит сын. Он в маске, халате, бахилах, перчатках. В палату приходит ухаживать за матерью ещё одна женщина. У её мамы пневмония, и мы ещё не знаем, что через сутки больницу захлестнёт шквал поступающих с коронавирусом. Как зеницу ока берегу зелёный пластиковый лепесток кислородной маски на лице. Засыпаю, положив голову сыну на колени. Слышу, как женщина-леопард запускает свой аппарат для ингаляций, ворчит. 9-00 утра. Меряют температуру. Мне меряет сын, температура 38,8. Врачей ещё нет. Сегодня понедельник, будет обход, мне назначат лечащего врача. Сын куда-то уходит на пару минут, уже заступившая на смену молодая сестричка приходит сделать мне жаропонижающий укол. Сын успел наладить контакт – носит за ней штативы для капельниц и помогает в палатах перекладывать тяжелобольных с каталок на кровати. Утренняя сатурация – 65. Дежурный врач не велит снимать маску ни на минуту.

Спрашивает, были ли галлюцинации. Рассказываю о драконах, понимающе кивает головой: «Я тоже переболел, до сих пор боюсь в лифт заходить». Спасибо ему за эти пару человеческих слов сочувствия. Температура спала, не могу не думать о Вове. Умоляю сына вызвать ему «Скорую» из Днепра. Сын уходит в коридор на час, возвращается измотанный – сделано. Приходят на обход мой лечащий врач, Наталья Ивановна, плотная суровая женщина и реаниматолог. Долго слушают меня. Тётка чёткая и конкретная, как автомат Калашникова. Хрипы в лёгких везде. Но сатурация под кислородом идёт вверх. Реаниматолог говорит, что состояние стабильно тяжёлое, но организм борется. Сын спрашивает про ноги, отвечают: при недостатке кислорода мозг начал отключать те органы, которые казались ему не жизненно важными. О ногах подумаем потом. Доктор спрашивает: «Будешь бороться?» Хриплю в маску: «Буду делать всё, что скажете». Решают – завтра КТ, сегодня – антибиотик в капельницах, уколы в живот для разжижения крови, обезболивающее, гормон, кардиограмма. Ждём результата теста. Дышим. Пытаемся кушать. Пьём много воды. Потеря массы организмом за дни болезни - семнадцатькилограммов. Звенит телефон – отец Александр из Покровска. Баба Люба сообщила ему, что Вову увезли в больницу. Реаниматолог сыну: «Все мобилки отобрать, никакой информации, связь только с тобой.

Привит?» - сын кивает головой. На работе обязали сделать две прививки, есть сертификат. Реаниматолог говорит: «Пойдём, выпишу тебе постоянный пропуск в отделение на любое время. И еще ей надо начать есть». Сын уходит на час в магазин – приносит детское космическое питание «Агуша» в тюбиках. Овощные и фруктовые пюре и соки в маленьких упаковках с трубочкой. Кормит меня. На все мои вопросы о Вове отвечает коротко: «В больнице. Короновируса уже нет. Есть антитела. Понижают сахар. Туда приедет отец Александр, у него там знакомые, обещал. Тебе привет, борись. О вас молятся. Ещё там будет Лена с мужем, двоюродная сестра Вовы. Из Ялты едет Витя, Вовин брат-близнец. Большего не спрашивай – борись за жизнь. Ты не можешь меня оставить». Убегает в аптеку за препаратом, который написал на бумажке доктор. В палату привозят большую женщину. Запомнила фамилию – Мак. Только сгрузили её на свободную кровать – лежащие под провисшей сеткой деревянные быльца переломились пополам. Женщина падает на пол. Встать не может. Санитаров нет - начался наплыв поступающих в отделения. Слышим, как к центральному входу подлетают с сиренами «Скорые». Насчитали уже семь. Мак ползает по полу, не может забраться на постель. Санитарка будет только ночью, протрёт пол. Медсестры входят, ставят капельницы, уходят, словно не видя женщину на полу. Приходит сын. Чинит кровать. Приносит откуда-то снятую с петель деревянную дверь. Подкладывает под сетку. Потом перекатом затаскивает тётку на постель. Та плачет и пытается поцеловать ему руки. Начинаю задыхаться от слёз. Ужин. Игорь приносит тёте Мак тарелку манной каши и большой йогурт из наших запасов в тумбочке – нагрузил туда кефиров. Перед уходом обводит глазами палату: «Всем выздоровления. Сегодня мать попробует спать. Если кому-то мешает её стон, могу подвезти домой – идите за выпиской». В палате тихо-тихо. Целует меня в макушку: «Дыши. И не бойся памперса. Пузырь с удовольствием. Рано утром приеду». Крещу его в спину. Господи, прости меня за всё. Спасибо за сына.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. продолжение 

Эти записки для тех, кто сейчас борется со страшной болезнью, для их родственников, которые ухаживают за ними.)

Пятое октября. Вторник.

Спать не получилось: только закрываю глаза, из груди идёт стон, громкий даже под кислородной маской. Лежать тоже невозможно, болит каждая клеточка тела. Из огромного туннеля подсознания прорываются дикие образы, словно проламывая твою плоть, стараясь вцепиться в голую дрожащую душу. Словно в твоём сознании борются две силы, а ты в ужасе созерцаешь это и не можешь ничего сделать. Нет, можешь. Можешь позвать тех, кто тебе ближе – либо тёмных, либо светлых.

Поэтому даже не губами – их нет, одна кровь – наверное, сердцем: «Господи, помилуй! Господи, спаси! Меня и Вову, Вову, Вову». Как же хочется спать! Господи, сколько было земного счастья, за которое не благодарила Тебя – и вздох полной грудью, с ароматами морозного утра и скошенного под Троицу сена; и младенческая сладость засыпания, проваливания в тихий сон под звёздное дрожание в окошке – не ценила, принимала за положенное, но не как великий дар. Под утро становится совсем худо – опять закончилась вода в колбе на стене, сухой кислород рвёт сухостью рот, наполняет мозг галлюцинациями.

О том, чтобы в палату зашла медсестра или санитарка, мечтать не приходится – на коридоре лязг каталок, стоны, чей-то плач. Принимают новых тяжёлых. В голове взрываются галактики – пламя со всех сторон, и вот кто-то вылетает из этого красного месива, а на руках у него – маленькое зёрнышко. Это зёрнышко – ты. Ад грохочет вокруг вас, лязгает пустыми вагонами товарняков, несущихся во все стороны в твоей страдающей без кислорода голове, и опять ты видишь, как твой сын бережно несёт тебя на руках среди этого металлического безумия. Господи, сын приехал утром совсем рано, увидел твои глаза, выскочил в коридор и вот уже кого-то трясёт – санитара Юру. Тот дрожит губами и доливает тебе в колбу воду. Влажный кислород, слава Тебе, Боже.

Больница живёт по-своему, однажды заведённому ритму: измерение температуры, сатурации, таблетки, уколы, капельницы, завтрак, обед, ужин. Конечно, капельница может быть в двенадцать ночи, но она будет. Медперсонала в отделении откровенно не хватает. До обхода сын сторожит мой покой в палате – взглядом буравит тётку-леопарда, помогает сесть-встать большой Мак, которая страждущим взглядом моментально находит в его душе отзыв. Тётка-леопард громким голосом по телефону полдня строит мужа, выдаёт ему наряды – сделать калину с мёдом, принести фрукты, приготовить вкусненькое, потому что больничная еда ей поперёк горла. Кстати, в больнице, на удивление, кормят – утром два вида каши, манка и овсянка для диабетиков; днём – суп и каша; вечером – каша и яйцо, чай. Вполне. Я пока на космическом питании "Агуша" для грудничков.

В два часа дня в палату заходит мой лечащий врач, сыну: «Собирайтесь, через час мать переводим на пятый этаж, в коронавирусное отделение. Вирус подтверждён». У меня паническая атака – меня на время переезда отсоединят от центрального кислорода, а я без него не могу ни минуты? Сын опять выловил санитара, что-то сунул ему в карман, успокаивает: поедем с кислородным баллоном из реанимации. Кресло-каталка готовы, кое-как поднимают, рядом сын с баллоном в руках, вещи в пакете, и – полетели! Главное – не разорвать тонкую спасительную нить –трубочку между кислородным баллоном и маской. Прощальный привет одними глазами большой Мак: держись, друг! Грузовой лифт. Пятый этаж. В коридоре отделения идёт ремонт, штукатурят стены, заливают стяжку прямо рядом с открытыми дверями палат. Мимо строителей, мимо лесов вперёд, вперёд по коридору, за поворот – аппендицит на шесть палат, моя последняя. Влетаем в палату на остатках кислорода, в палате четыре человека – две на концентраторах, две дышат сами. Медбрат Юра начинает паниковать – кровать, над которой имеется разводка к центральному кислороду, занята. Женщина не хочет перекладываться на другую – мол, тут кровать и матрац лучше. Удивляет то, что вдруг упрашивать её перелечь начинают все женщины: - Лизавета Павловна, вам же завтра выписываться, а она задыхается. Чернявая плотненькая девушка командует: - Они вам хороший матрас переложат на другую кровать. Пожалуйста, быстрее. Лизавета Павловна соглашается. Игорь метеором меняет на кроватях матрасы, санитар Юра подключает меня к центральному кислороду. Господи, воздух! Сижу на кровати, дышу и плачу потихоньку. К сыну подходит плотненькая Марина, она не на аппарате: - Парень, не волнуйся. Я Марина, ходячая. Если что, пусть только кивнёт твоя мама – и медсестру притащу, и всё сделаю. С другой кровати, сняв на минутку маску накопителя, обзывается пожилая женщина: - Я баба Катя, тоже могу подойти, если что.

До туалета мать твоя не дойдёт – говорю сразу. Тут по коридору шесть палат надо пройти. Так что давай, беги, парень, в подсобку, дай санитарке 100 гривен, она тебе даст пластиковое ведро. Сын уходит после капельниц немножко успокоенный. Может быть, сегодня мне удастся чуть поспать. Благодарю Тебя, Господи, что привёл меня в палату к добрым женщинам. Буду бороться за жизнь. 9 октября ( суббота) В выходные дни в отделении лечащих врачей нет, есть только дежурные. Санитарка – одна на два этажа. Медсестричка или медбрат тоже один. С учётом того, что ковидными стали уже три этажа больницы – за неделю в статус ковидных перевели и терапию на четвертом этаже, и пульмонологию на втором. На нашем пятом этаже вместо положенных восьмидесяти коек уже сто восемьдесят. К нам пока никого в палату не подселяют – реаниматолог запретил, сказал, что у него и так здесь трое тяжёлых – я, баба Катя и Надежда, поэтому любая свежая инфекция нас добьёт. Наша палата считается реанимационной. Спасибо сыну,опять с утра у нас, он всю работу санитарки взял на себя. Ждём капельницу - мои родные достали мне дорогое лекарство, каждый день сын приносит по флакону, бабе Кате тоже передают по одному. Достать ремдесивир сейчас очень трудно, несмотря на его космическую стоимость. Но нам с бабой Катей повезло – большие семьи кинули все свои ресурсы на наше спасение. Надежде тяжелее – у нее сахарный диабет и колоть ремдесивир ей нельзя. Вместо него ей приносят пригоршни таблеток, Надежда психует, к тому же врачи посадили её на жесткую диету, что вытерпеть ей совсем невозможно. С утра Надежда хандрит, звонит родным, просит принести ей пирожков с капустой, беляшей и чебуреков. Баба Катя строжит её, упрашивает не дурить. Приносит овсянку и чай, отчего Надя начинает плакать, как ребёнок.

Господи, что болезнь делает с нами… За окошком опять кружит голубиная стая, и белый голубок среди них. Беру сына за руку: - Сына, я обещала молчать, но хоть что-то скажи – как Вова? Игорь темнеет лицом: - Ма, ты же обещала… Давай так – обо всем поговорим после последней капельницы. Пока что так – тяжёлый, в коме, в реанимации. Мне отец Александр что сказал? Чтобы я у тебя все мобилки забрал и ты молилась о том, чтобы выкарабкаться. Слушай своего батюшку. Молись. Неужели ты нас не любишь – меня, Илью, Даньку, Лизу, тетю Олю, бабушку Люду? Тихонько плачу: - Сына, я вас очень люблю, но о Вове не думать не могу. Сын сдвигает брови: - А ты не думай, а молись. Откапываем капельницы, заставляю себя что-то съесть – вкуса и запаха нет, поэтому просто глотаю манку, запиваю бульоном. Потом встаю и, пошатываясь, стою возле кровати – доктор велел, значит, надо. Пытаюсь сделать пару шагов на месте – получается. Сын, который выходил из палаты – позвала медсестричка Настя помочь переложить тяжёлого больного с каталки на кровать – входит и вспыхивает взглядом: - Ма, ты молодец! Отправляю его домой – жалко парня до слёз, совсем измотался со мной.

Да и слабость свою показывать ему стыдно – душа разорвана мыслями о Вове, тело сопротивляется любой нагрузке – ни поднять руку, ни сделать лишний вздох без боли не получается, хочется поплакать. Хорошо, что Игорь уехал – к ночи в отделении начинается что-то страшное. Сначала умирает мужчина в соседней палате, и его сопалатники долго громко зовут медсестру или дежурного врача – в отделении никого нет. Потом в дальнем конце коридора начинает протяжно кричать женщина: - Спасите, спасите, пожалуйста, спасите! Слышен звук падающего тела, какая-то суета. Вода в аппаратах у нас заканчивается, но Маринка боится выйти в коридор, тихо плачет на кровати. Как всегда, спасает всех баба Катя – встаёт, снимает кислородную маску – врач разрешил ей по полчасика быть без неё, крестится и идёт в коридор, за водой.

Возвращается с целой бутылкой дистиллированной воды – ей дали в манипуляционной, сказали разобраться самим, медперсоналу не до нас. Захочешь жить – разберёшься. По очереди отключаем аппараты, доливаем воду, включаем – работают! Главное, не паниковать. Баба Катя присаживается ко мне на кровать, тихо шепчет: - Карабкайся, девка. Там мрак Господень – в коридоре шесть каталок с телами. Если Маринка в туалет пойдёт – не успокоим потом. Слава Богу, через полчаса лязг и грохот в коридоре – пришли на ночь делать ремонт строители, их подрядили вывезти каталки в морг. Всю ночь опять в коридоре будут дрелью сверлить, но пусть лучше так, пусть лучше звучит жизнь, любая… Опять трясёт, словно внутри меня бои. Но температуры уже второй день нет, значит,организм все же борет вирус. Тихонько вечером крестимся с бабой Катей, не на показ, – улыбаемся друг другу одними глазами. Господи, не оставь нас. Не оставь никого – ни Мариночку, ни медсестру Настю, которой каждый день приходится пропускать всю эту боль через сердце, ни санитара Юру, давшего нам целую бутылку воды, ни моего сына, ни всех детей, ни маму Люду, ни моего Вовочку, ни всех тех, кто ушёл сегодня в Царство Небесное. Господи, не оставь нас!

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

 Десятое октября. Воскресенье.

Сегодня с утра на дежурство опять заступила старая медсестра – та, которую я обозвала «гестаповкой». Гестаповка и есть. Не успела войти в палату в шесть утра: «Измеряйте температуру своими термометрами, а то больничных не напасёшься на вас!», - следующая фраза вообще за гранью смысла: «Мне сегодня не до вас, двадцать шесть человек умерло за ночь, морг забит, целый день каталки возить». Да кто ж тебя за язык тянет, женщина… Господи, ведь есть такое понятие – профнепригодность? Маринка с глазами испуганной мыши сидит на кровати, увидев утреннюю температуру – вдруг после нескольких дней ремиссии поднялась до 38, начинает рыдать. Звонит по телефону маме, мужу, кричит в трубку: «Я боюсь!» Успокаиваем её, как можем. Баба Катя гладит плачущую Маринку по плечу: - Золотце, врач говорил, что такое возможно - скачки температуры. Ты же уже не кашляешь почти, и лёгкие у тебя пострадали всего на 35 процентов. Давай покушаешь сейчас, померяем тебе давление (у бабы Кати есть свой электронный тонометр), а там посмотрим. Таблетки после еды надо пить, так что давай, детка, давай.

Да будут благословенны все простые многотерпеливые бабы Кати, умеющие найти нужное слово в самые трудные моменты жизни! Кое-как кушаем, мокрыми салфетками проводим утреннюю гигиену. К тому моменту, как приходит Игорь, мы уже почти не хандрим. Сын, увидев заплаканные Маринкины глаза, убегает за дежурным врачом. Как ему удается их разыскивать и уговаривать прийти в палату? Приходит смешной худой дядька в защитном комплекте, долго меряет всем сатурацию, а Маринке температуру и давление – они повышены, поэтому дядька бубнит: - Дам распоряжения медсестре. На Надин вопрос – когда же нам станет легче? – вдруг пускается в пространные рассуждения: - Надо вести правильный образ жизни, прививаться, отдыхать, стараться хотя бы раз в год съездить на курорт, подышать горным воздухом… Маринка огрызается: - Да-да, я сюда после двух прививок влетела, думала, что уже защищена навеки… В это время из коридора доносится визг электрооборудования – рабочие опять начали ремонт. Баба Катя шутит: - А когда у вас дежурство заканчивается? Чтобы мы с вами сразу на горный курорт поехали? А то что-то из коридора воздух не радует вместе с цементной пылью… Дежурный врач как-то сник, быстренько ретировался. Ох, баба Катя, баба Катя, как бы без тебя с хандрой справлялись? Слава Богу, капать капельницы пришёл молоденький медбрат с четвёртого этажа – гестаповка, поковырявшись в вене у бабы Кати, с психом вылетела из палаты, так и не сделав укол – не попадает в вену. Молодой мальчишечка быстренько попал везде, куда нужно, залил воду в аппараты, через полчаса, откапав, снял всех с капельниц, не заставляя по два часа лежать с иглой в вене, мечтая о туалетном ведре.

Уже убегая, на мой вопрос о том, как его зовут, зарделся: - Максим. Дай тебе Бог здоровья, Максимка. У меня сегодня была пятая капельница с ремдесивиром. Могу честно сказать – препарат работает. Температура ушла вместе с глюками, правда, каждый вечер трясет так, что все мышцы вибрируют, но словно кто-то схватил за горло страшного дракона, который жрал тебя вживую. Дышать без кислорода ещё очень трудно – пробую опускать маску, когда приходится по чуть-чуть кушать, но дикий страх и панические атаки уходят. Хорошо бы, чтобы ушла и страшная слабость, но врачи говорят, что на это потребуется еще месяца три, если все пойдет хорошо... И еще дикий кашель по вечерам и утром - выплевываю какие-то темные сгустки и пену. Надя просит Игоря сходить в аптеку на первый этаж . У всех нас страшный стоматит, в аптеке надо докупать все те препараты, что врачи пишут на бумажках - лекарство от стоматита в том числе. Игорь уходит, приносит каждой из нас по пузырьку с лекарством от язв на деснах, а Надя не оставляет попыток съесть неполезное: - Игорёк, а там буфета с пирожками нет? Игорь только улыбается: - Тётя Надя, я вам завтра фруктов принесу…

Дочка Надежды какая-то большая шишка, у неё все совещания и совещания, поэтому передачи мамке носит редко. Отправляю сына домой – я тяжёлая, но уже не критическая, а парень совсем измотан. Крестим его в спину - я и баба Катя. Сына бабы Кати зовут тоже Игорь, и хоть в отделение его не пускают, он с бабой Катей целый день на связи, да и передачки носит ей два раза в день. Мариночка немного успокоилась, уснула после таблеток. Господи, ты подарил нам ещё один день жизни! Впереди долгая ночь, в которой будет такая простая и близкая сердцу молитва: - Господи, помилуй! Господи, прости! Спаси всех болящих! И Вову, Вову, Вову… Одиннадцатое октября ( понедельник) Ночью удалось на пару часов уснуть. Приснился Вова – стоял на зеленом поле и махал мне рукой, а я пыталась побежать вслед за ним – и падала в траву, не слушались ноги. Проснулась от того, что баба Катя тихонько трясет меня за плечо: - Ирочка, тебе плохо? Что? Ты плачешь в голос… Час ночи. Извинилась перед бабой Катей, та только руками машет – ой, дурочка, не придумывай ничего – сижу на кровати, спать на могу. Двери палаты открыты в коридор, оттуда немного тянет сквознячком, потому что в коридоре, несмотря на осеннее время, ночью окна открывают настежь – в коридоре отделения продолжается ремонт, поэтому санитарки пытаются за ночь выветрить из отделения цементную пыль. После капельниц с ремдесивиром внутри меня происходит что-то странное – температура упала, но мне дико холодно, знобит так, что трясется каждая клеточка. Баба Катя видит это, заботливо кутает меня в два одеяла – мое и свое.

До пяти утра сижу столбом на постели, стучу зубами, дышу кислородом. Слава Богу, глюков нет – словно черная дыра закрылась в голове . В восемь утра сын уже в отделении, переодевает меня в теплый спортивный костюм, меховые валеночки – принес, словно почувствовал - прижимает к плечу – меня трясет без передышки. Когда Игорь с нами в палате, все успокаиваемся – не надо переживать за грязные ведра, если вдруг что-то надо докупить в аптеке, или принести передачу - есть кому помочь. Женщины каждый день благословляют моего мальчика. На ветке елки за окошком опять сидит белый голубок. Умоляюще смотрю на Игоря: - Сына, ведь правда, это к добру? Сын берет меня за руку: - Ма, ты же обещала думать сейчас только о том, чтобы выкарабкаться. Обещала? Давай так - завтра обо всем поговорим. Если тебе станет лучше. Приходит Настя, дежурная сестричка, ставить капельницы. У меня уже нет живого места на руках и кистях, вены тонкие и ломкие. Настя ворчит: - Надо катетер ставить, иначе никак. Игорь бежит в аптеку, приносит стразу штук шесть – синие и один самый тонкий, желтый. Насте удается поставить мне его на кисть, предупреждает: - Спать придется осторожно, чтобы не сорвать… Эх, Настя, это волшебное слово - « спать»… Киваю головой – буду беречь руку. Остальное -как всегда – два раза в день уколы в живот, таблетки – медрол, омепразол, еще целая куча чего – то. Прошу сына: - Игорь, езжай домой, отдохни хоть малость. У меня все есть – кислород, еда, ведро. Сегодня дежурит Настя, она ответственная, и водички всем нам дольет в аппараты, и уколет вовремя. Иди, сынок, иди. Сын уезжает. И – слава Богу!

Потому что к вечеру в отделении начинается что-то невообразимое – по сиренам внизу слышно, что « Скорые» подлетают к приемному отделению одна за другой. Приехавшая с ужином санитарка шепотом говорит Марине, что на нижних этажах больных уже кладут в коридорах, столовых и где придется. К пяти часам вечера в соседнюю палату привозят очередного тяжелого мужчину, он стонет и кричит на весь коридор.

Дядька – реаниматолог, что все эти дни вел меня вместе с моим лечащим врачом, два часа проводит в соседней палате, мельком заглядывает ко мне: - Держишься? Киваю ему одними глазами. Никаких розовых соплей и жалости, командует мне: - Пытайся становиться на ноги. Будет очень больно, ты 17 килограмм веса потеряла, атрофия страшная, но пытайся ходить на месте. Хотя бы стой возле кровати, сколько сможешь. Я в тебя верю. И дыши кислородом, маску пока не снимай. В девять вечера к стонущему мужчине в вип-палату, что напротив нашей, приводят нотариуса - слышно, как кто-то читает: - Находясь в здравом уме, завещаю в случае моей смерти… Маринка начинает плакать. Она девочка очень чувствительная, добрая, чужую боль воспринимает как свою. Звонит по видеосвязи мужу. Маринка два года как замужем за египтянином, познакомилась с иностранным студентом, расписались. Должны были ехать на родину мужа, играть вторую свадьбу там – и приключился ковид. Абдула звонит Марине по сотне раз на день, переживает, плачет : - Моя хабиба… Родные Абдулы из Египта тоже звонят, Марина показала им по видеосвязи палату, те в шоке – видимо, медицинское обслуживание в Египте в разы лучше нашего. Но все же приятно, когда незнакомые люди из другой страны желают всем нам выздоровления. Спасает ситуацию баба Катя. Идет к двери в коридор, закрывает ее, говорит: - Сопли подобрали, помолимся... И громко, насколько позволяет аппарат - конденсатор, начинает читать вслух 90 псалом. Одними губами шепчу вместе с ней слова молитвы. И Наденька подтягивается, и Маринка осеняет себя крестным знамением.

Целый вечер баба Катя не дает нам зациклиться на своих мыслях – расспрашивает Маринку о том, как живут в Египте, потом уходит в воспоминания молодости – они с Надеждой работали в одном РСУ, и эту больницу тоже строили. Баба Катя боец. Она по-житейски строжит меня: - Давай пробуй встать на ноги, тебе доктор велел. На нас с тобой дети столько денег угробили, мы не можем не выкарабкаться. Права не имеем. Давай, поддержу. Опираюсь на бабину Катину руку, медленно, с воем – но встаю! Ноги колет иголками, но я чувствую пальцы и боль! Шепчу бабе Кате на ушко, когда помогает мне сесть – сил мало:

- Баба Катя, у меня муж в Покровске в реанимации. Помолись, если можешь… Та кивает головой. Присаживается на мою кровать, тихо на ухо: - Никому больше не говори – незачем Маринку пугать. Видишь, она как расстраивается? Мы с тобой бабы сильные, мой муж шестнадцать лет назад от рака пищевода умирал, выписали домой лежачего, так и пролежал два месяца голодный, так и умер. Думала – не перенесу его взгляда каждый день. Но мыла, рядом была. Сейчас вот думаю – как выдержала? Господь был рядом. Хотя тогда крепко с Ним поссорилась. Все не могла понять, за что мне такая скорбь? А потом просто приняла – надо пройти через это. Молись, даже если пеняла на Бога. Он добрый, Он простит. И карабкайся к жизни, ради сына, ради сестры своей – вон бульоны тебе каждый день варит. Бог сам все управит, верь в то крепко. А как - то не нам решать.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Моему мужу Вове посвящается... 12 октября ( вторник)

Я никогда не увижу тебя мертвым, лежащим бездыханно в гробу. И никогда не увижу тебя старым. Никогда больше не услышу, как звякает калитка нашего дома, встречая тебя, возвращающегося с работы, и не увижу, как наши кошки несутся приветствовать тебя, хозяина, и ластиться у твоих ног. Мы никогда вместе не будем уже в сотый раз свободным вечером смотреть твой любимый советский фильм « Труфальдино из Бергамо», и я не буду ворчать: « Ну что за вкусы…» А ты не будешь оправдываться : « Зато какая любовь, и вообще, Гундарева на тебя похожа,такая же красавица, когда ты не диетничаешь…» Засыпая вечерами, я не увижу тебя, стоящим под лампадкой в углу с иконами и читающим толстый помянник, где записаны имена всех живых и ушедших в мир иной родных и друзей. Я больше никогда не увижу тебя на земле. Все то, о чем мы мечтали и что уже никогда не осуществится в этом мире, я бережно спрячу в уголок своего сердца и сберегу до того времени, когда ты встретишь меня в час моего перехода в Вечность. Конечно же, там мы обязательно полетим с тобой к Небесному морю – разве может быть, чтобы в синем-синем Небе не было моря? Ты так любил бывать на море в земной жизни и нам так редко удавалось выкроить пару дней для отдыха… Именно ты показал мне Крым – представляешь, жила до сорока лет и моря не видела! А еще мы обязательно полетим с тобой в Небесные горы, чтобы слушать шум звездного дождя и шелест райских елей, потому что в горы на земле мы так и не съездили никогда. Знаешь, благодаря тебе я буду очень сильной – я должна быть теперь матерью и отцом. А еще мне придется стать светлой, такой же, как и ты, потому что я не хочу в Вечности быть разлученной с тобой из-за того, что недостойна тебя и Света. Мне придется научиться настоящей молитве, такой, какая была у тебя – сердцем. Никто не увидит моих слез. Потому что при твоей земной жизни ты страшно не любил, когда я плачу – тебе сразу надо было решить все проблемы и наказать всех виновных. Сейчас некого наказывать. Потому что ты был Божьим даром мне. Видно, в какой-то момент жизни я стала недостойна этого дара. Хотя Бог благ, и Он не стал бы так наказывать меня. Просто в Небесном воинстве стал нужен еще один светлый Воин. Или где-то в бесконечности Вселенной стали гаснуть звезды, и понадобился светлый электрик Вовка. А, может, где-то на земле родился слабый и больной ребенок, и ему понадобился крепкий и сильный Ангел – хранитель, такой, как ты, всю свою земную жизнь бывший опорой и защитой нашему сыну, племянникам, приемным мальчишкам.

Я точно знаю теперь, что в этот раз я не умру и выкарабкаюсь из этой страшной болезни. Потому что, судя по всему, ты отдал мне свои жизненные силы – в какой-то момент попросил Бога, чтобы было так. Теперь я не буду бояться смерти, потому что она будет означать для меня только одно: встречу с тобой. И все же – сейчас я лежу в больничной палате головой на коленях сына и тихо плачу. Мне нельзя повыть в голос, чтобы не напугать и не разбудить соседок, поэтому я плачу огненными слезами. Сын гладит меня по голове и пытается найти нужные слова. И находит их: - Ма, такая любовь, как у вас, не умирает... Это правда, сын. Прости, что тебе пришлось все это пережить – сказать матери те слова, которые сделали ей больно. Сегодня ты пришел в больницу в шесть утра, пока еще вся палата спала, словно понимал, что то, что ты мне скажешь, нам надо будет пережить вдвоем, не раня других людей. Как же тебе трудно было начать: - Ма, только обещай мне, что ты не сдашься и будешь бороться за жизнь. Потому что тебе есть кого любить, и есть те, кто любит тебя, и на все воля Божья. Вовы уже нет с нами.

Он ушел на Небо из реанимации Покровска еще седьмого числа. Коронавируса у него уже не было, были антитела, но сахар подскочил до 32. Он ушел в кому. Врачи стали вытаскивать его, сахар уже начал падать до 23 – и оторвался тромб. Вова ушел мгновенно. Отец Александр помог с организацией похорон, отпели в храме, похоронили рядом с родными, помянули. Батюшка просил, чтобы тебе сказали только тогда, когда ты хоть малость окрепнешь. Еще просил помнить, что на все воля Божья, и Господь не есть Бог мертвых, но Бог живых – у Него все живы. В Покровске сейчас Витя, Вовкин брат – близнец. Он присмотрит за котами, пока мы их не заберем в Днепр и домом, обо всем будем думать тогда, когда ты выкарабкаешься. И Лена там, Вовина двоюродная сестра. Одно тебе скажу только – ни о чем не думай. У тебя есть старший сын для этого. Мы все тебя очень любим – и я, и Илья, и Данька, и Лизавета. Обещай, что ради памяти Вовы ты будешь бороться с болезнью.

И шепчу слезами: - Обещаю, сын. Обещаю. Я только попрошу у всех, кто знал и любил нас с Володей, молитв. Больше ничего не надо. В этом мире больше ничего не надо. 

ЧАСТЬ ПЯТАЯ 16-17 октября

К выходным выписывают бабу Катю, Мариночку и Надежду долечиваться домой. Вся больница забита ковидными под завязку, поэтому, если приходит положительный анализ на антитела – они уже есть у человека – и пару дней не держится температура и более-менее нормальная сатурация, больных выписывают домой. Мариночка и баба Катя потихоньку уходят своими ногами, Надежду вывозят к родным на каталке – она еще не ходит. Дай Бог им полного выздоровления, чтобы в больницу не пришлось вернуться, чтобы дома справились с болезнью. Обмениваемся телефонами, обещаем звонить друг другу. Мне еще неделю быть на капельницах, врач назначила новый препарат – соларгин, да и давление в кислородной колбе мне только-только начали понижать. Реаниматолог Серёжа предупредил: - Будет трудно дышать, могут начаться панические атаки, но надо будет потерпеть. Кислород как наркотик, если долго на нём просидеть, можно привыкнуть, лёгкие не будут восстанавливаться, открываться, так можно и остаться с фиброзной тканью, а это инвалидность. Будешь терпеть? Киваю головой – буду делать всё, что должно. Долго быть одной в палате не приходится – уже через час все койки заняты, даже дополнительная. Кладут Раечку, как сама она просит себя называть, большую добродушную полную женщину со страшной одышкой и температурой, Любочку, маленькую кругленькую учительницу украинского языка, заходящуюся в кашле. Худенькую маленькую женщину Лену привозят и сгружают на постель, словно куклу с закрытыми глазами, и только тяжёлые вздохи в маске концентратора говорят о том, что она жива. Последней привозят странную пожилую женщину Олю. Она не на аппарате, и дежурный врач, который присутствует в палате и измеряет всем новоприбывшим сатурацию, удивляется: - О, уважаемая, и снова здравствуйте! Мы ведь вас только три дня назад с третьего этажа выписали? Короны у вас уже нет, что приключилось? Оля объяснить ему вразумительно ничего не может, и врач ворчит: - Ладно, посмотрю, с чем вас там «Скорая» привезла… Все женщины, кроме странной Оли, лежачие, поэтому быть ходячей теперь предстоит мне – могу на несколько минут снять кислородную маску и пройти до дверей палаты . Показываю, где под кроватями припрятаны туалетные вёдра, в обед ношу женщинам мисочки с горячим супом – раздаточная каталка с кастрюлями подъезжает прямо под палаты.

Грузная раздатчица Люда, видя мои усилия, радуется: - Молодец, девка! А мы боялись, что так и не встанешь. А ты боец оказалась! Вот быстро-быстро здоровей, и марш домой, и чтобы больше в больницу никогда не попадала! А то черпаком стукну! Я благодарна Людочке за её грубоватые шутки и за веру в меня. Когда появляется необходимость заботиться ещё о ком-то, кроме себя, появляется смысл жизни. Да и терпеть боль становится легче. Мне понижение кислорода даётся с трудом, грудная клетка совсем не хочет слушаться, поэтому целыми днями приходится делать дыхательные упражнения, следить за тем, чтобы дыхание не сбивалось, иначе беда – паника перекрывает горло. Игорька стараюсь долго в палате не держать, передал лекарство для капельницы – и домой - боюсь за него. Игорь приносит по одному флакону, чтобы достать нужные, ему приходится оббегать не одну аптеку – с лекарствами проблема. Спрашиваю: - Что в городе? Игорь рукой машет: - Вроде бы мы уже в красной зоне, но как ездили все в маршрутках без масок, включая водителей, так и ездят… Отправляю парня домой, пусть отдохнёт. На выходные в отделении лечащих врачей нет, только дежурные, медсестры и медбратья исполняют назначения, данные заранее, или для новоприбывших те, что определил дежурный врач. Женщинам в нашей палате делают уколы от температуры – и пока всё. Странной Оле вообще не делают ничего. Понять, что у неё болит, невозможно – на вопросы не отвечает, сидит на постели, что-то перебирает в кульках, без передышки снимает – надевает халат, пытается звонить домой, но мобилка у неё разряжена. На предложение подзарядить мобилку смотрит как-то странно. Бог с ней, не помирает – и на том спасибо. Раечка и Любочка после того, как температура у них спадает после укола, начинают рассказывать, что у обеих дома остались мужья тоже с температурой, не захотели ехать в больницу. Спрашиваю их: - А дети дома есть? И, узнав что есть, рассказываю свою историю: - Женщины, миленькие, хоть насильно, но пусть дети отвезут мужей в больницу. Если не хотите их потерять. Спасибо тебе, Вовка – рассказ о твоём уходе, может быть, спасает жизни двум мужикам – к вечеру мужья Раи и Любочки уже в больнице, этажом ниже. Их сразу же подключают к аппаратам, потому что рентген показывает большое поражение легких. Коварная эта болезнь! Звонит из дому баба Катя, уже соскучилась – мы крепко сдружились с этой немногословной понятливой женщиной. Говорит, что у неё страшная слабость, но и ободряет: - Ты уж там, Ирочка, не сдавайся, и новеньким, если что, помогай. Буду стараться. Ночью спать не приходится – тяжёлая Леночка норовит повернуться лицом к стене, боюсь, что кислородная маска съедет с лица и она задохнётся. Упрашиваю её развернуться лицом, пою водичкой, меняю ей памперс – она совсем не движется. С вечера начала не по -детски чудить баба Оля – то стала соваться по палате и пыталась выключить всем женщинам аппараты, ей казалось, что все курят кальян; то полезла открывать настежь окно на улицу с криком: «Хочу на дискотеку!». Под окнами с мигалками и сиренами подъезжают «Скорые», еле успели с Раечкой стащить странную старушку с подоконника. До пяти утра я сторожила бабу Олю, а она ёрзала и ёрзала по своей кровати, что-то говорила и говорила, пыталась вызвать по разряженной мобилке такси, чудила. Уже на рассвете я прикорнула на десять минут, открыла глаза – старушки в палате нет. Попыталась позвать санитарку – никого нет. Через пару часов пришла дежурная медсестра измерять утреннюю температуру, говорю ей: - У нас больная пропала, два часа назад вышла из палаты – и нет её. Нашли бабу Олю ещё через час в подсобке третьего этажа – сидела голая среди вёдер и швабр, ничего не помнила и не понимала. К полудню вызвонили её родственников, увезли на КТ. К вечеру бабу Олю забрали домой – КТ показало обширное поражение сосудов коры головного мозга - осложнение после перенесённой короны. Врачи только руками разводят – что теперь с этим сделать? В обед Леночку тоже увезли в реанимацию подключать к ИВЛ – её организм никак не хотел реагировать на кислород. Рая и Любочка близки к панике. Спасибо тебе, баба Катя, твои уроки пошли мне впрок. Снимаю маску, и тихонько: - Бабоньки, давайте молитовку малую. За себя, за мужей ваших, за деточек, за всех больных и за врачей наших. Ничего нам иного не остаётся, только надеяться и верить. Помолились, поплакали и маленько успокоились. Даст Бог, завтра будет лучше.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ  18 октября (понедельник)

Понедельник – день тяжёлый. В ковидном отделении больницы все дни тяжёлые, но вот как раз в понедельник больным спокойнее – обязательно будет обход лечащими врачами, и студенты-практиканты будут из местного медучилища, в космических костюмах и с испуганными глазами, но всё же можно будет кого-то позвать или дождаться из медперсонала, не то, что в выходные дни. Понятно, что пандемия и не хватает всего – мест в больницах, лекарств, конденсаторов, кислородных баллонов и медперсонала, но от этого как-то не легче. У каждой больной в нашей палате свой лечащий врач, у меня даже два. Мои Наталья Ивановна и Серёжа-реаниматолог люди возрастные, старой закалки, поэтому на обход приходят рано, лёгкие выслушивают долго и тщательно, объясняют курс лечения понятно. Сегодня уже в десять утра замеряли мне давление, выслушали лёгкие, успели ободрить. Реаниматолог Серёжа выспрашивает про малейшие реакции организма на лечение. Отвечаю ему:

- Вчера как-то удивительно было: делала через боль дыхательные упражнения, и вдруг внутри меня – прямо почувствовала это, услышала – словно пузырьки какие-то стали лопаться в грудной клетке. Ну вот целлофановые пупырышки, которые дети так любят щёлкать. Серёжа радуется: - Замечательная новость, значит, лёгкие работают, не окаменели фиброзом. С дыханием справляешься? Главное – не паникуй, если вдруг сбилась. Всему учиться заново приходится, но страх и панику надо давить, лёгкие любят дисциплину. Ну что, боец, снимаемся с центрального кислорода и переходим на концентратор? Страшно – слов нет. Дышать на концентраторе труднее, но реально понимаю, что гнездо разводки центрального кислорода на всю палату одно, над моей кроватью - может, будут ещё тяжёлые больные, им оно нужнее. Киваю головой – переходим. Наталья Ивановна объясняет, как, в случае затруднённого дыхания повысить давление кислорода в концентраторе, говорит: - Не геройствуй. Если будешь чувствовать, что задыхаешься, подними давление до 12 единиц – пока будем пробовать дышать на 10. Приходит Игорь, помогает мне переложиться на другую кровать, чтобы та, что подключена к центральному кислороду, была свободной, готовой к следующему пациенту.

Я теперь у окошка, и мне видно в него не только синее небо, но и кусочек больничного парка с жёлтыми облетающими берёзами – осень в этом году проходит мимо меня. Господи, мне ли роптать – тут жизнь в любой момент может пройти… В отделении много и молодых врачей. Молодые врачи часто не хуже опытных – вот у Раечки молоденькая врачиха показала как делать простые упражнения по дыханию. Теперь пыхтим всей палатой. Во всём – вопрос личной ответственности и неравнодушия. Некоторым, конечно, все по барабану – Леночкина врачиха в палату вошла, пациентку свою стала по фамилии звать, а той нет – со вчерашнего дня в реанимации, а доктор о том ни слухом, ни духом. Пожала плечами и ушла. Раздатчица Людочка, она три раза в день с свои смены возит к дверям палат каталку с кастрюлями завтрака, обеда и ужина - тётка ответственная, хоть и шумная. Прежде чем налить каши или супа, по спискам сверит, кто диабетик а кто нет, и хоть проси и рыдай - манки вместо овсянки ни за что не нальёт в плошку, если у человека диабет. Будет ругаться, кричать: - А мне как потом жить, если кто из вас съест то, что ему нельзя, а потом загнётся? У вас болячка такая, что не до хочухи…Хватит, была уже у меня одна, выпрашивала слёзно манку, дала ей, дура, полтарелки, а вечером её в морг вывезли. А я ночами теперь не сплю – вдруг моя вина? Покричит, поворчит, а через час несёт страдальцу кефир, из собственного кармана купленный в буфете на первом этаже, и яблоки: - Кушай, болезный, что тебе можно. И деньги мне свои не суй – что я, не человек, что ли?

Ко мне стали возвращаться запахи и вкус – вдруг почувствовала, как пахнет мандаринка, которую Любочка чистила. И захотелось горбушечку свежеиспечённого хлебушка. Господи, неужели выползаю из сумрака? После ужина в палату ввезли на каталке новую женщину, очень тяжёлую, сгрузили на мою бывшую постель, подключили к кислороду. Санитарки пакеты с вещами возле кровати побросали кое-как, из одного лекарства на пол посыпались. Смотрю – холодный бокс для инсулина выпал, прибор для измерения сахара в крови. Мне ли их не знать, Вовочка мой двенадцать лет этой бедой промаялся, сахарным диабетом. инсулинозависимый был. Сложила все лекарства женщине на тумбочку, спрашиваю: - Как тебя зовут? Та почти в прострации, еле разобрала: - Нина… - У тебя диабет? Не может даже головой кивнуть. До вечера в палату никто больше из медперсонала не заходил, даже медсестры на измерение вечерней температуры не было. Нина в памперсе, только постанывает, смачиваю ей губы водичкой из спортивной бутылочки. Уже и свет в палатах потушили, а медсестры нет как нет. И на коридоре никого – до двери я доковыляла, выглянула. У нас в палате ночник горит, Игорь мой еще в самом начале принёс, Мариночка без света спать боялась. Так спокойнее. Не могу лечь, Ниночка что-то совсем замерла – вроде дышит, но ни на что не реагирует. Склонилась над ней – нет, не кажется, слышу запах ацетона. Для диабетика это очень плохо, значит, сахара высокие. Придётся идти в манипуляционную, что в конце коридора, за поворотом. Кричать на весь коридор, звать санитаров и медсестру бесполезно – переполошу все палаты, да и могу не докричаться.

Идти, кроме меня, некому – у Раисы и Любочки после температуры слабость такая, что ложку ко рту не доносят. Господи, помоги! Дальше дверей палаты ещё не пробовала ходить. Потихоньку, по стеночке, выхожу в коридор. Иду, как космонавт в невесомости – никаких резких движений, вдох – выдох. Хорошо, что по коридору стоят строительные леса – за них можно зацепиться руками. Дохожу до конца коридора, поворачиваю за угол, ещё три палаты – и манипуляционная. Там сидит старая тучная медсестра – ночной дежурант, пишет бумажки. Смотрит сквозь очки на меня, как на пришельца с того света: - Женщина, вы с какой палаты? Что вам надо? Моё счастье, что в этот момент в манипуляционную прибегает за физраствором Максим, медбрат с четвёртого этажа. Хватаю его за рукав халата, хриплю: - Максимка, у нас женщина умирает. У неё диабет, я инсулин видела среди лекарств. И прибор для измерения сахара в крови. Пожалуйста, скорее. Максим бежит бегом в нашу палату, старая клюшка кричит ему в спину: - Какая палата? Даже этого не знает. Пришлось и ей свои телеса растрясти, трусит следом за ним. Пока я ползу по стеночкам и лесам назад, Максим уже несётся мне навстречу, кричит старой медсестре: - Срочно реанимацию вызываю. Она в коме, сахар 38. Доползаю до палаты, обессиленно падаю на кровать, хватаюсь за маску концентратора. Сердце бьётся где-то в горле. Через несколько минут Нину увозят в реанимацию. Все её вещи остаются лежать на тумбочке и кровати, до утра спать никто из нас не может. Долго и тихо плачу – вот так ушёл и мой Вова. Может быть, у Ниночки будет шанс выжить?

Утром на кровати Нины долго настойчиво звонит телефон, ни у кого рука не поднимается ответить – наверное, родные беспокоятся, как ночь прошла. Потом приходит сестра-хозяйка, сгребает все вещи с постели и тумбочки в Нинины пакеты и сумки, уносит куда-то. На робкий вопрос Любочки - что с Ниной, – отвечает, хотя вовсе не должна этого делать: - Пока жива. В коме. Может, выкарабкается. Мой лечащий, придя на обход и видя моё распухшее от слёз лицо, наклоняется ко мне и говорит: - Значит так, боец – о твоем ночном марафоне я уже знаю, Максим рассказал. Молодец, что на ноги встала. А киснуть я тебе не позволю. Тебе горя и так хватит. Сегодня переговорю с сыном твоим, если сумеет достать домой концентратор кислорода – на пятницу буду готовить тебя на выписку. Хватит тебе на больничные ужасы смотреть, а то сломаешься. Дома и стены помогают, а тебе месяца два-три реабилитации предстоит.

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ 22 октября.

Три дня мой сын Игорь и сестра Олечка метались по Днепру, а потом и по просторам интернета в поисках концентратора кислорода, который можно было бы взять на прокат. Купить новый для нашей семьи и в обычные времена было бы неподъёмно по сумме, теперь же, после всех выпавших бед и трат, вообще заоблачно. С концентраторами напрокат тоже все обстояло сложно – или находился он где-то в Одессе или Ужгороде, и надо было ждать, платить за пересылку, предоплату за аренду и страховой взнос – или вообще не срасталось, да к тому же был и страх получить нерабочий.

Господь, видя такое переживание за меня моих родных, управил Сам. Вдруг у сестры на работе случилась сотрудница, которая, услышав её ежедневные переговоры по телефону, обратилась с предложением: - Олечка, у нас у отца есть концентратор, только он в Марганце, за сто двадцать километров, но если надо, мы с мужем съездим за ним прямо завтра. Это было чудо. Игорёк, видя, что хожу и дышу ещё плохо, оббегал все аптеки города и купил ещё и кислородную подушку: - Ма, я как вспомню, как тебя в «Скорой» везли в больницу, а ты синяя была и еле дышала, так и вздрогну. Мне тебя ещё в такси до дома везти, если выпишут тебя, не хочу больше такой страх переживать. Правда, заправить кислородом подушку оказалось делом не из лёгких, объездив две больницы города – на Космической, на Мечникова - Игорь договорился в реанимации, где и лежала, через санитара Юру. С кислородом по городу тоже проблема. Три дня до заветной пятницы я изо всех сил старалась учиться дышать на низком кислороде, иногда совсем без него. Это очень трудно. Страх как-то можно преодолеть, когда рядом с тобой лежит кислородная маска и всегда можно нажать кнопку концентратора, но вот когда ты сам идёшь по коридору в туалет – и вдруг дыхание сбивается, и начинается спазм, тут главное не запаниковать. Или сделать длинный вдох и два коротких выдоха, или размеренно – вдох – выдох, до тех пор, пока не успокоишься, не задышишь вновь, не перестанут перед глазами плыть круги и предательская темнота, в ушах не перестанет звенеть, а коленки дрожать. Хорошо бы, чтобы первые дни был тот, кто будет поддерживать тебя под руку. Иногда хочется всплакнуть: «Господи, как дитё малое в первые месяцы жизни, всему учиться заново приходится. А потом коришь себя за слабость – живу, а сколько ушедших... Если вспомню мужа в такие минуты слабости, словно кто помогает мне дышать, успокаивает. Мы с тобой, Вовочка, теперь одно дыхание, потому что ты мне, уж точно, подарил своё.

Раздатчица Люда, когда видит меня на коридоре, бредущую до палаты, радостно кричит на всё отделение: - О, моя любовь идёт, счастливый случай! Кто тут у меня в палатах киснет и есть отказывается? А ну, быстро смотрим сюда – человек без лёгких на ноги встал, а вы мне тут с малым поражением киснуть надумали. Вот дам всем черпаком по голове! Быстро все здоровеем и помирать не собираемся. Я благодарна Людочке за её грубоватые шутки и веру в меня. Хотя, проползая мимо неё, пыхчу ей: - Это Господь так управил, чтобы чудо случилось. Она подмигивает мне широким улыбчивым лицом: - Знаю, дорогая, знаю… Раечке и Любочке тоже легче, капельницами и гормоном у них сбили температуру. Рая целый день слушает по телефону жалобы своего мужа, деда Бориса, который лежит этажом ниже и всё требует, чтобы она пришла к нему, проведала. Рая чуть не плачет в трубку: - Дед, ты сдурел совсем? Ты лежишь, встать не можешь – и я лежу. Привык, что всю жизнь я за тобой, как за малым дитём ходила, сейчас поверить не можешь, что тоже ослабла? Раечка просит лечащего врача выписать деду Борису какое-нибудь успокоительное, доктор только руками разводит: - Придётся потерпеть, милая женщина. Нельзя при поражении легких давать больным успокоительные, угнетают дыхательную функцию. Это же мужики, вы же знаете – там, где женщина температуру в 39 терпит, мужик уже при 37 стенает.

Шучу, шучу, конечно, но Бог всё знает, кто терпеливее – потому мужики и не рожают… Доктор уходит, тихонько посмеиваясь. Вообще в эти три дня новости хорошие – Ниночка вроде бы вышла из комы в реанимации, о том ворчала сестра-хозяйка, когда пришла искать в нашу палату Нинину подушечку, упавшую за постель и спокойно пролежавшую там эти дни: - Вот так всегда, только выползут из реанимации, сразу же за своё имущество волнуются… Мы искренне радуемся, что Ниночке нужна подушка – слава Богу, жива! Где-то в другой палате, но жива. В пятницу утром ко мне заходят и Наталья Ивановна, и реаниматолог Серёжа. Меряют сатурацию, опять долго выслушивают лёгкие, приносят выписку – там расписано на пару месяцев лечение. Блестят глазами: - Не сдашься? Готова домой ехать? Смотри, если сатурация меньше восьмидесяти – сразу надевай кислородную маску, концентратор не жалей. Но и себе лишний раз слабины не давай. Как ты поработала, покажет КТ в конце декабря. Дай Бог, от инвалидности убережёт Господь. Когда врачи говорят о Боге, это радует. И вдруг у меня слёзы. И искренне, из самого сердца: - Спасибо за жизнь… Дай вам Бог здоровья. Вижу, как блестит глазами и Наталья Ивановна, и Серёжа - неужели тоже плачут? И локотками меня, без рукопожатий, без объятий – карантин: - Мы тобой тоже очень гордимся, Ира. Боец. А за жизнь надо Бога благодарить, Он её даёт, мы только свою работу сделали, но ты помогала, не сдавалась. Рассказывают Игорю, что, если не дай Бог, вдруг температура или ухудшение – сразу в больницу меня, к ним. Дают последние наставления: - Мать беречь, два месяца никуда не выходить, даже если силы будут, всех сопливых в дом не пускать, чтобы никакой инфекции, разговоры по телефону не вести – пусть сначала дышать научится нормально, а потом говорить будет, да и вообще – лишние басни – лишние слёзы. Прощаемся не докторами и пациентом, но родными и близкими людьми. Слава Богу, что есть ещё и настоящие доктора, и медбратья, и раздатчица Людочка, и вообще много-много добрых людей на этом свете. Сын подкатывает к дверям палаты кресло на колёсиках – врачи запретили мне идти пешком с пятого этажа, не одолею дорогу. Усаживает меня, в руках держу кислородную подушку, на лице дыхательная маска.

Последний привет женщинам в палате: - Держитесь, родные. Обязательно все отсюда выйдете своими ногами. И чтобы больше никогда в больницу не попадать. Никому. Игорь везёт меня по коридору, в грузовой лифт. Волнуется так, что вижу, как у него дрожат руки. Успокаиваю: - Сынуля, не волнуйся. Ты меня с Божьей помощью из ада вынес, до дома доедем, всё будет хорошо, я тебе обещаю. Выезжаем в больничный двор. Октябрьский день солнечный и теплый, от свежего воздуха у меня кружится голова. Такси ждёт у ворот больницы, за шлагбаумом. Игорь подвозит меня в задней двери, помогает сесть в машину. Отвозит в приёмное отделение кресло-каталку, бегом возвращается: - Ма, ты как? Лучше всех. У водителя окно чуть приоткрыто, прошу не закрывать. Едем с ветерком, пока обхожусь без кислородной подушки. Водитель спрашивает, мол, не сквозит ли мне, в ответ блаженно улыбаюсь: - Боже, какой вкусный воздух! Водитель спрашивает сына: - После ковида? Тот кивает головой, успокаивает: - Мать не заразна, у неё уже антитела, вот справка. Водитель кивает головой: - Да я не о том. У меня мать тоже в больнице. В понедельник забирать. Можно телефончиками обменяться. Я бы у вас подушку взял напрокат, если можно, а то мне мою маму тоже везти. Игорь дает номер телефона: - Без проблем.

Мы теперь все братья, словно выжившие в атомной бомбардировке. Водитель подвозит под самый подъезд, помогает вынести пакеты с вещами, подняться в подъезд. Возле лифта улыбается мне: - Ну, с днём рождения вас! Улыбаюсь в ответ: - Спасибо, брат. Да, теперь у меня новый день рождения – 22 октября.